Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора - Иван Калинин

Баржа уже предоставлена произволу волн. На дне ее плавают мешки и другое имущество, которое не удалось втащить на пароход. Среди угольного озера на кочке стоял баран и жалобно поглядывал наверх, словно отыскивая того, кто похитил его из стада и обрек на неизбежную гибель от голода и жажды в злополучной барже. Целые сутки мы плыли с ним вместе, но только теперь я увидел впервые этого крымского пленника, которому, однако, не удалось уплыть в эмиграцию.

По инерции, следуя за другими, я спускаюсь на самое дно кормового трюма. Здесь сплошная клоака. Люди буквально ходят по людям, навалены в кучи, как товар, копошатся, как черви на трупе. Неслыханный смрад. Картинка, достойная Дантова ада.

Вы мне на ногу наступили.

Только-то? Я думал — на голову.

Эй, эвакуируйся отсюда! Тут моя позиция!

Твоей нет. Тут все — твое, мое, богово.

Ай, ай! Да не бросайтесь сверху, черти полосатые! Ваша корзинка упала и мне нос в кровь разбила.

Экий неженка! Тоже — барон выискался! Нечего задаваться.

Вы нам барышню сверху бросьте. Ее примем, не заругаемся.

Берите, пожалуйста, это барахло! Тут у Наташки нет заведующего, в Крыму остался.

Трудно примкнуться куда-нибудь. Даже постоять не позволяют, отовсюду гонят. Занято.

В одной сторонке на мешках с мукою засела дружная компания человек в 30. Узнаю донцов.

Какая часть?

Корпусной продовольственный магазин.

Благодетели! Я такой-то. Можно прижаться?

Жмитесь. Вы какой станицы?

Этот вопрос — неизбежный у донцов, когда они знакомятся.

Вы где грузились? — продолжаю интервью.

В Керчи.

Какие здесь погружены части? Наши?

Наших мало, разве отсталые или отбившиеся. Главным же образом — керченские учреждения: местное интендантство, пограничная стража, комендатура и всякий тыловой сброд.

А куда везут? У вас на пароходе есть радио. Нет ли известий? Мы сутки просидели в барже, ничего не знаем.

Пока никуда не везут. Вся армия погрузилась на суда, но стоит у берегов Крыма. Наша «Мечта» подле Феодосии. Врангель издал приказ, в котором сообщает, что ни одна страна не соглашается принять нас. Но он ведет переговоры.

Вот она — голая правда. Ничем не прикрашенная.

Мы никому не нужны. Ни русскому народу, — в этом убедились мы сами в Северной Таврии, ни Европе, — об этом поведал теперь сам вождь. Первому мы приносили только вред, второй были бесполезны, как актеры, сыгравшие свою роль.

Скорбен же будет наш изгнаннический путь!

XXII. НА МОРЕ И НА СУШЕ

Эвакуация армии Врангеля из Крыма, вопреки ожиданиям, прошла в более благоприятных условиях, нежели армии Деникина из Новороссийска.

Пароходы были заранее приготовлены в разных портах, каждый корпус заранее знал место своей погрузки. Красные не нажимали. Трудно сказать, опасались ли они какой-нибудь ловушки в Крыму, переутомились или же просто не могли догнать белых — так поспешно последние улепетывали в порты. Бездействие противника породило даже легенду о том, что беспрепятственную эвакуацию «русской» армии вытребовала от Советской власти «благородная» Франция.

Однако повсеместно, за исключением Евпатории, в которой не грузились войсковые части, эвакуация сопровождалась спешкой и беспорядками. Своевольные строевые начальники всюду нарушали планомерность погрузки и вносили дезорганизацию.

Желающих выехать из Крыма набралось такое множество, что не хватало пароходов. Врангель в момент неустойки на Перекопе издал было приказ о том, что, ввиду ограниченности транспортных средств, рекомендует оставаться в Крыму всем, кому не угрожает непосредственная опасность. Но это благое пожелание среди сумятицы мало кто слышал. Грузились все, — даже и те, кому вовсе не следовало бы грузиться, как, например, солдатские проститутки. Столбовые обломки старой России — бюрократы, аристократия, помещики, коммерсанты — конечно, уселись на пароходы еще до подхода войск и, разумеется, не в трюмы, а в благоустроенные каюты. В Севастополе одну старую графиню несли на пароход в мягком кресле.

Это еще что за нетленные мощи? — раздались голоса.

Это старый режим поехал умирать с комфортом.

Генерал Май-Маевский, бывший командующий Добровольческой армией, тот самый тучный алкоголик, который так памятен Харькову своими чудовищными кутежами, умер от разрыва сердца в автомобиле, когда его везли на пристань. В Севастополе погрузили одних только генералов, служащих и не служащих, до 800 человек!

Когда, наконец, Врангель получил от Франции разрешение высадить свою армию в проливах, все его плавучее государство, Россия № 2, медленно двинулось по Черному морю на юго-запад.

Стихия на этот раз благоприятствовала белым. Все 67 судов благополучно прибыли в Константинополь за исключением одного миноносца, который плыл на буксире и тоже оторвался, как и наша баржа. На нем везли остатки донского офицерского резерва. Этот последний, переименованный в Донской офицерский полк, не так давно двинули на фронт, где добрая половина его погибла во время нажима красных от Перекопа. Теперь морские волны прикончили остальных.

Крымское духовенство все время так жаждало чуда. Теперь оно воочию увидело его. Даже такие дырявые суда, как угольщик «Феникс», который в последнее время с большим риском ходил даже по Керченской бухте, благополучно добрался до Босфора. На него еще 2 ноября погрузилось «дежурство» во главе с ген. Тарариным, комендантская сотня штаба корпуса и другие учреждения. Вода тотчас же начала заливать его. С минуты на минуту ожидали, что он затонет. Команда в ужасе сбежала на берег, предпочитая отдаться в руки красным, нежели итти на верную гибель. Только капитан и его помощник не изменили долгу. Офицер комендантской сотни, поручик Волков, техник по профессии, встал у машины. Престарелого генерала Ракова, председателя штабного военно-полевого суда, капитан приспособил за рулевого. «Перст божий» сказался: «Феникс» не затонул в пути, хотя все его пассажиры уже в Керчи сжились с мыслью о смерти.

— «В лице России № 2 Россия настоящая выбросила за границу весь сор, всю гниль, всю заваль», — говорит Г. Н. Раковский в книге «Конец Белых».

Это было правильно уже по одному тому, что навоз обычно не тонет, а плавает по поверхности воды. Борис Жиров так и расценил причину этого чудесного перехода всей врангелевской армии через Черное море:

Хоть дела могли быть плоше,

To-есть утлые калоши,

Черноморья корабли

Потопить нас всех могли.

Но уж, видно, суждено,

Что нейдет навоз на дно.

Переполнение пароходов достигало высшей точки. На нашей «Мечте» насчитывалось до 6–7 тысяч, на «Владимире», говорят, — до 12000 человек. Впоследствии, во время стоянки на цареградском рейде, ген. Абрамов, рассматривая с миноносца, кажется, «Жаркий», на котором он ехал, флотилию, определял степень нагрузки пароходов, судя по тому, заметно ли на палубе движение людей или незаметно. Если глаз различал движущиеся группы, — значит, судно еще не было нагружено до отказа.

В большинстве случаев ни о каком довольствии тысяч людей на пароходах не могло быть и речи. Кто какой имел сухарь, тот его и грыз. На «Мечте», на которой я пробыл около двух недель, дело обстояло лучше. Здесь находились довольствующие учреждения вроде керченского интендантства, вывезшего большие запасы продуктов. Хотя и с трудом, но удалось организовать ежедневную выдачу небольших порций консервов решительно всем пассажирам. Зато хлеба не хватало, хотя ехали на муке.

Более мучились от жажды. В воде ощущался страшный недостаток, невзирая на работу опреснителей. В день выдавали по небольшой кружке на человека. Но чтобы получить и эту порцию, приходилось рисковать не только ребрами, но и жизнью. Как ни наводили порядок юнкера, единственная сколько-нибудь реальная сила в руках «начальника эшелона» ген. Жигулина и его помощника ген. Гембичева, все равно у крана с пресной водой происходили бои. Слабых затаптывали. Иные пили морскую воду, зачерпнув ее в банки из-под консервов. Пришлось и мне попробовать этого убийственного напитка.

Чтобы получить лишний глоток воды, пускались во все тяжкие. Старые полковники униженно упрашивали молокососов-юнкеров разрешить им присосаться хоть на миг к их флягам. Юнкера, все вооруженные, на пароходе занимали привилегированное положение, как административный персонал. Охрана крана возлагалась на них, так что сами они набирали воды сколько хотели. Судовая команда спекулировала водой вовсю. За бутылку этой ценной влаги иные давали матросам не только смены белья, но и штаны и френчи.

Неимущие от жажды галлюцинировали. Другие сходили с ума. Особенно туго приходилось тем, кто награбил в Керчи корзины вина, первый день на пароходе пил мертвую и теперь страдал от изжоги. 2-я донская дивизия погрузила 6 бочек вина, заявив пароходной администрации, не допускавшей погрузки лишнего хламу, что это — запасы воды. Расплата за такое удовольствие была ужасна. На «Екатеринодаре» один казак, мучимый изжогой, вдруг вскочил на борт, перекрестился, крикнул: «братцы, простите меня грешного» — и бросился в воду. Никому и в голову не пришло спасать его.