Черные розы для снайпера - Нина Васина

Ирка с Жекой сидят в комнате на полу, ставни закрыты, на зеркале – черный платок. Ирка очень мне обрадовалась, стала нервничать и плакать, а Жека ковырял разбитую коленку и молчал. Ты ведь нас не бросишь, правда, не бросай нас, когда ты рядом, я не вру и ничего плохого не делаю, а стоит тебе уйти, как плохое вылазит у меня вот здесь. Ирка выгибается и показывает. Мы с Жекой смотрим ей на спину между лопаток. Ну? Ты меня простила? Ведь простила! Поцелуй тогда. Я опускаюсь на колени и целую Ирку. И его тоже. Целую Жеку. Не так, по-настоящему, взаправду. Я целую взаправду. Лора хочет увезти Жеку. Нельзя. Я тоже говорю, как же можно, мы же с ним поженимся скоро, а ты тоже живи с нами, мне с тобой не страшно. Ты же его сестра. Это пока сестра, пока маленькие, а потом буду жена. Я скажу Бабушке, пусть поговорит с Лорой. Да, я уже все решила, жить мы будем вместе и ходить везде вместе, как будто нас не трое, а один. Я спрашиваю: Жека, тебе отца жалко? Жека качает головой. Конечно, спешит Ирка, чего его жалеть, гадину! Мне котят жалко, говорит Жека. Мы замолкаем и слышим визг и хрюканье. Выходим на улицу. День ослепляет и падает жарой на плечи. В одном месте забор подрыт и повален, в проломе застряла большая свинья, она лежит на животе, лапы в стороны, и визжит. Она поранилась! Нет, смотри, какая морда довольная. Свинья умильно моргает и зарывает пятачок в землю. Мы присаживаемся рядом и тут же испуганно смотрим друг на друга. Пахнет. Просто ужас, как пахнет. Она пьяная. Надо убрать, а то Лора грозилась… Мы толкаем свинью в голову. Бесполезно. Нас заметили приемные сыновья Раи, подбежали и стали тащить свинью за задние ноги, свинья утробно кричала, но мы ее вытолкали и кое-как приладили забор. И тут на крыльцо выходит Лора. Где Шура? Меня тошнит, господи, как меня тошнит… Лора, распусти волосы, подхожу я к ней. Лора садится на землю и мычит. Ирка вытаскивает шпильки у нее из волос, и волосы падают вокруг Лоры на землю. Я глажу волосы осторожно и шепчу про черную землю и высокое небо, жирных червей под дождем и яблоки, которые падают и соединяют верх и низ жизни, и все уходит из головы Лоры в землю, и она покрывается потом. И Шура подходит к ведрам и пьет губами воду, потом кряхтит и усаживается под дерево на скамеечку чистить картошку, а вон моя Бабушка стоит у дороги и смотрит из-под руки на пыль, в пыли – мотоцикл с Володей и Тэссой, и Рая, голая по пояс, вцепилась руками в забор и ищет кого-то или ждет, и учитель, у которого болит голова, подсматривает за нею из-за кустов терна, и моя мать прогоняет большую пьяную свинью, ругается и старается пнуть ее ногой, и я еще успею удивиться, как это мы вдруг в одно мгновение все собрались вместе, и лето топит нас в золотой приторной жаре…

Полина медленно поднимает голову и садится.

– Почему я всегда плачу при этом? – спрашивает она шепотом и закрывает лицо ладонями.

– Это было просто прекрасно. Нет, не подобрать слов, я тоже плачу, видишь, – Далила вытирала подолом платья нос. – Сейчас все было по-другому, ты заметила?

– Ох, как же мне тяжело, выть хочется! – Полина поползла по траве. – Я в прошлый раз очень на тебя рассердилась, прости.

– Ничего. Ты меня слышишь?

– Слышу. – Полина стояла на четвереньках, покачиваясь вперед-назад.

– А понимаешь?

– Понимаю.

– Хочешь знать, что я обо всем этом думаю?

– Да. Нет. Не знаю.

– Ты делала операцию по изменению пола? – спрашивает Далила, подойдя поближе. Полина смотрит на ее ступни в босоножках.

– Нет. По крайней мере, не помню такого. Я хорошо помню себя с шестнадцати лет. Не могла же я делать такую операцию до шестнадцати!

– Не помнишь. Это упрощает дело. Значит, мальчик Женя исключается, ты не Женя. Остаются две девочки. Полина и Ирка. Ты – одна из них.

– Предполагаешь растроение личности, – кивает головой Полина, все еще стоя на четвереньках.

– Ну, мы уже упростили дело до раздвоения.

– Зачем я все это делаю? – шепотом спрашивает Полина и садится. – Почему я это делаю? Почему я хочу это знать? Почему я могу вспомнить свое детство только под гипнозом, черт меня побери?!

– Тут система такая, – садится с ней рядом Далила. – Тебе кажется, что ты можешь спокойно прожить свою жизнь и не помня ничего из детства. Но вдруг, просто посередине дня или во время какого-нибудь разговора, накатит дежа вю и больше не даст покоя. Ты станешь думать: если со мной это уже было, то почему не помню? Где я была то время, которое память потеряла? Что такое, по сути, память детства? Никто же не принимает всерьез свои воспоминания о маленьком теле, а когда о тебе что-то рассказывают взрослые, это кажется бредом, чужой жизнью. Тебе говорят – помнишь, ты маленькая заперлась в туалете с мальчиком? А ты не помнишь. Взрослые придали значение тому, что для тебя было несущественным. Но они совершенно не помнят, как разбилась чашка, хрустели осколки, тебя первый раз наказали несправедливо, и с той минуты ты им больше не верила. Никогда. А они об этом даже не подозревают, а когда замечают, говорят – девочка стала грубой, замкнутой, наверное, это переходный возраст.

– Слушай, это все понятно, но давай конкретней. Мне на фиг не надо знать, кто я есть из этих троих, если я помню себя в трех экземплярах! Пусть я буду такая, состоящая из двух девочек и мальчика. Я их очень любила, даже не то слово.

– Да. Ты – это они, любовь тут ни при чем. Все правильно. Сможешь так жить, пожалуйста. Это редкий подарок судьбы. Но это только в том случае, если тебе не нужны родные. Ты не можешь принять всех мам и бабушек, которые жили тогда рядом с вами. Ты наверняка захочешь свою, только свою мать. Если ты Полина, где твои родители?

– Я росла без отца. Бабушка и мать. С матерью особой близости не было, когда она умерла, я ее похоронила.

– А если ты не Полина? Что там с Лорой, с Раей? Если ты – их кровь?

– Что сейчас об этом говорить, – вздыхает Полина, – Я уезжаю, и неизвестно, когда еще приеду сюда. В Нью-Йорке я ходила к психологу. Бешеные деньги, кстати. Он мне сказал, что не может мне помочь. Я не раскрывалась, что бы он ни делал. До гипноза дело не дошло, я в нем разочаровалась.

– Почему ты вообще пошла первый раз к психологу?

– Я уже говорила. Я летаю.

– Давай пойдем еще дальше, давай посмотрим на тебя пятнадцатилетнюю. Почему ты помнишь именно шестнадцать лет?

– Я открыла глаза в самолете. Тэсса везла меня на конкурс. Она сказала: «Смотри, под нами новый мир». Внизу был Атлантический океан. В этот день мне исполнилось шестнадцать. Тэсса погибла в катастрофе через три месяца, но она успела сделать свою выставку и в качестве опекуна подписала мой первый контракт. Я родилась в самолете шестнадцатилетней, я вдруг захотела жить и видеть все вокруг, я заставляла ее рассказывать мне обо мне и не верила ни одному ее слову. Здесь можно где-нибудь искупаться?

Далила ведет ее к озеру. Полина раздевается, не обращая внимания на небольшой пикничок на берегу. Голая, она расставляет в стороны руки и падает в воду спиной, забрызгав берег, под радостные вопли и свист. Подходит Илия, Далила обнимает его и трогает лоб ладонью. Лоб у мальчика мокрый и холодный.

– Тебе плохо?

– Да нет, ничего. Знаешь, что я хочу тебе сказать. Ева тоже не помнит детства.

– А ты откуда знаешь?

– Я ее иногда слушаю, когда она спит.

– Свинюшка, – вздыхает Далила, – хрюшка ты паршивый. А у меня есть?

– У тебя есть.

– И как тебе мое детство?

– Скукотища, – уворачивается Илия от подзатыльника. – То ли дело эта женщина. Просто находка.

– Счастливый ты, Люшка. У тебя есть свой Алеф.

– Кто это?

– Ты счастливый, но ужасно необразованный. Это не кто, это что. Это место такое. Я больше не скажу, но очень тебя зауважаю, если ты сам найдешь книжку, в которой написано про Алеф.

– Очень надо, – бормочет Илия. – Это, между прочим, просто первая буква алфавита, образованная нашлась…

– Тебе это очень нужно, очень. Ты должен знать, что ты не один такой. Есть еще люди и места.

– Ладно. – Илия размахивается и бросает камушек в круги от нырнувшей Полины. – Будем ее раскручивать дальше? Я хочу узнать, каким образом она избавилась от любимых друзей детства.

Фабер открыл глаза в воде. Мутное пространство, подсвеченное вечерним солнцем, и он в нем – словно огромный зародыш, не умеющий дышать. Вверху, мелькая розовыми пятками, плавала по-собачьи Соня. Она боялась воды, набирала воздух и долго не выпускала, раздувая щеки, а опустить лицо в воду отказалась категорически. Фабер медленно опускался вниз, чуть шевеля руками и ногами. Над ним, рассеченная поверхностью воды, плавала нижняя часть маленькой женщины; если бы он протянул руку, эта крошечная ступня спряталась бы в ней целиком.

Ночью по дороге он остановил машину, вынес женщину в темноту. Соня обхватила его за шею руками и устраивалась на груди, готовая спать в любых условиях. Сидя на траве, Фабер раздевал ее, чертыхаясь от обилия крючков на платье сзади, Соня тянулась, не открывая глаз, на ощупь обнимала его и равномерно дышала, сопя во сне. Когда дело дошло до трусиков, Соня стала болтать ногами и смеяться, а потом вдруг пощекотала его под мышкой. Она открыла глаза, огляделась и удивленно уставилась в близкое лицо Фабера.