BRONZA - Ли Майерс

Переглянувшись с садовником, коротавшим время до обеда на кухне, повар показал удаляющейся спине дворецкого один неприличный жест, понятный любому итальянцу и объясняющий наглядно, куда бы он послал дворецкого с его лошадиным лицом, если бы тот спросил.

«Наверное… – задумался повар, занявшись приготовлением теста для бисквитов, – нынче в Рождество все будет по-другому…»

По обыкновению, особняк пустовал весь год. Они с садовником жили здесь одни в небольшом флигеле, неподалеку. Выполняя помимо всего прочего функции сторожей: дважды в день обходили дом дозором, проверяя, все ли в порядке, не разбилось ли где окно. Внутрь не заходили, мрачный – тот производил неприятное впечатление.

За неделю-полторы до Рождества, как это было принято уже много лет, здесь появлялся дворецкий с небольшим штатом временно нанятой прислуги. И особняк на время становился многолюдным. Прислуга снимала чехлы с мебели, зеркал и скульптур. Чистила ковры, хрустальные люстры, медные ручки. Натирала до блеска полы. Мыла окна. Перестирывала постельное белье и готовила комнаты наверху. На это уходило несколько дней.

Следом за дворецким в особняке появлялись четверо молодых людей. Приятных, милых, неуловимо похожих друг на друга одинаково вежливой манерой вести себя. По их сосредоточенному виду было ясно, что они чем-то очень заняты, но в чем именно заключались их обязанности, никто не знал. К тому же они постоянно куда-то пропадали то поодиночке, то все сразу…

Накануне праздника начинали съезжаться гости. Не отходя от плиты, он готовил для них завтраки, обеды, ужины и снова завтраки и обеды. В гостиной в камин укладывали хорошо просмоленное бревно, устанавливали вертел. На нем будет жариться рождественская кабанья туша. И только ближе к вечеру, наконец-то, приезжал сам хозяин. Получив жалованье вперед и трехнедельный отпуск, как было заведено, они с садовником покидали поместье вслед за дворецким. Вернувшись обратно в середине января, заставали здесь привычное безлюдье и заброшенность.

«А в этом году, нá тебе… не успела прибраться прислуга – заявился хозяин, да не один!» – повар осуждающе покачал головой. Нарушение заведенного порядка ему, суеверному, показалось дурным предзнаменованием. Поставив форму с тестом в духовку, смахнул с толстого, с глубокой ямочкой, подбородка муку.

– Ты это видел? – повернулся он к садовнику.

– Ага…

– Я-то думал, наш хозяин – австриец там какой или швед.

– Ага, я тоже думал…

– Ну, богач… понятно… аристократ! А он, погляди… Вон кто!

– Ага, и я об этом…

– Немец! Эсэсовец!!

– Ага, подштанники святого Януария! Ну, что тут скажешь! – кивнул садовник и, подмигнув, предложил окропить эту новость.

Покосившись на дверь, не вернется ли дворецкий, повар налил обоим французского мятного ликера. До этого дня ему ни разу не приходилось видеть хозяина в военной форме. Да чтоб в такой форме!

Неожиданное открытие поставило его перед дилеммой: то ли признать существующий факт, то ли отказаться от места в знак своего несогласия с политикой Германии. К политике Дуче, впрочем, повар относился тоже без особого энтузиазма.

– Да-а… – протянул он с сомнением, взбивая венчиком шоколадный крем.

– Вот и я об этом… – откликнулся садовник, протягивая руку за бутылкой шартреза. – Хозяин – да пусть он будет хоть сам черт! Жалованье хорошее! Работа – не бей лежачего! Опять же, над ухом никто не зудит! Стоит ли нос-то задирать?

Житейская философия приятеля подействовала на повара успокаивающе. Он отмел в сторону все свои сомнения, занявшись любимым делом. Колдовать у плиты.

– Просыпайся, Марк! Про-сы-пай-ся!

Этот легкомысленно-веселый голос, зовущий его так беспечно, раздражал. Он не хотел просыпаться, не хотел идти на его зов. Он уже привык блуждать в темноте. Здесь, в пустоте не было никого. Только он и то существо, что страдало и плакало где-то рядом. Иногда оно кричало от нестерпимой боли, заставляя волосы на голове вставать дыбом. И тогда он тоже кричал вместе с ним, задыхаясь от ужаса.

А еще эти постоянно преследующие его глаза! Такие жадные, сосущие или вдруг умоляющие, выпрашивающие что-то… Он не понимал, чего хотят от него эти глаза. Он прятался от них в темноте.

Но временами привычная картина менялась. Черты того, кому принадлежали эти глаза, проступали отчетливей, и он превращался в соляной столб отчаяния, постепенно узнавая того, кому однажды доверился… Кто предал его…

Одна душа на двоих! Одно сердце! Неправда, у него отобрали душу, у него вырвали сердце! Понимание этого въедалось под кожу ржавчиной невозможности вернуться назад и хоть что-то исправить, изменить. Сердце – оно не выдерживало такой муки. И тогда он тоже начинал кричать, и существо исходило криком вместе с ним. Когда же ободранное криком горло уже не могло больше издать ни звука, начинался снегопад. Спасительный снегопад.

Серые хлопья мягко скользили по лицу, и он забывал. Забывал того, кому принадлежали эти глаза. Боль обманутого сердца больше не была его болью. Можно было снова блуждать в темноте или, устав от преследующего его настойчивого взгляда, вскрыть себе вены, со вздохом облегчения вручив себя покою смерти. Жаль только, что этой костлявой ветренице почему-то не нужна была его жизнь. Она только дразнила его, обманывая снова и снова. Ну и пусть. Зато можно было и дальше прятаться в темноте. Не отзываясь на зов, он хотел навсегда остаться в ее чернильной пустоте. Но кто-то уже открыл дверь, и чьи-то руки вытолкнули его в этот ослепительно-яркий прямоугольник света…

Он вскрикнул, зажмурившись от яркого света, больно резанувшего по глазам. Щелкнул выключатель.

– Можешь открывать… Я выключил люстру. Извини, что сразу не подумал об этом.

Марк осторожно приоткрыл глаза. Приятный, рассеянный свет от настольной лампы. Комната тоже выглядит уютной, кровать удобной. От постельного белья и пижамы хорошо пахнет. Его взгляд застрял на белом пушистом свитере.

– Где я? – спросил он неуверенно.

– Не важно – где. Важно – с кем! – услышал он в ответ насмешливое и такое знакомое. Его взгляд перебрался на лицо хозяина белого свитера. Приветливо улыбающееся лицо «дядюшки». Марк судорожно дернулся. «Ивама? Урод! Скотина! Подонок! Ненавижу тебя! Ненавижу!»

– Убирайся! – рявкнул он, ненавидящим взглядом прожигая Оуэна насквозь.

– О, нет! И куда же ты гонишь меня… из собственного дома? Да еще в такую непогоду! – весело рассмеялся тот.

Марк стиснул зубы. Нет, он не будет разговаривать с этой вероломной сволочью… Много чести… Он просто встанет сейчас с мягкой кровати, оденется и уйдет отсюда… Пусть только этот чертов обманщик попробует остановить его! Он плюнет ему в лицо! И от души пожалел, что слюна не ядовита. Попробовал встать, но смог только сесть. Его руки оказались привязанными к спинке кровати.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});