Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

Разговаривая, мы двигались к залитой потоком машин Пресне, и до серой "Вольво", на которую указал мужчина, оставалось шагов сорок.

Со временем у меня все было в порядке. Я был хозяином своего времени и располагал и часом, и двумя, и тремя. И почему мне было не посвятить их человеку, вызывавшему у меня симпатию?

Мы подошли к машине, сигнализация ее пискнула, и через четверть минуты мы влились в катившуюся по широкому рукаву Пресни автомобильную лавину.

- Давайте познакомимся, - отнимая правую руку от руля, протянул ее мне молодой Хемингуэй. - Сергей меня зовут. Ловцов.

Вот так произошло наше знакомство.

Ловец оказался владельцем фотомагазина на Новом Арбате - неподалеку от дома Ульяна и Нины, где началась моя московская жизнь. Сам магазин находился на первом этаже и занимал совсем небольшое помещение, а на втором этаже Ловцу принадлежало еще одно помещение, и вот там можно было устроить танцевальный зал. Правда, сейчас этот гипотетический танцевальный зал устроить было нельзя - все громадное пространство занимали упакованные в шелестящий блескучий полиэтилен диваны, кресла, банкетки: какая-то фирма арендовала помещение под склад мягкой мебели, привезенной из Германии, Италии, Франции. "Вот сколько простора. Вполне достаточно места", - сказал он мне, обводя рукой слоновье-гиппопотамьи стада пришельцев из дальних стран. Он хотел иметь здесь не склад, а храм искусства. Впрочем, такой храм, чтобы он приносил и доход. Звукозаписывающая музыкальная студия, казалось ему, - это могло бы быть именно то, чего просила душа. "Заканчивается договор на аренду - и простите, господа, не имею возможности возобновить его, вывозите свой товар, ничего не поделаешь", - делился он со мной своими планами уже за чашкой кофе и рюмкой коньяка "Отар" в своем кабинете по соседству со слоновье-гиппопотамьими полчищами, сидя на одном таком отборном представителе этого племени и усадив на подобный меня. Какое минимальное оборудование нужно для студии, для записи какой музыки выгоднее всего ее оборудовать, какие в студиях обычно арендные ставки - вот вопросы, что интересовали его, о чем он и хотел со мной посоветоваться. Музыкальная студия - это была его мечта, его Рио-де-Жанейро, его гора Килиманджаро.

Не знаю, как он стал хозяином магазина и футбольного поля над ним. Не имею понятия, как он вел свои дела, чтобы на него не наехали, была ли у него "крыша", прикрывавшая от этих наездов. Была, конечно. Это я мог сомневаться, начиная работать у бывшего милиционера Феди в киоске, а теперь я бы никому не поверил, кто бы сказал мне, что ведет свои дела сам по себе, без всякого прикрытия. Но Ловец никогда со мной не говорил об этом. У него не было привычки делиться своими проблемами, чтобы разгрузить психику. Он был удивительно твердый человек. Мы с ним говорили о музыке, музыкальной технике, музыкантах и исполнителях, на всякие отвлеченные темы, и никогда о его бизнесе. Да надо сказать, до того случая, когда он вызволил меня из капкана, в который я залетел, мы вообще не слишком много говорили. Тогда, в день знакомства - да, я просидел у него часов пять, и мы, под кофе и коньяк "Отар", переговорили, казалось, обо всем на свете, а потом мы в основном перезванивались по телефону, и то нечасто. А виделись и того реже, считаное число раз.

"Загогулина" моя оказалась куда большего размера, чем я предполагал. Лист бумаги, отведенный под нее, закончился, а она все длила себя и длила, далеко выйдя за его пределы и требуя для себя новых и новых листов. Лето отдышало теплом, отсияло солнцем, а я продолжал ковыряться в треках, слушал их, сводил, вдруг обнаруживался брак в записи живого звука - и приходилось снова подвешивать к потолку одеяла, устраивать перезапись. Вокруг все говорили об отдыхе в Турции, как там было замечательно, как оттянулись, и Тину тоже сжигало желанием отпробовать от новых возможностей, она пилила и пилила меня этой Турцией - и допилила: две осенних недели я провел с нею и ее сыном в измотавшем меня курортном безделье, не отдав туристической индустрии бывшей Османской империи только последней сорочки, и по возвращении месяца два тем лишь и занимался, что, высунув язык, метался по Москве - от Лени Финько до Бори Сороки, - восстанавливая закупоренный финансовый кровоток.

И так подступил еще один Новый год, а у меня ничего не было готово; затянувшаяся история с записью измотала меня так, что я жил с ощущением, будто занимаюсь ею полжизни.

Но все же я додолбил ее. Сам на своем "Макинтоше" нарезав тираж в пятьдесят дисков, сам нарисовав для них обложки, отпечатав те в конторе у Бори Сороки на цветном принтере, обрезав ножницами по размерам пластмассового футляра и вложив внутрь. Получилось совсем как "фирма". Самодеятельность выдавала лишь лицевая сторона самого диска - мне пришлось подписывать его от руки. Но в конце концов я и не претендовал на товарный вид. Мне было важно, что там внутри. А за то, что внутри, я отвечал.

Стояли последние дни февраля, новое лето брезжило и обещало себя в свирепом гололеде под ногами и свисающих с крыш сосульках, когда я, рассовав по карманам штук пять или шесть дисков, вышел из дома в мир со своим саундом. И, черт побери, если кому покажется, что высокопарность моего слога здесь - чисто ироническая фигура речи, тот ошибается.

Глава пятнадцатая

Юра Садок, приняв футляр с диском, долго крутил его в руках, рассматривая обложку, брался даже за косичку на затылке, пожамкивая ее у корня, и в конце концов высказал удовлетворение оформлением.

- Совершенно фабричный вид. Совершенно. Не стыдно даже английской королеве преподнести. - Он достал диск из футляра и, осторожно держа за боковины, постучал по лицевой части, подписанной мной от руки, указательным пальцем: - Да, тут уже видок, конечно, не слишком фабричный. А мог бы, кстати, нарезать тираж на каком-нибудь производстве. Что им: получили от тебя исходник - и знай копируй. Совершенно фабричный был бы диск.

- Да иди ты! - Я ругнулся. Юрины требования ко мне с каждым шагом становились все грандиознее. - Я уже и так без штанов.

- Да, дешево, конечно, не получилось бы, - согласился он. - Меньше, чем на тысячу копий, они бы не согласились.

Музыкальный центр, положенный ему по должности и украшающий своей пластмассово-алюминиевой тушей стандартную стакановскую комнату Юры, заглотил мой диск, - и я, впервые с того времени, как занялся записью, услышал себя не в наушниках, а из динамиков. Я вглядывался в лицо Юры, пытаясь угадать его эмоции - будто никогда прежде он не слышал моей музыки и сейчас слышал впервые, - и казалось, если вдруг увижу на его лице неодобрение, впору будет в петлю.

Но Юра слушал с таким видом - можно было подумать, он само воплощение Будды. И так отзвучала первая композиция, вторая, почти подошла к концу третья. И тут, на подходе завершающей каденции Юра наконец вышел из образа великого отшельника.

- Долго слониха рожала, - проговорил он, - но что... не напрасно страдала: славный слоненочек! Так и хочется затискать в объятиях.

Гора свалилась у меня с плеч. Ну, не Эверест, не Монблан, но, пожалуй что, только чуть-чуть пониже их.

- Иди ты! - сказал я с облегчением. - Слоненочек. Сравнения у тебя. - И задал вопрос: - Что теперь?

Смешно сказать, но я ждал руководящих указаний. Диск я склепал с начала и до конца собственными усилиями, Юра не приложил к нему руки и в малой мере, но если бы не он - никакого диска не было и в помине. Он меня понукал и направлял, подхлестывал и пришпоривал. И теперь я снова ждал от него направляющих шенкелей.

- А что теперь? - проговорил Юра. - Теперь тыркайся и пыркайся. Дай той группе, дай другой. По радиостанциям поноси. У тебя же звук сейчас отличного качества, мечта! Ставь в проигрыватель - и гони сразу в эфир. Я бы тебя сам дал, но мне же клипы нужны. Но опять-таки: в клипе тебя какая-то группа должна исполнять. Да и просто композиция - это не катит, нужно, чтобы песня была, чтоб исполнитель. Я же говорил тебе: свою группу лучше всего сколачивать, свою группу!

- Ладно, сколачивать! - Я был обескуражен Юриной речью. Получалось, он меня бросал. Как Иван Сусанин поляков. Завел в топь - и на, выбирайся сам. А если не сколачивать? - спросил я, стараясь не выказать своей растерянности. Проявлять ее казалось мне стыдным и унизительным. - Если исключить это дело? Можешь на какие-то радиостанции рекомендации дать?

Юра смотрел на меня остановившимся взглядом и не отвечал. У него было такое выражение лица, будто я попросил миллион взаймы - точно зная, что вернуть долг никогда не смогу.

- Что? - недоумевая, произнес я.

- Хочешь, чтоб я им всем стал обязан? - сказал Юра. - Я попрошу - за услугу, что мне окажут, я им втрое должен буду! Не понимаешь, что ли?

Нет, я его понял, что ж было не понять. Он меня бросал окончательно, бесповоротно. Он растворялся в воздухе подобно фантому - не Сусанин, а змей-искуситель, завершивший свое дело; если ты соблазнился - твоя вина: тебя лишь искушали.