Би-боп - Гайи Кристиан

Поль так и заснул. Слушая Гайдна. Потом самого себя. Думая: Это хорошо, это истинно, это очень интересно, но, в таком случае, почему же так невыносимо. А кроме того, впервые за долгое время, не задаваясь вопросом, не окажется ли эта ночь последней.

8

Еще будут дни. Никто не знает сколько. По крайней мере один. Этот. Другое, новое сегодня. Оно начиналось. Уже началось. Очень даже началось. Одиннадцать часов утра. В хорошую погоду самый светлый, самый милый, самый приятный час. Погода была хорошей.

Все разыгрывалось между четырьмя или пятью цветами. Собиралось разыграться. Возможно, шестью. Надо будет сосчитать. Синий, цвета морской волны, кузов. Молочно-голубое небо. Серая дорога. Темно-коричневые стволы деревьев. Зеленые листья. Хотелось бы еще белое облачко. Вот и оно. Она заметила его из-за руля. Машина была открыта. Сочла его очаровательным. С трудом вписалась из-за этого в поворот перед съездом к вилле.

Обычно. Чтобы не беспокоить шумом мотора. Посетители оставляли машины у начала аллеи и дальше шли пешком. Даже почтальон. Но не она.

Она спешила. Обдумывала все это целое утро. Никак не могла решиться. Не осмеливалась. Боялась. И я ее понимаю. Когда еще, в общем-то, молодой и живой человек заявляет вам, что вот-вот умрет. Быть может, не сегодня, но завтра уж наверняка. Очень трудно. Говоришь себе, что нужно что-то сделать. Помочь, почему бы и нет, проверить, поверить в ошибку, надеяться. В любом случае не уклоняться. Короче, навестить. И теперь навязчивая идея, что опоздаешь.

Она распахнула низенькую дверцу. Выпрыгнула из машины. Сняла белую цепь. Влезла обратно в машину. Проехала. Остановилась. Вылезла из машины. Повесила цепь на место. Вновь влезла в машину и включила сцепление. Резковато. Ведущие колеса впились в дорожный грунт. Оставляя на нем красивые отпечатки.

У дома имелась насыпная площадка. Там она и припарковала свой синий «морган». Вылезла. Одетая довольно легко. Цве́та засохшей, но светлой крови. Скажем, разбавленной. Подходящего к ее веснушкам. Коротким рыжеватым волосам. Направилась к черному ходу.

Поискала звонок. Не нашла. Отступив на шаг, посмотрела направо, налево. Его не обнаружив, постучала. Несколько раз. Не дождавшись ответа, дернула за ручку. Дверь была не заперта. Она вошла и стала звать. Звала с первого же шага по коридору.

Есть тут кто-нибудь? В коридор выходило несколько крохотных помещений. Кухня, закуток для стирки, туалет, гардероб, вестибюль. Есть тут кто-нибудь? Сочла свои призывы слишком безличными. Она же знала хозяина дома. Таким образом, могла себе позволить. Сударь! Вы здесь? Можно войти? Вестибюль выходил в другой коридор, который вел к просторному салону.

Все было распахнуто настежь. С моря доносился очень даже живой гул. На него она и направилась. Вдоль по коридору. Не переставая вполголоса звать. Между страхом и желанием знать. Босые ноги в светлых мокасинах. Вошла в салон. Замерла рядом с колонной, вокруг которой закручивалась лестница.

Прямо перед ней, наполненная голубым небом, распахнута во всю ширь стеклянная дверь. Справа софа или канапе цвета маренго под охраной двух больших китайщин. Слева, в глубине огромного помещения, часть, которую можно было бы назвать пятиугольной. С оконным проемом в форме эркера. Под проемом, рядом с невыключенной стереосистемой, ампирный диван. Схожий с тем, что у мадам Рекамье. А на диване Поль.

Сердце пловчихи, казалось, застопорилось. Я говорю, казалось. Не более чем впечатление. У нее был выбор, два решения. Сбежать или приблизиться. Она приблизилась. Храбрая малышка. В смелости ей не откажешь. Наклонилась над Полем. Сочла, что он прекрасен. Это нормально. Болезнь наделила его красотой. Благодаря ей и стало прекрасным это исполненное мира и покоя лицо, кожа да кости. Но это по-честному.

Главное в очередной раз не в этом. Чуть пониже. Она ощупывала взглядом неподвижную грудную клетку. Которая внезапно приподнялась. Он дышит. И вместо того чтобы расплакаться. Чего ей хотелось. Ей бы стало легче. Хотя ее подмывало разбудить Поля, похлопав его по руке, потом по щеке. Она ничего этого не сделала. Повернулась к пианино. Она заметила его еще раньше. Вы совершенно правы. Еще вчера. Любопытствуя, не он ли на нем играет.

Она-то, во всяком случае, играла на нем весьма прилично. И, стараясь не шуметь, к нему подошла. Уселась за клавиатуру. Оглядела раскрытые на пюпитре ноты. На глазок, в общем-то правильно, оценила, что это не кто иной, как Брамс. Ну нет. Слишком сложно. А кроме того, немного его, этого Брамса, зная. Не хотела будить Поля тяжеловесной меланхолией. Для него, да и для себя хотела чего-то повеселее.

Она ласково разбудила его мелодией, которую лично я обожаю. К сожалению, письмо не дает нам возможности что-либо услышать. Если бы мог, я бы вам ее напел. Но те, кто ее знает, ее узна́ют. Речь о Bye Bye Blackbird. Начала с очаровательного вступления в восемь тактов, потом, одновременно ее напевая, сыграла мелодию.

Поль проснулся: Люси? Это ты? Ты здесь? Я же тебе говорил. Нет, это я, сказала купальщица. Я пришла узнать, что у вас нового.

Узнать, что у вас нового. Когда речь идет об умирающем, в формулировке есть нечто безумное. Несомненно. Но могла ли она сказать по-другому? Я пришла посмотреть, не умерли ли вы. Уже или еще нет?

Поль только что произнес ее имя. Думал о Люси. Себя упрекал. Тем сильнее, что она ему очень нравилась. Принять присутствие этой женщины, когда Люси оставалась заточена в Париже без каких-либо новостей о нем. Опять начинается. Без каких таких новостей? Умер ли он или еще нет? Сделал ли уже это? Или отступился? Стоит позвонить, и я все пойму. Если не ответит, буду знать, в чем дело. В этот час он, вероятно, уже не способен передвигаться.

Купальщица: Как вы себя чувствуете? Поль: Как тот, кому никак не добраться до конца. Ну да все же получше. Проспал, должно быть, часов двенадцать. Я это чувствую. Хочу встать. В сторону, самому себе, в мыслях, он добавил: Когда я вас вижу, мне хочется встать. Мне уже совсем не хочется со всем кончать. И еще менее себя ограничивать. Я хочу пить, сказал он.

Свесил правую руку до полу. Ищущая рука наткнулась на пустой стакан. Крепко сжал его пальцами, потом протянул пловчихе: Раз уж вы здесь, сказал он. Вас не затруднит налить в него виски с пригоршней льда? Сначала лед. На дно. Сверху виски. Не наоборот. Понимаете? Это очень важно.

Купальщица улыбалась. Глядя на него. В такой-то час? сказала она. Он: Ну и что? Она: Что, что. Мне казалось, что вы собираетесь встать. Он: Ну и что? Она: Что, что. Это вам не поможет. Он: Да нет, милочка, ошибаетесь, напротив. Теперь, когда я уже. Так сказать. Не вполне жив. Алкоголь оказывает на меня обратное воздействие. Снимает головокружение и придает, конечно искусственно, временно, те силы, которых у меня уже нет. Как бы допинг, ну да, вот именно. Не говоря уже о том, что унимает тоску. Ну да это верно и вообще для всех, кто жив. Премиленько, кстати, вы сегодня оделись.

По-прежнему улыбаясь, она вздохнула. В таком случае, сказала она. Подхватывая протянутый стакан. Займусь этим. Да. Я знаю, где кухня. Она вовремя забрала у него стакан. У Поля заболела рука. На сей раз он не отказал себе в восхищении ее изяществом, когда она удалялась. Ступни перемещались как у балерины. Длинные ноги, совсем рядом друг с другом. И легкое, но отчетливое вращательное покачивание бедрами. Грациозно распространяющееся по спине к затылку.

В ожидании своего виски. Он выпрямился и без чрезмерных усилий сумел сесть на диване. На краю. Ногами наружу. Поставив их на пол. От которого отражался солнечный свет. Поль бросил ему вызов, не отводя взгляда. Потом, подивившись, что ничто не болит, задумался, хороший ли это знак. А если нет, то знак какого рода.

Его пловчиха вернулась со стаканом. Поль почти пришел к мысли, что с удовольствием прогулялся бы. Тем или иным образом. Вот так. Каприз.

Спасибо, сказал он, пригубив, затем, после долгого глотка: А как вы сюда добирались? На машине? Она: Ну конечно. А что? Он: Я бы с удовольствием проехался. Погода чудесная. Я себя чувствую лучше. Не возьмете ли вы меня с собой на прогулку? Она: С удовольствием. Он: Беда в том, что. Я грязен. Воняю. Не брит. Вас это не смущает? Она: Никоим образом. Он: Тогда пойдемте.