Сильнодействующее средство - Эрик Сигал

Она и сама мучилась чувством вины, а потому считала, что не заслуживает больше того, что уже имеет. Мысленно она смирилась с тем, что отношениям с Адамом приходит конец, хотя это и были самые счастливые мгновения ее жизни.

Прошло два месяца с того дня, как Аня Авилова стала работать у Адама Куперсмита в лаборатории иммунологии. Поначалу, что было вполне естественно, ей поручалась самая «грязная» работа: помыть пробирки, подготовить подопытных животных и все в таком роде. Но она была очень смышленая и осваивала премудрости науки с поразительной быстротой. Не прошло и месяца, как ее уже перевели в группу обработки данных, где она занялась сличением результатов старых и новых экспериментов на компьютере, который отныне находился в ее безраздельном пользовании.

В очередную среду, около семи часов вечера, Адам заметил, что Аня закончила работу и сложила бумаги в папку, намереваясь поработать над ними потом. Была зима. За окном — кромешная темень. Адам стремительно подошел к ней, держа на руке пальто.

— Аня, ты каким путем домой едешь? — спросил он по возможности небрежно.

— Как обычно, — ответила та. — На шестьдесят шестом до Гарвард-сквер, а там пересяду на семьдесят первый, он идет практически до моего дома.

— По мне — это даже хуже, чем идти пешком, — заметил Адам. — Можно я тебя подвезу? Мне почти по пути. А кроме того, на улице темно и холодно, а под ногами — лед.

Аня задумалась, потом улыбнулась.

— Буду очень признательна.

Первые несколько минут Адам хранил молчание и лишь время от времени украдкой поглядывал на свою пассажирку. Аня, смущенная и молчаливая, казалась ему еще более прекрасной и желанной, чем когда-либо. Он понимал, что просто так ее не отпустит.

На Уотертаун-сквер он спросил:

— У тебя есть минутка перекусить?

Аня ответила вопросом на вопрос:

— А у тебя?

— Да. Сегодня жена в Вашингтоне.

Аня сделала еще одну попытку его отговорить — но тоже не слишком убедительную:

— Значит, ты должен накормить дочь…

Адам старательно отгонял все мысли о Хедер, для которой ужин по средам всегда был особенным, ведь в этот день папа принадлежал ей одной. Подавив угрызения совести, он ответил:

— Я могу позвонить экономке… Скажу, что задерживаюсь в лаборатории, — она привычная.

Аня улыбнулась.

— Тогда, может, заскочим в магазин, а я потом соображу что-нибудь попроще?

Квартира удивила Адама происшедшей с ней метаморфозой. В гостиной были новые обои и гармонирующие с ними шторы. На стене висела большая, яркая репродукция Миро, она, несомненно, отражала перемену в настроении хозяйки.

А места на книжной полке практически не осталось.

С мебелью по-прежнему было негусто, и им пришлось сидеть на полу, скрестив ноги по-турецки, а есть с журнального столика.

Поначалу разговор не клеился.

— Как твоя работа? Надеюсь, то, что тебе поручают, не слишком скучно?

— Вовсе нет! — с жаром воскликнула Аня. — Для меня само пребывание в одном помещении с таким количеством творческих людей — уже учеба. За то короткое время, что я работала с коллегами Дмитрия в советской Академии наук, я научилась распознавать не просто хороший, а выдающийся интеллект. И должна сказать, Адам, ты — самый блистательный человек, с кем мне доводилось знаться.

Он улыбнулся.

— Раз уж мы начали говорить комплименты, должен признаться, что за то недолгое время, что мы вместе работаем, я имел возможность убедиться в твоей поразительной научной интуиции.

Она вспыхнула от удовольствия.

— Ты мне льстишь.

— Но это правда! — не унимался Адам. Он придвинулся и посмотрел ей прямо в глаза. — Я люблю тебя, Аня.

— Я тебя тоже люблю, — ответила та. — Что же нам делать, Адам?

— Надо прислушаться к своему сердцу. Мы слишком долго были врозь, больше я этого не вынесу.

Он заключил ее в объятия, и Аня не отстранилась.

Часы, проведенные вдвоем в этой крошечной квартирке в Уотертауне, стали для Адама самыми счастливыми в жизни. Он заполнил собой зияющую пустоту в душе Ани, но одновременно испытал на себе ее неизбытое материнское чувство, которого, как оказалось, ему прежде недоставало.

Рубикон был перейден.

Как-то воскресным вечером он нехотя выпустил Аню из объятий и, одеваясь, проговорил:

— Так больше продолжаться не может. Я не хочу.

— Адам, — прошептала Аня, — поверь, я все прекрасно понимаю. Если ты сейчас скажешь, что мы с тобой больше не увидимся, ты сделаешь меня очень несчастной, но я это приму и пойму.

Он повернулся и с чувством произнес:

— Нет, Аня, все как раз наоборот. У меня теперь осталось одно желание — быть с тобой до конца дней.

Адам медленно сошел с крыльца. Дул ледяной ветер, и под его порывами он вдруг пробудился и душой, и телом. Он понял, что ведет себя как жалкий трус. Решимость, которую он только что продемонстрировал перед Аней, в момент оказалась поколеблена страхом причинить боль жене и дочери. Он с ужасом представлял себе, как объявит им то, что уже давно назрело.

Адам возился с замком автомобиля, когда затрезвонил мобильный телефон. Он поспешно сел в машину и ответил на звонок.

— Где тебя носит? — Звонила Тони, она была в ярости.

Желая оттянуть неприятный момент, Адам сказал:

— Успокойся, я уже еду.

Тони пропустила реплику мимо ушей и взорвалась:

— Хедер тебя прождала почти час! На таком-то морозе!

— Хедер?

— Да, Адам, Хедер. Ты что, забыл, что днем отвез ее на каток? И должен был забрать ее ровно в четыре часа? Может, ты сейчас в другом часовом поясе, но мои часы показывают почти шесть. Ты говорил, что, пока она будет кататься, забежишь в лабораторию, — продолжала Тони. — Я звонила, но тебя там никто даже не видел. Пришлось самой за ней ехать. И не старайся придумать очередную отговорку. Лучше скажи правду. Хуже, чем то, что я думаю, быть уже не может. Так где ты столько времени пропадал?

Адам наконец вышел из оцепенения.

— Тони, — упавшим голосом произнес он, — нам надо поговорить.

— Хорошо, говори.

— Нет, не так. Не по телефону.

— Адам, не делай из меня круглую дуру, — возмутилась жена. — Я прекрасно знаю, что у тебя еще кто-то есть. И раз уж она так в тебя вцепилась, что ты готов заморозить собственную дочь, лучше уходи.

Жена резко умолкла, чем крайне озадачила Адама. Потом до него донеслись сдавленные рыдания. Наконец Топи выговорила:

— Только скажи, куда ее прислать.

— Прислать — что? — запинаясь, переспросил Адам.

— Повестку, черт бы тебя побрал, — сквозь слезы бушевала она. — Я обращусь к лучшему адвокату нашей фирмы по разводам, уж ты у него попляшешь.

— И что, мне даже не дадут сказать слово в свое оправдание?

— Конечно, Адам, — с горечью ответила Тони. — Как только суд назначит слушания.

Адам отключил связь. Он был в шоке. Вспышка праведного гнева, которым его только что обдала Тони, выбила у него почву из-под ног. И в то же время он вдруг почувствовал странное облегчение — больше ему не нужно собираться с мыслями, чтобы во всем признаться жене.

Но все его мысли отошли на второй план, а в висках застучала одна: «Хедер, малышка моя! Как же я мог с тобой так поступить?»

35

Изабель

1 января

Джерри меня поцеловал.

Должна признаться, я часто об этом мечтала, но не надеялась, что это когда-нибудь произойдет. В первый момент я так перепугалась, что практически онемела. И почти не чувствовала прикосновения его губ.

Я слишком боялась, что нас заметит отец, и никак не отвечала на поцелуй. Джерри, наверное, решил, что я совсем дикая.

Вообще-то, я такая и есть, ведь меня никто никогда не учил, как целоваться. Но я быстро поняла, что если чувствуешь к человеку что-то серьезное, то остальное получается само собой. И хотя наши объятия продолжались, наверное, тридцать миллисекунд — или даже наносекунд, — я быстро перестала ощущать себя неопытной.

Я вдруг забыла об отце и сама поцеловала Джерри. Это был самый чудесный момент в моей жизни. Вот только когда он опять повторится?

Мы быстро вернулись к дому, я заметила у заднего крыльца папу и небрежно помахала ему рукой.

Я так старалась не показать виду! А вдруг по лицу что-то можно было прочесть? Что, если папа заметил, что у меня чуточку дрожат колени?

Но он вроде ничего не заметил. Во всяком случае, никакого беспокойства не выказал. Он очень спокойно произнес: «Прахт, кажется, вздумал заговорить меня до смерти. Давай уйдем отсюда».

И мы ушли…

Изабель впервые растеряла способность концентрироваться на занятиях. Она витала где-то в облаках. Все ее мысли были о Джерри. Отец, вероятно, заметил неладное, но истолковал по-своему. Ученым свойственна задумчивость, решил он.