Другая Я - Марика Крамор

подкатывает к горлу, когда противные мужские пальцы обжигают ненавистным прикосновением низ живота. Он впивается губами в мою шею, противно размазывая свои слюни по моей коже.

Мне всё же удаётся немного отодвинуться и вновь закричать:

– Ну пожалуйста, ну не надо! Я ведь ничего вам не сделала!

Меня начинает тошнить… от всего. От чужого запаха. От грязных прикосновений, от липкого запаха алкоголя, от ощущения обречённости и от ужасающей вседозволенности.

– Солнышко, ты такая маленькая. Мне давно хотелось тебя попробовать, почему ты мне не позвонила? – противные руки одержимо шарят по телу, задерживаясь на груди и бёдрах, вызывая чувство брезгливости и желания выжечь с себя это безумие, прекратить сумасшествие. – Поверь, я умею быть щедрым, когда мне хорошо.

Господи, если только мне удастся уйти сейчас, пока ещё не случилось самое страшное, я никогда больше не коснусь этого ненавистного мира, в котором некоторым людям позволено всё…

И я осмеливаюсь использовать нежелательный, но единственный весомый аргумент, который у меня ещё остаётся.

– Я беременна от Шахова! Пожалуйста, не троньте!

Мой мучитель останавливается не сразу. Но до него постепенно всё же доходит смысл произнесённых слов. Резко сжимает мой подбородок и заставляет смотреть в его глаза, наполненные похотью, продолжая унизительно упираться в меня своим животным желанием.

– Девочка, я слишком не люблю, когда меня обманывают. Наказание будет очень жёстким.

Обезумев от замаячившей передо мной надежды, я, вся заплаканная и трясущаяся, сбивчиво начинаю добивать его правдой.

– Я не лгу! Он просто ещё не знает! Срок очень маленький! Ну пожалуйста! Это ведь может навредить ребёнку! Сжальтесь…

– И на что ты рассчитываешь? Неужто думаешь, что он обрадуется?

– Я ни на что не надеюсь, – произношу лишь одними губами. Я даже не уверенна, слышит ли он меня. Поэтому усилием воли добавляю громкости голосу. – Позвольте мне уехать, прошу!

– Я, кажется, понял. Малышка влюбилась… И очень зря. Представляешь, сколько у него таких, как ты? Никому не доставляет удовольствие разгребать последствия своих связей. И Шахов уж точно не исключение. Если ты считаешь иначе – ты глубоко заблуждаешься.

– Можно я уйду? Меня тошнит! Мне нужно на свежий воздух! Прошу вас… – слёзы льются рекой, омывая солёными потоками шею.

Он окидывает мою фигуру свирепым взглядом, одержимо облизывается, но отодвигается. Как от прокаженной…

Натягивает на талию брюки, хрустит молнией, затягивает ремень и, отворачиваясь, быстро кидает через плечо:

– Пошла вон отсюда. Живо!

Два раза повторять не пришлось.

Я убежала. Прямо так, как была. Босиком. В порванном сверху платье. С растрёпанными волосами выбежала на холодную дорожку, вымощенную баснословно дорогой плиткой.

Я обещала судьбе, что если Бергман меня отпустит, я больше никогда не вернусь в этот порочный мир.

Но к Косте я поехала. Сказать насчёт ребёнка. Как только переступила порог его кабинета, я начала говорить, что утром сделала тест на беременность, оказавшийся положительным.

Шахов, не слушая, перебил, заявляя, что он уже и так всё знает. Разумеется, я подумала, что Бергман обо всём ему уже доложил. Более того, оказался прав. Шахову было наплевать.

– Я уже и так знаю!

– Знаешь? И что думаешь?

– А на что ты вообще рассчитывала? Запомни. Я в этом дерьме не участвую, ясно? Уж как-нибудь без меня!

После таких заявлений все слова для меня померкли и отошли на второй план. Я половину его фраз вообще прослушала, потому что в голове болью отдавались грубые слова: «…Я в этом дерьме не участвую!»

В принципе, мне уже было без разницы, что ещё он говорил, но всё же душу особенно всколыхнули следующие мужские слова:

– Мия… Ты можешь остаться, но только без балластов. Подумай.

Тогда я, разумеется, решила, что он предлагает сделать аборт.

Я в прошлом была слишком ошарашена такими словами, но я в настоящем прекрасно понимаю, что Костя вложил в них кардинально иной смысл.

Ушедшей возможности поговорить никто вернуть не в силах. И наше дитя тоже…

Выныриваю из бередящих душу воспоминаний и вижу перед собой злое, дьявольски красивое лицо. То самое, которое до сих пор иногда видится мне во снах.

– Так почему он передумал, Мия?

Нет смысла плевать в его душу. Нет смысла открывать ему правду. Я сама понесу этот крест и дальше, а Шахову уже знать ни к чему. Я, в конце концов, виновата больше.

Медленно качаю головой, отвечая мужчине уверенным взглядом.

– Нет, Костя. Этого я тебе никогда не скажу, – и, наблюдая за тем, как он вскидывает вверх брови и хмурит лоб, мирно добавляю. – Отпусти, пожалуйста.

Шахов убирает руки и отходит назад.

Воздух со свистом выходит, раздувая мужские ноздри, а ладонь самопроизвольно сжимается в кулак.

– Он прикасался к тебе против воли. А я даже не смог защитить.

– Костя, – мой голос звучит очень тихо, но я отчётливо слышу его дрожь и перехожу на шёпот. – Не стоит ворошить прошлое. Мы оба давно уже через него перешагнули.

Он, не моргая, смотрит на меня. Его взгляд, чуть задерживаясь на губах, скользит по моему лицу, по шее, по груди. Шахов резко отворачивается.

– Я же думал, что ты сама к нему поехала. Ты отнекивалась от встречи со мной полдня!

Отвечаю ему в спину:

– Плохо себя чувствовала. Я говорила тебе.

А он резко оборачивается с очередной обоснованной претензией:

– Я же тебя спросил тогда: «Неужели тебе меня одного теперь мало?», – отвожу неуверенный взгляд в сторону, чтобы он не увидел там очевидный ответ на свой вопрос. Не нужно ему это уже. Совсем не нужно. – А ты ответила: «ДА»!

– Мне просто уже хотелось большего. Костя. Я думаю, тебе пора, – внутри меня зияет огромная дыра с порванными кровоточащими краями. И никто кроме меня не виноват… Обвинять кого-то бессмысленно.

Он рывком зло поднимает с пола свои джинсы и быстро их надевает, второпях застегивая ремень.