Гувернантка с секретом - Анастасия Александровна Логинова

рукавах его сорочки. Тот ответил довольно предсказуемо, что после обеда поехал с приятелями из клуба стрелять в тир – мол, они часто этим развлекаются. Ну а потом он едва успевал к началу бала, так что из одежды лишь сменил сюртук на более соответствующий случаю.

И Алекс Курбатов наивно подтвердил, что-де просто забыл сказать следователю, что уже отдавал праздничный сюртук в чистку, а после еще и забросал вопросами, что они делали с его одеждой, что ищут, да и вообще, к чему это все.

– Экие все забывчивые… – ворчал Степан Егорович наедине со мной, – ну, ничего, придется потолковать с этими приятелями из клуба – вот тогда и выясним, ездил он в тир или нет!

Не знаю, как насчет Алекса, а Полесова Степан Егорович, кажется, вполне видел в роли убийцы. И даже для допроса Кати он выбрал время, когда того не было дома, боясь, очевидно, что его подозреваемые могут сговориться. С мотивами, правда, было туго, поэтому вслух Кошкин эту версию не озвучивал.

Я тоже мотивов не видела и предпочитала не фантазировать при полном отсутствии фактов. Но, признаться, в роли убийцы Жоржика представляла с трудом – мне казалось, что Аннушка и то больше для этого подходит.

Кошкин явился в казенной полицейской карете в пять часов дня – его приезд я наблюдала из окна детской. Первым делом, я знала, его проводят в гостиную, и не меньше получаса он проговорит с Еленой Сергеевной, отвечая на ее многочисленные вопросы. Мне этого получаса вполне хватало, чтобы попросить Мари присмотреть за младшими, а самой тихонько спуститься в столовую.

Здесь имелся закуток, укрывающий от посторонних глаз заслонку печи с кочергой и дровами для растопки, которые, по мысли хозяев, выглядели не вполне élégant[44] для светской квартиры. Было в этом закутке не слишком уютно, но зато отсюда прекрасно слышно все, что творится в столовой. А так как разговаривать с Катериной Кошкин намеревался именно здесь, то лучшего места не придумать.

Я устроилась на низком табурете, специально принесенном накануне, аккуратно подвернула юбку, чтобы не перепачкаться золой, и, подперев рукою голову, принялась ждать.

Катя явилась в столовую лишь несколькими минутами позже Кошкина, который о моем присутствии, разумеется, знал, поэтому любезно отодвинул для девушки стул совсем рядом с моим закутком. Та села, все еще ни слова не сказав.

– Катерина Семеновна, если я не ошибаюсь? – спросил Кошкин как будто невзначай, подняв голову от бумаг, которые сам же заполнял, вписывая данные Катюши.

– Да, все верно, – подтвердила та.

В щель между дверью и стеной я видела, что Катя сидит на краешке стула, вполоборота ко мне, выпрямив спину. Держится очень зажато и напряженно. Пальцы ее, сложенные на коленях и невидимые для Кошкина, были крепко сцеплены в замок.

– Катерина Семеновна, во время праздничного вечера на той неделе вы где изволили находиться? – все так же невзначай спросил Кошкин.

– В своей комнате, – ответила Катя.

– Вы ведь работаете няней в этой семье? Я выяснил у других свидетелей, что к этому времени дети еще не спали – так почему же вы были не с ними?

Я почувствовала заминку, возникшую у Кати, но она быстро собралась и сказала:

– Я дала детям краски и посчитала, что мое присутствие в детской не обязательно.

– Вы ушли, потому что у вас были важные дела? – Кошкин изумился и поднял брови.

– Нет, никаких дел, – слишком поспешно отозвалась Катя, – мне просто… нездоровилось.

– То есть вы находились в своей комнате, которая, кажется, расположена напротив гостевой спальни, где произошло убийство. Должно быть, вы слышали что-то? Шаги, голоса, выстрел?

– Нет, я ничего не слышала. Я спала.

– Вы не уложили детей, но легли спать сами? – с недоверием уточнил Кошкин.

– Да… я ведь сказала, что мне нездоровилось.

– Вы говорите, что спали, но, по показаниям Анны Стрельниковой, горничной, когда она обнаружила труп и закричала, вы сию же минуту выбежали из комнаты, были полностью одеты и заспанной не выглядели.

– Ей показалось, – ответила Катя не раздумывая.

Руки ее теперь лежали на коленях свободно, а когда она чуть повернула голову и я разглядела ее лицо, то оказалось, что она улыбается, довольная своими ответами. Кажется, Катерина решила, что допрос – это не так уж страшно.

И добавила еще:

– Я спала очень крепко, но, услышав этот дикий крик, конечно же, тотчас проснулась и выглянула.

В столовой снова надолго повисло молчание, в котором лишь было слышно, как перо Кошкина царапает бумагу. Потом же Степан Егорович аккуратно надел колпачок на перо, закрыл крышку чернильницы и поднял глаза на Катю.

– Прекратите молоть чепуху! – он сказал это даже тише, чем говорил прежде, но тон его был столь резким и неожиданно грубым, что и мне за занавеской сделалось не по себе. – Мы можем прямо сейчас подняться в вашу комнату, открыть ящик бюро и вынуть револьвер, из которого застрелили Балдинского. Вы этого хотите?

– Я… я не понимаю, о чем вы, – пролепетала Катя, все еще пытаясь быть стойкой. – Я не знаю ни про какой револьвер…

– Прекратите! – Кошкин теперь чуть повысил голос, на полуслове перебивая Катерину. А потом резко поднялся и направился к дверям, бросив ей на ходу: – Идемте!

– Куда?… – разволновалась та. Уже и следа не осталось от Катиного самодовольства. – За револьвером? Но…

– Револьвер мы и без вас заберем, а вам надобно сейчас проехать в участок. Для более детального разговора, – он раскрыл дверь и отдал распоряжение исправнику, стоявшему у входа: – Отведите барышню в карету.

Тут уже и я вскочила на ноги – о таком мы с Кошкиным не договаривались! Зачем ему везти ее в участок? Едва Катю увели, я немедленно вылетела из своего укрытия, переполненная негодованием.

– Степан Егорович, полагаю, вы слишком резки были с Катериной… – начала я, но Кошкин что-то очень разошелся и перебил уже меня:

– Лидия Гавриловна, напоминаю, что эта барышня замешана в убийстве. Время идет, а мы уже потеряли неделю, пока вы пытались уговорить ее по-хорошему! Не выйдет с нею по-хорошему – неужели не ясно?!

Я не могла не признать, что Кошкин прав: это я просила его подождать, обещала, что договорюсь с Катей, а в итоге лишь показала свою несостоятельность. Да и Катерина не очень-то похожа на жертву полицейского произвола, но все же мне было не по себе.

Кошкин же несколько остыл и продолжил уже дружелюбнее:

– Вашей Катерине полезно понять, что шутить с нею никто не намерен. Отвезем ее в участок, в дороге она поплачет немного и станет разговаривать