Палач - Эдуард Лимонов

Сообща, в духе коллективизма, они освободили письменный стол Яцека от книг и других более мелких предметов. В число оных входили: черный носок (один), бронзовая чернильница без чернил, с дюжину дешевых шариковых ручек, скрепки, огрызки карандашей, бумаги, выгоревшие причудливыми узорами от падающего в окно солнца и растрепанные, даже камни… Стол они перенесли в центр комнаты. При переноске Яцек попросил Оскара особым образом ухватиться за доверенную ему часть стола, дабы дряхлое сооружение не развалилось.

На стол, при активной помощи Габриэл и необычно оживленной Эстеллы, были водружены аксессуары обеда: галлон калифорнийского шабли (Яцек настоял, чтобы его вино пили вначале), хлеб, польские огурцы «Власик» в банке, круг польской колбасы, разнокалиберные стаканы, тарелки и такие же, отбившиеся от своих, случайные ножи и вилки. Габриэл, очевидно в качестве особой привилегии, досталась причудливо изогнутая тусклая серебряная вилка и сточенный до того, что имел вид старинного стилета, нож с серебряной ручкой.

— Вначале выпьем и будем есть закуски. Бигос должен немного настояться, — объявил программу Яцек и, взяв обеими руками галлон, налил вначале Габриэл, затем Оскару и себе и неуверенно застыл с галлоном лад стаканом Эстеллы Крониадис… — Можно ли девочке вино, миссис Кро… Габриэл?

— Эстелла, ты хочешь вика? — спросила Габриэл у дочери.

— Хочу! — Ученица нью-йоркской школы для особо одаренных детей наклонила голову в знак согласия.

Школа помещается в здании Хантэр Колледжа. Эстелла Крониадис, согласно заметке в «Нью-Йорк таймс», которую недавно показывала Оскару гордая Габриэл, является надеждой американской математики и одной из самых неприятных девочек-подростков, каких Оскару пришлось когда-либо встретить в его жизни. Сегодня Эстелла, правда, необычайно социальна. Она не только согласилась поехать в Асторию в компании матери и нелюбимого ею Оскара, но даже несколько раз спросила о чем-то мистера Гутора, указывая на его книги. Оскара она, как обычно, старается не видеть.

Оскар дотянулся до круга польской колбасы и, отрезав себе кусок, хотел было определить круг на прежнее место в центр стола, непосредственно на клеенку с голубыми цветочками, которой покрыт стол, но, сообразив, что и Габриэл и Эстелла не будут знать, как приступить к варварскому кругу, вернул круг на свою тарелку и, нарезав колбасу, положил всем участникам трапезы по куску на тарелку. Руками. Иного выхода не было. Яцек благодарно посмотрел на Оскара — очевидно, он не знал, как поступить с колбасой.

Отвернув с усилием крышку туго затянутой банки «Власика», Оскар поддел вилкой огурец и также водрузил его на тарелку. Затем с помощью ножа и вилки Оскар принялся за еду, попеременно отрезая от колбасы и огурца по кусочку… И Габриэл, и Эстелла во все глаза смотрели на него.

— За тебя, Яцек! — Оскар поднял баночку из-под горчицы, каковую Яцек определил Оскару в качестве винного бокала. — Это очень мило с твоей стороны, что ты нас пригласил.

Оскар давно заметил в себе способность разряжать тяжелые и нелепые ситуации. Оскар уже много лет теперь всегда был первым человеком, храбро нарушавшим вдруг молчаливое оцепенение, которое охватывает иной раз группу человеческих существ неизвестно по какой сверхспиритической причине. Оскар же обычно был первым мужчиной, протягивающим руку к женщине на оргиях… Он же был первым из человеческих существ, вдруг решившихся уйти со скучного парти. То есть, очевидно, Оскар был прирожденным лидером, за ним всегда текли остальные.

И сейчас, после общих слов оскаровского тоста, и Габриэл, и Яцек, и Эстелла вдруг дружно зажевали, задвигали стаканами, застучали ножами и вилками.

— Оскар убежал из Польши, а как выбрались вы, Яцек? — Габриэл на секунду остановилась, чтобы прокомментировать только что проглоченный кусок колбасы. — Оу, как вкусно!

— Я наполовину еврей, — сказал Яцек. — Моя мама еврейка. Я и уехал как еврей в Израиль, а приземлился в Соединенных Штатах Америки… — Яцек вдруг тихо, растерянно рассмеялся, словно недоумевая, почему судьба привела его сюда.

— На парти у Оскара… — Габриэл вдруг опустила глаза вниз. При упоминании о парти она, очевидно, вспомнила оргию, и себя, лежащую под Луисом, и появившегося в дверях неожиданно заспанного и укоряющего Гутора… — На парти у Оскара вы сказали мне, что не любите Соединенные Штаты, что люди здесь погрязли «в вульгарном свинстве и материализме» куда более даже, чем в вашей родной Польше… Вы серьезно так думаете?

— Да, — Яцек сжал губы под большим носом, — Америка опасна, как и коммунизм. Американизм развращает людей: американцы забыли, что у человека есть еще душа, а не только брюхо… В этой стране люди живут как разжиревшие крысы…

Грозный судия Яцек остановился.

Оскар подумал, что да, Маленький Мук прав, только что уже теперь возможно сделать? Америка существует, и ее не закроешь.

— Почему же вы у нас живете, если вам не нравится здесь? — спросила Эстелла и, смутившись, наклонила пробор к тарелке. Сзади черные волосы Эстеллы были заплетены в тугую косу.

Яцек улыбнулся:

— А где еще я могу жить? Здесь я хотя бы имею право на работу.

Оскар понял внезапно, что у Яцека сиплый, почти шепотливый голос: всякий раз, когда он что-либо говорит, возникает впечатление, что Яцек поверяет тебе важнейшую тайну.

— Ты, наверное, заметил, Яцек, что ты пользовался на моем парти огромным успехом у женщин. Все красивые женщины успели побеседовать с тобой… — Оскар решил польстить долгоносику, потому что долгоносик по непонятной ему причине вызывает симпатию у Габриэл.

— Верно, — поддержала Оскара миссис Крониадис, — большие и красивые самцы с завистью поглядывали на вас, Яцек, всегда окруженного стайкой лучших женщин…

— Вы преувеличиваете. — Смущенный, но довольный долгоносик взялся за свой стакан с шабли и задвигал им по столу. — Женщины лишь чувствуют, что я разговариваю, с ними как с равными, не думая о том, чтобы затащить их в постель… Потому им со мной интересно… Они могут побыть со мною не женщинами, но человеческими существами…

Так они беседовали с Яцеком, как с больным, стараясь его не раздражать. Беседовали так, как если бы и Оскар, и Габриэл зависели в чем-то от Яцека Гутора…

12

— Он очень забавный человек, Оскар. Оригинальный. Что в наше время необыкновенная редкость.

Габриэл, что с ней случалось редко, курила. Они ехали в Манхэттен.

— Но он беспомощно плохо образован. Его взгляды — причудливая смесь устарелых идей, почерпнутых из старых книг. Отовсюду — из буддизма, китайской философии, европейского экзистенциализма и даже из христианства. То есть взглядов в нормальном смысле этого слова у Яцека нет. У него есть сиплый голос-шепот человека, поверяющего вам страшные тайны, и отвращение к живой жизни во всех ее проявлениях — от секса до чистой постели. Он сам как таракан, которого он предлагает поцеловать.

— Мне он кажется очень забавным, Оскар. Общение с ним освежает.

Оскар пожал плечами. Он хотел было рассказать Габриэл о «голосе» и пешеходном путешествии Яцека в Итаку и пребывании его в карлайльской психбольнице, но почему-то воздержался. Может быть, пожалел соотечественника. Интересно, какой у него диагноз? Анджеевский не сказал Оскару какой. Может быть, шизофрения? Это не значит, что Яцек каждый день безумен, но время от времени…

— Мне хочется ему помочь, Оскар. — Габриэл потушила сигарету.

— Ради бога, как тебе угодно. — Оскар повернул ручку бара, находящегося прямо перед ним, вытащил на себя столик, достал из бара бокал и бутылку «Чивас-Ригал» и налил себе на три пальца крепко-желтого напитка. — Хочешь? — предложил он Габриэл.

— Нет, спасибо. Как ты думаешь, Оскар, я могу помочь ему наилучшим образом?

Оскар отхлебнул большой глоток виски, и ему сделалось внезапно безразличной и судьба Яцека, и то, что ему говорит сейчас Габриэл, и Эстелла Крониадис, прилипшая носом к стеклу лимузина… Какое ему, собственно, дело до всего этого… Оскару вдруг захотелось увидеть Наташку и, может быть, просто сидеть с Наташкой в одном кресле, прижавшись к ней, и молчать…

— Найди ему хорошую работу, — сказал Оскар, возвращаясь в лимузин от теплой Наташки. — Чтобы он мог зарабатывать приличные деньги и не ходить на работу каждый день. Яцек не любит рано вставать.

— Да, но какую, Оскар? Если бы Яцек лучше знал английский язык…

— О, не знаю!.. Устрой его в Колумбийский университет или в Нью-Йорк Юниверсити… Преподавать польский язык и литературу. Его приятель Людвик Сречински скачет из университета в университет, чем Яцек хуже… Еще он знает русский, может преподавать и русский. Он учился в Московском университете.

— Эстелла хотела бы изучать русский язык. Может быть, Яцек захочет учить ее русскому языку? Я бы ему хорошо платила.