Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

– Так и я их тоже не жалую, ласточка моя, особенно тех, которые ненавидят индюшек, – сообщил Морис, нагло завладев мисочкой с кашкой и успев незаметно зачерпнуть из нее пару ложек, прежде чем предложить Алисе.

– Какое отношение индюшки имеют к Дрейфусу? – нахмурилась Таша.

– Бедные птички отвержены и прокляты почитателями современного искусства. Моя галерея на грани краха, придется потребовать, чтобы папаша Малезьё забрал свою птицеферму. Но тогда мне понадобятся новые полотна, да такие, чтобы привлекли богатую клиентуру. И автор этих шедевров – ты, моя ласточка! Я согласен на самый что ни на есть скромный процент от продаж!

– Ты хочешь выставить у себя в галерее мои картины? – воззрилась на него Таша.

– Я всегда верил в твой талант. Еще в те времена, когда ты мне позировала с обнаженной грудью – с роскошной грудью, если мне не изменяет память… – Морис вздохнул, рассеянно собирая со стенок мисочки последние крохи каши, отправляя их в рот и не отрывая взгляда от Ташиного корсажа.

– Эй, куда ты уставился? – прикрикнула на него Таша. – А предложение интересное. Пожалуй, у меня найдется для тебя серия портретов, несколько набросков мужского обнаженного тела, парочка сельских пейзажей и натюрморты…

– Прекрасно! И чем раньше все это найдется, тем лучше! Что ж, оставляю тебя с твоими материнскими заботами, ласточка моя. И не забывай мой совет: не лезь в дело Дрейфуса, оно вот-вот перевернет всю страну вверх тормашками. Зачем тебе неприятности? Ты не представляешь, сколько в мире злых людей.

– О, я-то как раз очень хорошо представляю, увы!

– Вчера какой-то свинтус обидел мою Мими. Знаешь, что он ей сказал? «Ваша девичья фамилия Лестокар? Какая-то она не французская!»

Как только Морис Ломье удалился, к дому 36-бис подкатил на велосипеде Виктор. Все время, пока он крутил педали, у него в голове в том же темпе вертелись слова Вонючки: «Муазан-то как уехал в свой Кан, так и не вернулся… Я с трудом могу представить себе Фюльбера, отпиливающего башку мертвецу…»

Когда он вошел в квартиру, Таша, недоумевая, куда делся почти весь хлеб, который она хотела обмакнуть в яйцо всмятку, продолжала кормить дочь. Виктор по очереди поцеловал своих девочек и мимоходом приласкал Кошку.

– Удачный день был? – спросила Таша.

– Он был бы еще удачнее, если бы в лавку не заявился кузен мадам Баллю. Что у нас на ужин?

– Остатки говядины по-бургундски, которую мадам Бодуэн приготовила сегодня утром. Но ты же не собираешься ужинать – всего шесть часов!

– Просто перехвачу кусочек – умираю от голода.

На кухне Виктор, сняв крышку с котелка, обнаружил, что тот пуст, и хотел было выразить возмущение, но тут мысль, не дававшая ему покоя, наконец оформилась: перед тем как Жорж Муазан уехал в Кан, Фюльбер просил его раздобыть вовсе не книгу, а футляр для пистолета, который он подарил Жозефу на день рождения! Стало быть, Фюльбер не виновен?.. Или это ничего не доказывает?..

– Милая, говядину уже кто-то слопал, здесь только соус остался! – возмутился Виктор, вернувшись в спальню. – С этой ненасытной зверюгой надо что-то делать! – добавил он, смерив Кошку гневным взглядом.

– О нет, нас объел Морис Ломье! – восстановила справедливость Таша. – Он только что заходил. Предложил мне выставить мои картины в галерее Леонса Фортена.

– Какое облегчение! Я-то думал, он опять хотел тебя соблазнить.

– Ну разумеется, любовь моя, как только ты выходишь за порог, сюда врывается толпа моих поклонников. Я им даже номера присваиваю, чтоб не запутаться, – засмеялась Таша.

Виктор сердито пожал плечами и проворчал:

– Ладно, бургундский винный соус с мякишем – это тоже вкусно…

– Должна тебя огорчить: ненасытная зверюга уплела и хлеб.

Глава шестнадцатая

Воскресенье, 23 января

Гаэтан Ларю конечно же предпочел бы посвятить рыбалке весенний день на поросшем травкой берегу сельской речки, петляющей по зеленым лугам, и чтобы вода была тиха и прозрачна, а тишину нарушал только шепот осиновой рощи за спиной. Но ему пришлось довольствоваться антрацитовым небом, грязной Сеной, замызганной набережной и мрачным сводом Нового моста. А впрочем, что за беда? Рыбалка для Гаэтана Ларю была излюбленным досугом и развлечением в свободные от муниципальной службы часы. Ему все равно было, что попадется на крючок – уклеечка или башмак, особенно сейчас, когда впервые за долгое время выдался выходной. Потому он хорошенько выспался, прихватил снасти, провизию для пикника и занял свое коронное местечко на набережной, защищенное от дождя и снега.

В соседях оказались несколько бродяг, пришедших поспать под аркой, обложившись тряпками и газетами – единственным спасением от холода, – подзакусить и распить бутылочку вина. Двое приятелей – торговец метелками из перьев и починщик фарфоровых изделий – опередили Гаэтана, решив спозаранку отдать дань любимому занятию, а потом уже облагодетельствовать парижан своими услугами.

Обрезчик сучьев поприветствовал все сообщество, уселся, поставил рядом с собой жестяную банку, корзинку и задумчиво покачал в руках удочку. Он знал, что несчастной Ангелы Фруэн, которая днями напролет починяет матрасы, сегодня нет на том берегу реки. Ангела в больнице «Божий приют», у нее сломано ребро, а когда косточка срастется, бедняжку арестует полиция. Будь проклят комиссар Вальми, заподозривший в убийстве невинную женщину!

Гаэтан Ларю был влюблен в Ангелу и несколько раз почти решился предложить ей руку и сердце, но в голову тут же лезли невеселые мысли, и он откладывал признание. Нищета женится на нищете! К тому же у Ангелы уже есть трое детей, а если после свадьбы у них народятся еще… Безумие!

Гаэтан со вздохом насадил на крючок наживку и забросил удочку. Поплавок закачался на воде, как крошечная лодочка, и от этого зрелища, как всегда, сразу позабылись все заботы, на душе стало легко и спокойно. До чего приятно смотреть на серую воду, следить, как она собирается морщинками у кормы проплывающих посудин, и чувствовать себя отрезанным от мира! Гаэтан и не заметил, что за ним следят. Ни о чем не догадался, даже когда никудышный актер Жозеф Пиньо разыграл удивление, якобы случайно наткнувшись на него в столь несообразном месте. Но и ничуть не обрадовался внезапному появлению крестного сына Фюльбера Ботье. Рыбалкой надо наслаждаться в одиночестве. А Жозеф еще и разговор завел в полный голос:

– Я слыхал, лучшая наживка – это…

– Тише, рыбу распугаете, – прошипел обрезчик сучьев.

– …лучшая наживка – дождевой червь, – зашептал молодой человек. – Но их же только летом накопать можно, вот жалость.

Гаэтану Ларю очень хотелось прочувствованно выругаться, но он сдержался. Да что этот сопляк понимает в рыболовецком искусстве?!

– Еще я слышал, очень ценятся опарыши, – не унимался Жозеф, – непременно из бараньей головы…

– Замолчите сейчас же, а то меня вырвет! – процедил сквозь зубы Гаэтан. – Я использую хлебный мякиш, и хватит об этом… И ради бога, не шумите!

– Вот вы говорите, я рыбу распугаю, а тут же омнибусы грохочут, пешеходы топают, буксиры гудят…

– К этому шуму рыба привычная, а от ваших воплей мигом на дно заляжет.

Жозеф посвятил минуту молчания поплавку, который внезапно атаковали и потащили за собой принесенные течением ветки. Обрезчик сучьев принялся высвобождать леску, ругаясь на замусоренную реку, докучливых прохожих и полицию.

– Флики – ужасные бестолочи, – поддержал Жозеф. – Подумать только – обвинили в убийстве чесальщицу, добрейшую мадам Фруэн! Она же святая простота, такие люди не способны обдумать и совершить преступление, – заявил он, с восхищением наблюдая, с какой ловкостью Гаэтан Ларю вызволил поплавок из плена.

– Чего? – нахмурился обрезчик сучьев. – Святая простота? Да она лучшая из женщин – умная, с чувством юмора и смелая!

– То есть, по-вашему, она вполне может быть виновной?

– Никогда в жизни, черт возьми! Она добрая, понимаете? Добрая! И нежная.

Жозеф вспомнил, как однажды обменялся с чесальщицей рукопожатием и у него потом полдня болела рука.

– А вы, часом, в нее не влюбились?

– Влюбился? Я?! Что за чушь? Я закоренелый холостяк!

– Ну, это еще ни о чем не говорит. Вот, к примеру, месье Мандоль, бывший преподаватель Коллеж де Франс…

Ему не дали договорить восторженные вопли по соседству: торговец метелками поймал толстенного пескаря, и тот на радость всем извивался на выдернутом из воды крючке. Рыбацкое сообщество и примкнувшие к нему бродяги поздравляли счастливчика с фантастической добычей. Торговец метелками насладился триумфом, а затем снял пескаря с крючка и бросил обратно в реку.

– Зачем же вы его отпустили? – воскликнул Жозеф. – Можно было зажарить!