В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— А, это ты, Маседо? Не ждали тебя здесь в такой час, — сказал как можно спокойнее хромой.

— Это она меня поджидает! Ха–ха–ха! Бери свои вещи, я тебе не грузчик, — он бросил мешок хромому. — Вот моя хозяйка! Ха–ха–ха, — смеялся Чупан, приближаясь к Маседо. — Я за водой пойду. Хинкал будем варить, ха–ха–ха.

— Назад, мерзавец! Назад, говорю! — крикнула Маседо, направляя на него дуло винтовки. — Давно было пора раскусить тебя! Ну, ничего, я тебя не выпущу.

— Ты, Маседо, добрая, красивая. Вспомни, как я воду тебе таскал, — он подходил все ближе. Еще шаг — и он бросится на нее. Маседо выстрелила. Чупан, вскрикнув, упал. И в этот момент Назир бросил нож. Удар пришелся Маседо в грудь, под сердце. Она выронила винтовку и, выдернув нож, толкнула ногой коня. Опешивший было конь рванул и стрелой помчался по перевалу. Над плечом Маседо пролетела пуля. Стрелял хромой лишь раз, видно боялся выстрелом обнаружить себя. Очевидно, был уверен, что и та рана для Маседо смертельна. А она, зажимая одной рукой рану, другой держась за уздечку, — все погоняла коня. Торопилась, боясь, что враг уйдет. Конь принес ее в аул Килдиб. Маседо толкнула калитку первого же дома. Из дома выскочила женщина — вдова солдата. Теряя сознание, Маседо успела сообщить ей, что перевал переходит враг. Та велела дочери помочь девушке, а сама побежала к председателю сельского Совета. Тот быстро собрал старых партизан, и они направились к перевалу. Но их уже опередил оперативный отряд района. Али уже успел все сообщить. Назира окружили и поймали…

А Маседо лежала в сельской больнице. Сердце не было задето, но она потеряла много крови. Так сказал дежуривший около нее врач.

— Состояние у нее пока тяжелое, — сказал седой военный.

— Отвезите меня скорей к ней, — волновался я. — Пусть у меня кровь для нее возьмут.

— Там и без твоей крови обойдутся, — сказал военный. — Сейчас тебя отвезут к Маседо. А теперь вспомни‑ка, что эти двое, — он имел в виду Назира и Чупана, — говорили о дедушке Абдурахмане?

Я рассказывал, а бабушка плакала.

— Бедный мой, и похоронить‑то тебя не смогу, косточек твоих не соберу… Бай, беда‑то какая…

Плакала и Хажа. Не будь здесь посторонних, и я бы, наверно, не сдержался, но сейчас я крепился изо всех сил. Наш дедушка Абдурахман и теперь бы десятерых таких, как Чупан и Назир, уложил, если б они его не перехитрили… Я все пытался представить, как дедушка лежит мертвый, и никак не мог.

— Ой, смотрите, наш беркут! — крикнула вдруг Хажа. Все посмотре‑ли в ту сторону, куда она показывала. Старый беркут медленно летел над лесом.

— Наш беркут! Наш беркут! — радостно кричала Хажа.

— Смотрите‑ка, у него что‑то в клюве зажато, — сказал седой военный.

Но беркут, сделав несколько кругов над нами и видя стольких незнакомых людей, не стал спускаться во двор, а полетел к скале и, сев там, глядел на нас. Я бросился в комнату и вынес пандури. Вот когда я пожалел, что не умею играть на нем. Военные удивленно смотрели на меня.

— Что‑то ты не вовремя играть собрался, — сказал мне один из них.

— Он прилетит сюда, если пандур услышит, — объяснила за меня Хажа.

— Вот оно что, — седой военный взял пандури у меня из рук.

— Играйте, он и спустится, — вытирая глаза, сказала и бабушка Салтанат.

Седой военный уверенно провел по струнам, и мне вдруг почудилось — будто дедушка Абдурахман сидит, как обычно, на своем любимом месте на веранде и перебирает струны. Беркут, услышав музыку, покосился в нашу сторону, поднялся в воздух и стал спускаться к нам. Сел на крыше, и теперь все хорошо видели кусок белой окровавленной материи у него в клюве.

— Да это, оказывается, не простой беркут, — сказал седой военный. — Он, кажется, известие принес. Только вот как его достать?

— Можно я возьму? — вскочила Хажа. — Только вы играйте, а то он улетит. — Она ловко вскарабкалась на крышу, что‑то ласково говоря беркуту. Тот косил на нее глазом и не улетал. Хажа тихо подошла к нему, продолжая ласково говорить с ним. Беркут переступил ногами, словно устраивался поудобнее, и опустил белый кусок материи. Схватив его, Хажа быстро спустилась к нам. Это оказался кусок рубахи дедушки Абдурахмана. На ней кровью дедушка писал, что находится между белыми камнями в Адской долине и не может двигаться. Буквы, написанные кровью, были огромные и шли вкось: видно, рука у дедушки дрожала.

Через час дедушку привезли в сторожку. Все тело у него было разбито о камни, а правая нога сломана. Оказывается, он упал в бурный поток. От холодной воды он вернулся в сознание и, зацепившись за бревно, взобрался на маленький островок, лег между камней, не в силах двигаться. «Смотрел я, — рассказывал дедушка, — на небо, на облака, думал — в последний раз. Но не хотелось умирать, не узнав, пойман ли враг. Как дать о себе знать! Тут, думаю, промеж камней и не увидит меня никто. Вдруг вижу в небе — беркута. Не мой ли, думаю, знакомый? А может, это Азраил летит в образе беркута душу мою забрать? Ну, ему‑то, думаю, не покажу, что ослаб. Собрался с духом да хотел песню запеть. А из груди — один хрип, да и только. А беркут, гляжу, все ниже спускается. Смотрю — точно, мой беркут. Обрадовался я ему. А он сидит, на меня смотрит. Тут я и сообразил. Отодрал от рубахи клочок, царапнул об камень палец, да и кровью написал. И что бы вы думали? Понял меня мой беркут. Клочок в клюве зажал и полетел…

Вот и кончилась эта история. Маседо так и не смогли опаоти, рана была слишком глубокой. Похоронили ее на сельском кладбище, и Хасбулат, вернувшись с фронта Героем Советского Союза, посадил на ее могиле вишню. Каждой весной стоит она в белом убранстве, словно невеста. Десять лет спустя, когда у Хасбулата родилась дочь, он дал ей имя Маседо, а родившегося через год сына назвал Абдурахманом. Дедушка Абдурахман умер уже после войны, прожив почти сто лет. И сейчас его помнят в горах, а знаменитый его пандури бережно хранит сын.

Все это я вспомнил, встретив маленького Абдурахмапа на узкой сельской улице. Загорелый, радостный, он вихрем помчался дальше, а мне хотелось крикнуть вслед ему: «Счастливой тебе жизни, мальчик, расти таким, каким был твой дед…»

ОТЦОВСКИЕ САПОГИ

1

Каждому свой аул кажется самым лучшим, но скажу вам от чистого сердца, во всей Аварии не найдешь красивее моего Гандыха. Слева от него протекает красавица Силик, белая как молоко, на вид тихая, спокойная. Правда, стоит пройти хорошему дождю, и она пожелтеет, потемнеет, разольется широким потоком, выплеснется из русла и бросится на кукурузные поля, что вокруг. Летом она холодная, а зимой теплая–теплая, потому и мельницы у нас работают круглый год. Из всех соседних аулов приезжают к нам молоть пшеницу и кукурузу.

В холодный зимний день видно, как легкий белый пар стелется над рекой, это потому, что у подножья Силинской горы впадает в нее вода из горячего источника. С севера Гандых ограждают от бурь и ветров невысокие горы с волнистыми вершинами — Сили, сплошь покрытые сосновыми лесами, а на западе и юге аула раскинулись яблоневые сады. Говорят, раньше здесь были непроходимые леса. Моя бабушка, пусть она теперь наслаждается в раю, как говорят старики, ибо нелегкую она жизнь прошла, часто рассказывала мне легенду о появлении нашего Гандыха.

Говорят, давным–давно, лет триста тому назад, у одного богатого кородинского (есть в Аварских горах такой аул) купца заболел единственный сын. Кого только не приглашал купец к больному — из старого Дербента прибыл известный лекарь, из Грузии знахарь, но никто не вылечил Гаджи–Али — так звали сына. Как‑то один мудрый старик посоветовал купцу увезти сына в горы, пусть, мол, больной напоследок подышит воздухом родных гор, попьет сладкой воды из горных источников. Купец так и сделал. Вот однажды пришли они к нашим горам и остановились на ночлег. Положили слуги купца носилки с больным под дикой яблоней, а сами развели костер. Наступила ночь. Совсем близко из леса доносился вой голодных шакалов, где‑то рядом бурлила река. Вещ ночь не спали слуги — сторожили коней, а купец спал в своем шатре. Рано утром проснулся купец, вышел из шатра и глаза протер — не поверил глазам своим. Стоит у яблони сын и улыбается первым солнечным лучам, пенью птиц, игре утреннего ветерка в зеленой листве. «Что за чудо! — крикнул купец. — Мой Гаджи–Али выздоровел за ночь! Он стоит на собственных ногах и улыбается». А сын обратился к нему: «Отец, я впервые спал спокойно и видел чудесный сон! Будто красавица в белой шали прибежала с гор с кувшином на плече и подала мне напиться».

«Вот, молодец, тебе целебная вода. Выпей и станешь здоровым, как будто мать заново тебя родила». Взял я кувшин у девушки, выпил. Просыпаюсь утром и хвори, как не бывало!»

Закричал от радости купец: «Это горный воздух и вода вылечили тебя, сын мой!» Схватил он кирку и ударил в то место, где спал больной. «Тут я построю дом для тебя!»