Зона индиго - Наталия Кочелаева

На специальной подставке, похожей чем-то на блестящую юлу, подрагивала ослепительная перьевая ручка, в любой момент готовая к броску-росчерку. Хозяин кабинета, будто подчиняясь общему потоку двигающихся частиц, медленно и непрерывно вращал большими пальцами, крепко сцепив руки. Его округлые слова тоже как будто вращались, ускользая от немедленного восприятия и оставляя за собой лишь туманный обрывочный след.

– Жду, наслышан, проходите… Видите ли, я пригласил вас, чтобы…

Книги, в том числе и старинные, располагались внушительными рядами в застекленном шкафу, каждым корешком осознавая свою раритетность. Макс Нордау и его труд «Вырождение», знакомый Альберту лишь по хрестоматиям, Мальтус, Ломброзо, Оруэлл, Сведенборг, Кропоткин, Витте…

– Николай Ильич меня зовут… И мне, и мне… – Хозяин вздохнул. – Здесь запах книг, здесь стук жуков, как будто тиканье часов. Хорошо сказано. Как там дальше-то?.. Здесь время снизу жрет слова, а наверху идет борьба… Это Константин Вагинов, был такой чудак в двадцатых… Леонтьева не читали? Нет, конечно. Не издают пока. Перестраховываются… А следовало бы. Есть у него книженция «Восток, Россия и славянство», где замечательно он говорит, что нашу страну нужно хоть капельку подморозить. – В глазах Николая Ильича действительно появился холодноватый блеск. – Да теперь уже поздно. Не того боялись, не того. Да вы садитесь – чай? кофе? сигару?..

Альберт попросил воды.

– О социальном оптимизме и пессимизме пока у нас мало задумываются. А ведь согласись, Альберт Александрович, состояние государственного нутра на сегодняшний день отображает не многозначная цифра планов и отчетов, а этот самый моральный плюсик или минусик. Тьфу! Плохо объясняю, скучно… И от жизни далеко. А вот такие люди, как вы, молодые и яркие, способны… – Он задумался, медленно поднялся из-за стола, не переставая вращать пальцами, и заговорил вдруг совершенно по-другому, сорвавшись на свистящий, воспаленный полушепот: – Страна на грани страшных потрясений, нищета и безработица, беспросветность и бесцельность, все самое темное, самое низкое в человеческой натуре вырвется наружу… Талантливые умы предчувствуют эту грядущую тьму и сводят счеты с судьбой. А в большинстве народ даже не догадывается о том, что ему предстоит стать безжизненным – при жизни…

Альберт был смущен. Он не мог прервать потока откатанных, отглаженных слов и недоумевал.

«Писатель-то малость сумасшедший, – подумал он, ерзая на стуле. – А может, и не сумасшедший. Впрочем, быть может, он и не писатель никакой…»

– Вы ведь извините мой невинный обман? Да, полагаю, вы при вашем уме и проницательности уже поняли, что заглянули в гости отнюдь не к служителю муз. Уж простите старика. Молодость дерзка, молодость склонна к протесту. Услышав название структуры, которой я имею честь верой и правдой полвека служить, иной только плюнет и пойдет. Но вы ведь не станете плевать, верно? Тем более что я вам предлагаю не стучать на коллег, прошли те времена. Не то мне от вас нужно. Часов зубилом не чинят. А вот одному нашему подразделению очень пригодилась бы помощь молодого специалиста со взглядом свежим, незамыленным!

– Чем же я могу…

– Можете, можете! Пусть сейчас все худо и беспросветно, пусть ваше будущее видится вам безнадежным прозябанием в каком-нибудь НИИ… О, как это не так! Я слышал ваш любопытнейший доклад. Жаль, я далек от химии. Наукой будущего ее называли еще в мое время, потом подзабыли, повергли в ничтожество… Доклад ваш смел, весьма смел. Кстати, вы после экзаменов в аспирантуру? А местечко-то вам приуготовано уже? Да-а, сейчас без протекции ничего не делается, а вы, я слышал, сиротка? Выросли в детском доме?

– Да, я…

– Жаль, жаль… Так что же, в армию, с вашим-то талантом? Опять на казенный кошт возвращаться? – Николай Ильич подошел к часам, покачал головой в такт маятнику. – Поймите, у вас может быть творческое будущее. Разве плохо разбираться в часовых механизмах? Человеческое счастье тоже имеет свой механизм. Но часы скоро встанут, и нужно будет смягчить удар. Пусть умирающий надеется на долгую жизнь, пусть бездетный чувствует себя отцом, пусть нищий примеряет мантию принца. – На мгновение он расцепил пальцы рук и сразу же соединил их вновь. – Когда-то я был похож на вас. Вы мне напомнили… Ну да ладно. Наш разговор не должен быть беспредметным. Государство вас вскормило, вспоило, образовало. Пора отдавать долги. Мы предлагаем вам работу. Отлично оснащенная лаборатория, высокая зарплата. Место в аспирантуре будет вам обеспечено. Квартирку вам подыщем, хватит вам по общагам ютиться. Один уговор – полнейшая тайна! Ну, по рукам? Или еще подумаете?

Но думать Альберт не стал, согласился. Ему, сироте, не помнящему родства, хотелось прижаться к чему-то настоящему, надежному, неколебимому. В детстве он кочевал по разным детским домам, потом чудом попал в университет. Помогла школьная олимпиада по химии, в которой он участвовал и победил, помогло пристальное, ласковое внимание некоего старичка профессора. Но профессор умер, когда Альберт был на втором курсе, – еще один удар со стороны шаткого, ненадежного мира. Стены альма-матер оказались ненадежными – вот-вот побежит по стене трещина, и Альберт окажется на улице, только диплом в узелочек завяжет. Так отчего же не поработать на родное государство? Оно и правда – государство всю жизнь Альберта учило, лечило и кормило, заботилось о нем, без родительской заботы оставшемся! Пора его отблагодарить. Да и работа намечалась интереснейшая…

И он ушел в работу с головой, как умеют уходить только очень одинокие люди, не знавшие никогда семейного тепла. Николай Ильич не обманул, не подвел – получил Альберт и собственную квартиру немалого метража, и порядочную сумму денег для разгона.

Первое время новоявленный хозяин очень гордился своим жилищем, обставлял его и украшал, добывал с доплатой чешские гарнитуры да итальянские диваны, но потом остыл, охладел. Для чего заниматься квартирой, если он днюет и ночует на службе, а вернувшись домой, сразу валиться спать? Так дом стал логовом – мутным, зачехленным, серым логовом холостяка, куда дневной свет почти не проникает, до того грязны окна. Полы были покрыты мохнатой пылью, а по пыли протоптаны дорожки – из прихожей в кухню, из кухни в ванную, из ванной в спальню. В спальне свои маршруты – кровать, шкаф, зеркало.

Одеваться Альберт любил, тратился на гардероб не жалея, но одевался плохо, в соответствии с собственными странными представлениями о моде и стиле. Эта невинная страстишка вредила его внешности, но не его казне. Получал Альберт, как и было обещано, неплохо, а вот расходовать было вроде и некуда. За двенадцать лет беспорочной службы он ни разу не съездил в отпуск, очень удивлялся, когда ему предлагали отдохнуть, потому что отдыхом полагал только сон. Разорительных слабостей у него не было. Он почти не пил, не курил, гастрономическими изысками не тешился, женщин…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});