Принцип «черного ящика» - Мэтью Сайед

Воображение вовсе не хрупко. Оно питается ошибками, трудностями и проблемами. Отгораживаться от неудач – через правила мозгового штурма, традиционное культурное табу на критику или когнитивный диссонанс[48] – значит лишать себя ценнейшего ментального топлива.

«Инновация всегда начинается с проблемы, – говорит Дайсон. – Я ненавидел пылесосы двадцать лет, а сушилки для рук я ненавидел еще дольше. Если бы они работали идеально, у меня не было бы стимула конструировать еще одну сушилку. И, что еще важнее, не было бы контекста, в котором я мог предложить творческое решение. Неудачи питают воображение. Одно без другого не существует».

Выразительным свидетельством творческой мощи ошибок стал другой эксперимент Немет и ее коллег [216]. Начинался он как обычное исследование свободных ассоциаций: вам говорят слово, а вы в ответ должны сказать другое слово – первое, которое пришло вам в голову.

Беда в том, что многие из нас выдают в качестве ответа скучные ассоциации. Если кто-то говорит «синий», большинство ответит «небо». Если кто-то скажет «зеленый», ответ будет «трава». С воображением такие реакции не связаны. Во время эксперимента Немет показывала добровольцам слайды. Как и ожидалось, они отвечали обычными, банальными ассоциациями.

В какой-то момент «подсадная утка» – помощник, выдававший себя за участника эксперимента, – называл цвет неправильно. Немет показывала синий слайд, а помощник говорил: «Зеленый!» Тут-то и случилось нечто странное. Когда Немет попросила добровольцев дать ассоциации на цвета, которые были названы неправильно, ответы внезапно стали куда более творческими. Синий цвет ассоциировался с джинсами, одиночеством или Майлзом Дэвисом [217].

Что произошло? Ответ должен быть нам ясен. Противоречивая информация, как и ошибка, раздражает. Она побуждает нас взглянуть на вещи по-новому. Мы выходим за пределы обычных мыслительных процессов (к чему думать по-другому, если все идет как надо?). И когда кто-то называет цвет неправильно, процесс мышления дает сбой. Возникают ассоциации и связи, которые до сих пор нам и в голову не приходили.

Перейдем отсюда ко второму важнейшему аспекту истории Дайсона. Как мы помним, в момент озарения он соединил две несопоставимые идеи – пылесос с лесопилкой. Одно совершенно не похоже на другое. Эти объекты занимают очень разные места в нашей голове: пылесос ассоциируется с домом, а лесопилка – это лесопилка. Можно даже сказать, что это различные концептуальные категории.

Изобретение Дайсона, если убрать детали, заключалось в том, чтобы соединить несоединимое. Он стал связующим звеном. Творческий акт – это акт прежде всего синтеза. «Я уверен, что многолетнее раздражение идеально подготовило меня к решению проблемы, – говорит Дайсон. – И это решение стало соединением двух уже имеющихся технологий».

Оказывается, такое соединение – еще одно важнейшее свойство инновации. Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание, применив виноградный пресс (технологию, существовавшую много столетий) для производства книг [218].

Братья Райт применили свои познания в производстве велосипедов при решении проблемы управляемого полета.

Алгоритм ссылочного ранжирования, которому обязан успехом Google, разработан Сергеем Брином и Ларри Пейджем на основе существующего метода ранжирования статей в научных журналах.

Скотч, удивительно успешное коммерческое изобретение, появился, когда клей совместили с целлофаном.

Складная детская коляска была составлена из обычной коляски, в которой возят детей, и складных шасси «спитфайров», британских истребителей времен Второй мировой.

Неудивительно, что Стив Джобс, великий мастер искусства слияния концепций, сказал: «Творчество – это когда вы что-то с чем-то соединяете».

Если неудача – это искра, из которой возгорается пламя творчества, озарение неизменно связано с попыткой решить проблему, используя до сих пор не сочетавшиеся с ней идеи и технологии. Озарение нащупывает скрытую связь, которая позволит устранить проблему. Но главное тут – понять, что все эти процессы тесно связаны. Именно потому, что нас раздражает некая информация, мы вынуждены искать необычные связи – точно как в эксперименте со свободными ассоциациями.

Проще говоря, неудача и озарение неразрывно соединены. Когда нам в голову приходит блестящая идея, часто это случается после периода созревания. Озарение – последствие длительного обдумывания проблемы. Иногда, как в случае Дайсона, проблема обдумывается годами.

Нейробиолог Дэвид Иглмен в книге «Инкогнито: тайная жизнь мозга» (Incognito: The Secret Lives of the Brain) замечает: «Когда идея появляется на сцене, это значит, что нейронные схемы работали над проблемой часы, или дни, или годы, собирая информацию и испытывая новые комбинации. Но вы ставите себе в заслугу лишь появление идеи, забыв поблагодарить сложную работу механизмов, скрытых за кулисами» [219].

По большей части книги о творчестве концентрируются на том, как вызвать эти моменты инновационного синтеза, то есть перейти от фазы проблемы к фазе ее решения. Выясняется, что озарения часто случаются, когда нас окружает один из двух наборов обстоятельств.

Прежде всего, когда мы «отключаемся»: принимаем душ, совершаем прогулку, потягиваем холодное пиво, мечтаем о чем-то. Когда мы излишне сосредоточенны, когда мы думаем слишком буквально, у нас не возникает смутных ассоциаций, столь важных для творчества. Нам нужно сделать шаг назад и войти в «ассоциативное состояние». Как сказала поэтесса Джулия Кэмерон: «Я училась убираться с дороги и позволять творческой силе течь сквозь меня» [220].

Второй набор обстоятельств, часто способствующий творчеству, – это, как мы видели, столкновение с критикой. Когда Кевин Данбар, психолог Университета Макгилла, решил посмотреть, как на самом деле совершаются научные прорывы (он поставил камеры в четырех лабораториях молекулярной биологии и записывал почти все, что там происходило), он предполагал, что ученые должны сидеть в одиночестве и размышлять о проблеме.

В действительности прорывы совершались на совещаниях, когда исследователи собирались за столом, чтобы обсудить текущую работу. Почему именно там? Потому что ученые были вынуждены отвечать на вопросы и критические замечания коллег. Они раздражались – и находили новые ассоциации.

Стивен Джонсон пишет: «Вопросы коллег вынуждали ученых обдумывать эксперименты на другом уровне. Групповое обсуждение ставило под вопрос предпосылки ученых и заставляло их обдумывать необычные итоги экспериментов… Отправная точка для инноваций – это вовсе не микроскоп, а стол переговоров» [221].

Отсюда видно, почему в городах творчества больше, почему столь важны атриумы – и почему творчеству способствует любая другая среда, в которой сталкиваются разные люди, а значит, и разные идеи. Такая среда позволяет связывать различные идеи воедино и ставит человека перед необходимостью выслушивать вопросы и критику. Все это подстегивает творчество.

Краткая пробежка по литературе о творческом процессе приоткрывает еще одну завесу: инновационность очень сильно зависит от контекста. Инновация – ответная реакция на определенную проблему в определенном месте в определенное время. Уберите контекст – и вы уничтожите как побуждение к инновации, так и сырье для нее.

Чтобы понять, в чем тут дело, стоит рассмотреть феномен множественности. Стивен Джонсон приводит длинный список научных прорывов, которые почти одновременно совершили разные люди, работавшие совершенно независимо друг от друга [222].

Так, солнечные пятна открыты четырьмя учеными в четырех странах в одном и том же 1611 г. Дифференциальное исчисление разработано в 1670-х гг. Исааком Ньютоном и Готфридом Лейбницем. Прототип современной электрической батарейки изобретен Эвальдом Георгом фон Клейстом в 1745 г. и Андреасом Кюнеусом из Лейдена в 1746-м.

В 1840-х гг. четыре человека независимо друг от друга сформулировали закон сохранения энергии. В середине XIX в. теорию эволюции через естественный отбор разработали, ничего не зная о других работах, Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес (удивительно многосторонний и несправедливо забытый ученый) [223]. Сергей Коржинский в 1889 г. и Хуго де Фриз в 1901-м установили важное значение генетических мутаций.

Даже новаторская теория Эйнштейна имела отголоски в работах его современников. Французский математик Анри Пуанкаре написал о «принципе относительности» в 1904 г., за год до того, как Эйнштейн издал работу о специальной теории относительности.

В 1920-х гг. Уильям Огберн и Дороти Томас, ученые из Колумбийского университета, обнаружили ни много ни мало 148 примеров независимых инноваций. Множественность – правило, а не исключение. Свою работу Огберн и Томас озаглавили «Неизбежны ли открытия?» (Are Inventions Inevitable?)[49].