О любви ко всему живому - Кетро Марта

Как это назвать – то, что между ними случилось? «Любовь» – хорошее слово, нарядное. Слово, покрывающее все – похоть, измену, слабость, трусость. И ничего не объясняющее. «Секс» тоже хорошее слово, модное, убедительное и несентиментальное. «Взаимопонимание» тоже ничего, ооочень интеллигентно звучит. Духовное родство, страсть, дружба – что там еще? С три короба можно наврать, а правды все равно не будет. Правда, она поди назови в чем: в русых волосах на просвет, в длинных легких руках, которые несут, несут, да все никак не донесут до твоих губ четыре красные земляничины, в молчании… В молчании очень много правды, это да. Вот и домолчался, когда не просто между бабами, между жизнью и смертью выбирать пришлось.

Машка коршуном следила, как бы он не переспал с кем на стороне. Ей в голову не могло прийти, что можно вот так, не касаясь даже, одними глазами… Полгода они одними глазами танцевали: он посмотрит, она отвернется, она искоса глянет, он в упор. Как малолетки, честное слово. Только огонь в этих гляделках был не детский. Потому что однажды досмотрелись – встретились на улице, она подошла, узкую ладонь в его руку вложила и повела. Кажется, до сих пор ведет.

И постель была, не ангелы же. Он ее хотел, она его – горела вся, так хотела. Прозрачная-прозрачная, а любви требовала много, сколько часов урывали друг для друга, столько и не отпускала, обнимала и руками, и ногами, и чем еще женщина может мужика обнять…

Даже сейчас в жар бросало, когда вспоминал. А нужно бы, между прочим, головой подумать, а не чем обычно. Где он вообще? Сколько часов уже тут пробегал, а без толку.

Тимофей огляделся. Метрах в ста маячила конструкция, мертвый автомобильный кран со стрелой, торчащей в небо, как то, что у него щас вместо мозгов. Надо залезть повыше и попытаться окрестности разглядеть, вон и луна разошлась, платье светлое, к примеру, заметить можно. Тут же испугался – неужто сделал он свой выбор? Ради новой бабы родную жену готов на смерть отправить? Тоска, было отступившая, снова вернулась, и он прибавил шагу, почти побежал.

Обычный камазовский кран с восьмиметровой стрелой, насмерть заклинившей под углом градусов в семьдесят. Риску особого не было в том, чтобы подняться по лесенке и посмотреть, че как в округе. Тимофей полез, не спеша, пробуя ржавые поручни на прочность. Вроде нормально…

Ничего особенного он не увидел. Края поля терялись в темноте, на западе маячило невнятное строение, чуть левее вроде блеснуло что-то и пропало. Тимофей невольно дернулся, пытаясь разглядеть, что там, привстал и потерял равновесие. Ухватился за лесенку, но она подвела – заскрипела, и кусок металла остался в руке. Тимофей почувствовал, что падает. «Вот и не надо выбирать!» – подумалось глупо. И вдруг боковым зрением заметил внизу светлую тень. «Ташка», – крикнул он, прежде чем земля вышибла воздух из его легких. Теряя сознание, увидел, как сверху на него рушится секция стрелы…

Нестор и Наташа услышали все: скрежет, вопль, звук удара и лязг груды железа. Беда случилась совсем рядом, они обогнули кусты и увидели тело, лежащее на боку, смятый обломок стрелы, вся тяжесть которого пришлась мимо человека, только одна рука была прижата к земле куском металла.

Наташа, до того шедшая чуть сзади, оттолкнула спутника и побежала.

– Тим! Тимочка!

«Странно, – подумал Нестор, – она же говорила, мужа Лешей зовут. Неужели из-за чужого так убивается? Добрая…»

– Осторожней, пока и тебя не прибило… Да не реви, тут высота плевая, может, и не сломал ничего, оглушило просто.

Он осторожно высвободил мужика из-под обломков и оттащил в сторону. Наташа поскуливала рядом.

Тимофей открыл глаза и увидел ее. «Вот и выбрал», – подумал снова, но никаких угрызений совести не почувствовал – все чувства вытеснила острая боль в правой руке и глухое гудение в голове. Над ним склонился рыжий парень в майке с дурацкой надписью, плеснул в лицо воды.

– Тронешь ее – убью, – сказал Тимофей.

– Ну очень грозный чувак. Пошевелись аккуратно – спина-то цела?

Тимофей попытался сесть, вроде получилось. Спина гнулась, ноги двигались, только в правой руке жгло.

– Давай посмотрю.

Таша осторожно сняла с него рубашку, а Нестор ощупал плечо.

– Везунчик ты, мужик, перелома вроде нет.

– Точно? Вон опухло как!

– Не боись, Наталья, я на тренировках знаешь сколько травм перевидал… Но повязка не помешает.

– Таша, кто это? – Тимофей все пытался понять, что происходит.

Она не ответила, встала и решительно рванула подол платья, ставшего из бежевого грязно-серым.

– Дай помогу. – Нестор помог оторвать полосу ткани, стараясь не особенно таращиться на ее ноги. – А ты, мужик, не дергайся, сейчас она тебе все расскажет, пока я повязку наложу.

* * *

…Нестор все больше молчал, внимательно прислушиваясь к их разговору. Вроде ничего особенного сказано не было, но отчего-то стало понятно, что дело нечисто. «Ташенька», «Тимочка», тревога эта странная друг за друга – про мужа-жену едва обмолвились, а друг на друга насмотреться не могут. Нестор отвернулся. Ну почему, почему даже самые лучшие из них – суки?!

– Как ты, Тим? – в сотый раз спросила она.

– А про Лешу узнать не хочешь? – не выдержал Нестор. – Леша твой тоже где-то тут скачет, может, встретились они?

– Нет, – устало ответил Тимофей, – ни Лешки, ни Машки я не видел.

Наташа ничего не сказала, посмотрела молча. Нестор смутился. «Тоже мне, судья выискался. Хотя, конечно, да…»

– Ладно, мужик…

– Тимофей.

– Тимофей, ты встать можешь? Вон уже небо посветлело, двигать надо, народ искать и выводить.

– Куда двигать-то?

– Да хоть туда, к востоку.

Подал руку, и Тимофей поднялся, утвердился на ногах. Все тело тупо ныло, но идти он определенно мог. Таша посмотрела на парня:

– Не надо, я сама помогу.

– Ну сама так сама, – криво улыбнулся Нестор.

Она обхватила Тимофея за талию, он положил здоровую руку ей на плечи – чисто раненый боец с санитаркой. Нестор заподозрил, что они больше для радости обнимаются, чем для поддержки. Махнул рукой и, не оглядываясь, пошел туда, где небо становилось все светлее.

13. Рассвет

Они шли молча. Сначала пытались болтать, стараясь не показывать, что думают об одном и том же: «Они остались?» Остались ли те двое, от которых теперь зависит их жизнь. Все предыдущие разговоры о доверии, о том, что «это» главное, а «это» – нет, показались пустым словоблудием, потому что главным-то сейчас было одно – что жить им, может быть, до солнышка. Постепенно стихли, брели не торопясь. Сколько им еще – двадцать или тридцать минут идти, спотыкаться о кочки, смотреть по сторонам, дышать? И если вдруг… то как? Молния ударит? Мина какая-нибудь под ногой взорвется? Тоска скручивала кишки в пружину, а сердце будто чесалось так, что впору схватиться за живот, скорчиться, прикрыть мягкий смертный ливер руками, упасть на землю, зажмуриться и ждать. Только, если осталось всего ничего, не глупо ли? «Перед смертью не надышишься» и не насмотришься, не наживешься, конечно. Но и закрывать глаза в ужасе не жалко? Может, лучше увидеть столько неба, земли, травы, сколько успеешь? Может. Только страшно очень.

Вера так и не решила для себя этот вопрос, когда вдруг увидела.

Обшарпанная «Газель», кабина синяя, целая совсем. Стекла только выбиты, а из окошка, где пассажирское сиденье, рука свешивается. Человека не видно, наверно, на сиденье откинулся, одна рука. Не детская, мужская почти, с широким серебряным кольцом на большом пальце (внутри там надпись «спаси и сохрани» – купила ему однажды в церковной лавке. Он его не носил, говорил, фигня, а месяц назад вдруг надел). Грязная, исцарапанная рука.

Вера разом перестала видеть все вокруг, кроме одной этой руки, которая висела безжизненно. Подошла медленно, спешить уже некуда теперь. Тронула. Холодная-холодная – замерз или все?… Прижалась щекой.