Вершинные люди - Любовь Овсянникова

Тогда мы, конечно, не знали, что Василий Федорович еще раз вмешается в мою судьбу, точно так же неожиданно и вовремя, но с иной целью — чтобы спасти меня от краха, а возможно, и от физической гибели.

***

— Але-е! — пропела трубка голосом Валентина Николаевича. — Как дела?

— Ничего, спасибо, — мой ответ был лаконичен, потому что я не знала, чего ждать от такого звонка — береженого Бог бережет.

Валентин Николаевич начал мне позванивать, изредка, зато регулярно. Разговоры велись ни о чем, вокруг да около, хотя, конечно, те дела, которые соединили нас, развивались, и мы их обсуждали.

Первые два-три месяца после присоединения к фирме магазина, когда я осваивала еще и розничную книготорговлю и стала не играться в бизнес от нечего делать, а по-настоящему кормить людей, доверившихся мне, было до скотской усталости тяжело. Я не оставляла работу на типографии, продолжала трудиться без скидок, под пристальным оком врагов и завистников — следящих, чтобы не злоупотребляла рабочим временем. Свою же работу делала в свободное время, отрывая от мужа, отдыха и сна.

А дел было много. Для розницы требовалось организовывать регулярные поставки, а не от случая к случаю, как было раньше. А денег на предоплаты по-прежнему не было. Это стало для меня непреходящей мигренью, но, как говориться, взялся за гуж… Я расширяла сеть мелкооптовых поставок, срочно заводила контакты с теми, кого мало знала и с кем не планировала работать. На марше мы отшлифовывали внутренние виды учета и отчетности — складской, бухгалтерский, — вплетая в них магазин. Методом проб и ошибок налаживался контроль над деятельностью. Это был самый сложный и насыщенный период моей жизни. Я доходила до полного изнеможения и в конце дня падала в сон, как в пропасть. Легче стало, когда конвейер заработал: определились основные механизмы функционирования, установились взаимосвязи с поставщиками и покупателями, во всех процессах появилась система.

К несчастью для себя, я отношусь к особам, несколько гипертрофированно воспринимающим ответственность за свои дела. Надо мной довлело то, что некоторые люди прикоснулись к моему детищу, помогая поставить его на ноги. И я считала, что предам их, если поведу дела плохо. Я боялась разочаровать их, разуверить в себе. Не могла позволить себе распорядиться нерачительно, бездарно тем, что удача в своей, может быть, минутной слабости кинула мне под ноги, — чужой добротой и бескорыстием. Это подстегивало меня, принуждало без отдыха и сна, в нечеловеческом темпе лететь по жизни, успевая сделать невероятно много. Точно так же я волновалась о сотрудниках, их заработках и настроениях.

Перенапряжение подрывало мои силы, и я пропустила момент, когда это начало по-настоящему истощать и угнетать меня. Ни радости жизни, ни цвета и звуки мира за плотной чередой забот больше не доходили до меня. Легкость бытия, эмоции беззаботности и радости уснули беспробудным сном на долгие-долгие годы. И не ведомо было, зазвучат ли небесные литавры и проснутся ли они вновь.

***

Я держала трубку и слушала взволнованное дыхание Валентина Николаевича. Каким-то шестым (их много! — шестых) чувством я ощущала грозную значительность паузы и не смела нарушить ее.

— У меня для вас новость, — интриговала трубка голосом Углова.

Люди редко признаются в своем малодушии. Внутри срабатывает инстинктивная защита, предохраняющая наши слабые места, скрывающая их от постороннего ока. Ведь окружающие воспринимают нас такими, какими мы им себя преподносим. И мы дорожим этим с большим трудом созданным образом как собственным творением, опасаемся потерять себя в глазах друзей, знакомых, родных. Лишь когда приходит исповедальный момент, снимаем покрывала с души и являем миру первозданную, обнаженную ее суть.

Что скрывать? Я продолжала молчать потому, что боялась услышать плохие новости. Не спрашивая, не выражая отношения к словам Валентина Николаевича, затаившись, я вслушивалась в его интонации, в молчание и пыталась уловить признаки надвигающихся откровений.

— Что же вы молчите, прекрасная? — спросила трубка его голосом.

— Слушаю вас, — небрежно ответила я и громко зашуршала бумагами, словно заворачивала в них свой страх.

— О! — воскликнул он. — Я тут о ней хлопочу, добываю деньги, звоню, хочу обрадовать, а она сидит себе и работает. Шелестит своими вечными бумагами! — уже не голос звучал, а с громами била струя извергающейся лавы.

Я представила выражение его лица — возмущение в форме недоумения. Это был повзрослевший лихой босяк. Он женился, стал примерным семьянином, все его подвиги остались позади, но пыл и азарт — не исчезли. Он любил завертеть всех вокруг себя и повелевать. И те плясали под его дудочку, одна я оставалась зрителем. Его это возмущало, он выступал и негодовал, доводя меня до невозможного смеха с коликами и слезами. Я его озадачивала, и он постоянно имел вид наседки, страшно удивленной первым писком цыплят. Знаете, когда у нее гребешочек встает дыбом, головка склоняется набок, глаз косит и она прислушивается к чему-то.

— Какие деньги? — глухо спросила я.

— Сейчас приеду! Можно?

— Можно… — с придыханием откликнулся мой внутренний двойник.

Разные почти во всем, мы походили друг на друга внутренней экспрессией. Только в нем она приобретала бурные, шумные формы и без задержки фонтанировала оттуда. Во мне же залегала пластом взрывоопасного вещества, в котором замедлялись движения атомов, садился голос, пропадало определенное выражение глаз, и только чистая невозмутимость тонкими струйками высвобождалась наружу.

— Одевайтесь, поехали! — загремел Углов, едва переступив порог. — Здравствуйте, Валя, — вспомнив о вежливости, обратился к моей подчиненной.

Милый симпатяга Валентин Николаевич любил пофорсить. Теперь он приехал на шикарной «мазде», в которую и усадил меня с полагающейся помпой. Никто из моих сотрудников, тех, кто наблюдал наши с ним отношения, не знал, что эти авто не личные, а принадлежат фирме, в которой он даже не является учредителем, просто работает и все. Не понимали, что он просто парень-рубаха. Завидовали ему, а заодно и мне, придумывая версии в меру своего понимания.

Это была моя третья встреча с Виктором Михайловичем.

Вторая состоялась раньше, восьмого марта, когда Углов привез его поздравить меня с праздником. Я не заслуживала такого внимания с их стороны, однако они почему-то этого не понимали! Только что принявшая от них, считайте в подарок, магазин, боготворившая их, теряющаяся перед ними в желании не быть смешной со своей слащавой (Господи, как я этого опасалась!) благодарностью, я была их маленьким творением. Но преданность Валентина Николаевича, необъяснимая и безосновательная, была неугомонна в своих доказательствах и проявлениях. Он изливал на меня всю силу своих возможностей так щедро и искренне, так простодушно и непринужденно, что я, диву даваясь, должна была держаться на уровне. Не имела права не соответствовать!

Он заражал энергией и своего генерального директора, умел внушить ему веру в людей. Поэтому восьмого марта Виктор Михайлович прибыл на типографию в сопровождении свиты и, зайдя ко мне только с Валентином Николаевичем, целовал руку, дарил цветы и хрусталь, разливал шампанское, поздравлял меня и желал, желал…

А нынче — третья встреча с ним.

Он вышел из-за стола, изящно поклонился, поцеловав протянутую руку.

— Вы прекрасны, — констатировал по формуле приветствия и легким шагом вернулся на свое место за столом, помолчал. — Садитесь, — проговорил с улыбкой и пригладил усы. — Наша встреча, надеюсь, будет вам приятна.

У него я научилась держать паузу. Порывистая и скорая на необдуманное слово, при нем я только молчала. Он обладал каким-то мягким, обволакивающим воздействием на меня. Мне становилось безмятежно и спокойно под его взглядом. Все, что он говорил или о чем спрашивал, не требовало ответа.

Затянувшееся молчание нравилось ему, он словно пил невидимое наслаждение из него, он нежился в его удобных формах, он явно что-то предвкушал и теперь не спешил, оттягивая миг наивысшего блаженства.

Валентин Николаевич где-то пропал, и я, неблагодарная, забыла о нем. Только когда он положил руки на плечи и с силой сжал меня, я поняла, что он продолжает существовать и даже находится у меня за спиной.

— Да не томите вы ее! — он засмеялся. — Смотрите, она даже ростом ниже стала.

Виктор Михайлович поднял на Валентина Николаевича удивленный взгляд.

— Вы так считаете?

— Считаю, — подтвердил Углов.

Обращаясь ко мне, Виктор Михайлович произнес:

— Хорошо. Я просто не знал, как лучше начать, — он снова замолчал, но вскоре продолжил: — Дело в том, что мы решили помочь вам.

— Вы ведь уже… — порывисто произнесла я, попытавшись встать, но он жестом остановил меня.

— То была незначительная сумма, — традиционная пауза не могла не появиться. После нее он продолжил: — В настоящее время у нас есть возможность дать вам на развитие два миллиона рублей, — эта сумма более чем в тридцать раз превышала стоимость магазина, комментарии излишни.