Ужасные невинные - Виктория Платова

– Точно. Ты тогда еще познакомилась с этой своей пассией… Как-то бишь ее звали?

– Билли. В честь Билли Холлидей, джазовой певицы.

– Точно! Что-то такое она ввернула, прежде чем свалиться под стол. Что-то такое… У меня даже под коленкой зачесалось…

– Любовь – странный фрукт, – Август почти декламирует с невесть откуда взявшимся американским акцентом. – Вот что она сказала.

– Глупее не придумаешь.

– Это цитата из Билли Холлидей.

– Как будто цитата не может быть дурацкой, – вполне резонно замечает Лора.

– Она теперь тоже модная писательница.

– Кто? Билли Холлидей?

– Сама Билли.

– Господи, – Лора кривит губы в неподражаемой гримасе. – Если мы будем продвигаться такими темпами, то скоро и навозные мухи начнут выдавать в месяц по бестселлеру. В соавторстве с навозными жуками.

– Ты не права. В том смысле, что навозная муха написала бы не в пример лучше.

– Кто бы сомневался, Август, кто бы сомневался! За то время, что я ее знала, она разродилась лишь одним помойным стишком. Ты помнишь, да?

– А-а… «Я выщипала брови. Видно зря.

Поперлась ты

Глазеть на стриптизерок». Он?

– Он.

– У меня есть авторский экземпляр ее книги. «Две девушки в тени, одна девушка на солнце».

– Это название? – запоздало пугается Лора. – Надо же, срань какая!

– Срань с дарственной надписью, заметь.

– Представляю, что она там тебе накарябала!

– Нет, ты даже не представляешь… – Август забавляется, как дитя. – «Пора выходить из тени, пупсик! Я уже на свету».

– Я и забыла, что ты когда-то откликалась на пупсика, бр-р! А это название…Кажется, я его уже слышала.

– Видела, – поправляет Лору Август. – В клубе, где мы отмечали самолетовскую днюху. В туалетной кабинке.

– Точно! По-моему, я сама его и написала! Красным маркером.

– Ну, положим, написала это Самолетова. И не красным, а черным, – говорит справедливая девушка Август. – Но и ты могла бы такое сочинить. После того количества пива, которое мы высосали.

История, часть которой я заприметил в «Че…», повторяется, вопрос лишь в том, хватит ли на всех, одержимых писательским зудом, туалетных кабинок.

– Такое мог сочинить кто угодно, но модной, как ты говоришь… м-м.. писательницей стала она. Билли.

– Ничего не поделаешь, – вздыхает Август. – У нее лицо модного писателя.

– А что, у модных писателей какие-то особенные лица? – наконец-то решаюсь вклиниться я.

Август снисходительно улыбается, Лора хмыкает, я кажусь себя жалким сосунком, случайно затесавшимся в ряды посвященных. Я мог бы написать капитальный труд о жизнедеятельности среднестатистического российского тамагочи, но подвид «модный писатель» мне не по зубам.

– Ну конечно! – Август корчит страшное лицо. – Они примерно такие!

(Зрачки Август скатываются к переносице.)

– И такие!..

(Брови Август лезут вверх.)

– И такие!..

(Август раздвигает пальцами рот и высовывает язык.)

– Да ладно тебе, – морщится Лора.

– Нет, серьезно!.. А если совсем серьезно… Тебя должна любить камера, ну или объектив на худой конец… И не просто любить… Сума по тебе сходить, хотеть тебя, как девка-нимфоманка. Если тебя любит камера, на все остальное можно положить с прибором.

– То, чего хочет камера, – хочет бог! – Лора наставительно поднимает палец.

– Тебя может ненавидеть собственная собака, тебя может ненавидеть кошка, которую ты нарисовал, но камера должна любить тебя обязательно.

– А если нет? – глупо спрашиваю я.

Если нет – карьера модного писателя тебе не светит. И неважно, какую пургу ты будешь нести. Можно ввернуть что-нибудь позабористее, типа «Иногда я чувствую себя скоросшивателем». Или: «иногда я чувствую себя машиной для перевозки трупов». Или сказать, что все написанное навеяно раком яичек второй стадии. А можешь вообще ничего не говорить или придумать самую банальную историю, где все чувства рифмуются со словом… – Август выжидательно смотрит на нас с Лорой.

– Со словом «блядь, твою мать», – высказывает предположение Лора.

– Со словом «секс», – высказываю предположение я.

– Секс подойдет, – Август кажется вдохновленной собственной речью. – С сексом все сталкиваются, рано или поздно, в той или иной форме. А люди – они такие… Они воспринимают только то, что уже знают. Или думают, что знают. Все остальное им до лампочки. А вообще-то они мудаки, эти писатели… Поздравьте меня, сегодня я буду снимать мудаков…

– Билли тоже в списке? – уточняет Лора.

– В списке один парень, который никогда не снимает бейсболку, еще один, который вытатуировал у себя на руке часы без стрелок, еще один, который общается с духом Торквемады, у него как раз рак яичек. И три бабы без макияжа и с обгрызенными ногтями.

– И Билли? – не унимается Лора.

– И Билли.

Две девушки в тени. Их роли вполне могли бы сыграть Август и Лора, их роли мог бы сыграть кто угодно, все равно тень падает на лица, и их не разглядеть. Одна девушка на солнце. Я так и вижу это, хотя солнце не привносит ничего нового в образ Тинатин, оно просто не в состоянии привнести – потому что Тинатин самодостаточна. Она была бы самодостаточной, даже если бы сидела за кассой в супермаркете. Тинатин за кассой – картинка впечатляет. У ее кассы всегда очередь, она упорно не желает рассасываться, любому клиенту Тинатин может втюхать все, что угодно, помимо того, что уже лежит в корзинках: монетки в один форинт, краденые автомагнитолы, винилы с фортепианными концертами Рахманинова, зубную нить, расфасованные части тел ее прежних воздыхателей. И пластиковые стаканчики.

Да. Пластиковые стаканчики – прежде всего.

Лора тоже думает о Тинатин. Ей не хотелось бы думать, но она думает.

В ее мыслях Тинатин не за кассой в супермаркете, и не на солнце. Она – в тени. Совсем не оскорбительно, тень предполагает наличие второй девушки, так почему бы второй девушке не оказаться самой Лорой? Две девушки в тени, две девушки в джакузи, две девушки в ресторане, две девушки за шахматной доской, две девушки, грабящие банк, и, как следствие, – две девушки в наручниках. Лора… Согласилась бы Лора на такое развитие событий?..

Я и не знал, что Лора отпечатала фотографию.

Ту самую, которая была прислана вместе с адресом клуба «Hangar 51-19».

Она всплывает в Лориных руках как рыба, поднятая с глубин. Рыба, тело которой обезображено чудовищным давлением; удильщик, я видел таких рыб в программах ВВС «Живая природа», ничего хорошего. Снимок явно проигрывает фотографиям в доме Август, всем этим мужикам, всем этим террористам, всем этим псевдоработягам, копающимся в моторах.

– Кто это? – спрашивает Август, разглядывая фото.

Ее лицо выражает страдание, не по поводу изображенной девушки, вовсе нет. Качество, вот что ранит сердце Август, профессионального фотографа.

– Девушка, которую… Которую ищет Макс, – слова даются Лоре с трудом.

– Как же бездарно снято! – сетует Август. – Хотите травы?

Трава – отвлекающий маневр. Август еще не решила для себя, вспомнить ли ей Тинатин или не вспоминать вовсе. Вспомнить Тинатин – означает вспомнить печальную историю с Ильей Макаровым, погибшим в Альпах под лавиной или что-то вроде того. Это означает вспомнить самого Илью. Илья назвал Август единственным другом, я сам читал его письмо. У единственных друзей всегда есть скучные обязательства, как говорила Марго? «Друзья дарят друг другу зажигалки, одалживают деньги и повторяют судьбу друг друга. Все остальное – не существенно». Повторяют судьбу – вот что должно волновать Август. Полную жизни и распоряжающуюся другими жизнями. Хотя бы и призрачными, запечатленными лишь на снимках. Август наверняка готова говорить о каждом из снимков, о каждой пуговице на летных и пожарных куртках, она готова развить дискуссию о модных писателях, о девичьих грезах, которые чужды ей так же, как эскимосу чуждо снаряжение для подводных съемок. Она готова говорить о чем угодно, но…

К Тинатин она не готова.

– Я бы пыхнула, – Лоре тоже нужна передышка.

– Я, пожалуй, воздержусь. – Вряд ли кто-то здесь слышит мой голос.

– Интересное лицо. – Август нужно что-то делать с фотографией, как-то реагировать на нее. – Но снято бездарно.

– Да брось ты… Мы ведь не о художественных достоинствах говорим…

– А о чем?

– Ты же сама сказала – интересное лицо.

– Я, знаешь ли, перевидала интересных лиц…

– Но не таких! – срывается Лора.

Вот ты себя и выдала, детка.

Все последующее происходит почти в гробовой тишине, все мы качаемся на ее волнах, все трое. Я даже начинаю переживать, как бы Август не намочила свежезабитый косячок, но Август – молодец, справляется. Она и делает первую затяжку, трава потрескивает, мы с Лорой не отрываясь смотрим на яркий кончик папиросы.

– Отличная трава. Я знала одного парня, который сочинял картинки из дыма, – Август передает косяк Лоре.