Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

Я попытался вспомнить известные по доступным источникам факты последних дней его жизни. Психиатрическая больница. Софья Толстая. Их последнее свидание – Есенин с бутылкой в руке. Прощальные стихи кровью. До свиданья, друг мой, до свиданья… «Англетер». Или сначала стихи, а потом гостиница? И сколько времени провел он здесь?

Я еще раз обвел комнату глазами, представляя картину того дня. Вот Есенин входит в комнату и замыкает за собой дверь. Снимает пальто (шубу?) и вешает на плечики в шкаф (бросает на кровать?). Подходит к умывальнику и долго всматривается в подвешенное над ним зеркало. Черный человек. Черный, черный. Ты зачем ко мне пришел, черный человек… Потом отворачивается, достает из кармана веревку…

Нет, в этом было что-то не так. Откуда у него веревка? Купил по случаю Нового года на базаре? Этот всегда элегантный, бесшабашный франт?!

Ни в одном из мемуаров не упоминается, как именно было найдено тело Есенина. Подумав, я потянул за узел галстука и в моих руках повисло прочное и узкое полутораметровое полотно. Волоча галстук за один конец, Сергей подошел к… Черт, к чему он мог подойти?

Окно, шкаф, вертикальный стояк парового отопления… – все это было явно не то. Люстра! Я посмотрел на тяжелое бронзовое устройство, подвешенное на толстый, тоже, кажется, бронзовый крюк, встал прямо под люстрой и попытался дотянуться до нее рукой. Куда там! Высота потолка в номере, на мой взгляд, была метра под четыре, и громоздкая люстра не создала бы проблем даже для знаменитой Ульяны Семеновой, лидера латвийской сборной по баскетболу. Тогда я взял стул и, сняв туфли, повторил попытку. На этот раз, приподнявшись на носках, мне, при моих ста восьмидесяти сантиметрах, удалось кончиками пальцев дотронуться до нижнего изгиба одной из лап светильника. Есенин был сантиметров на пятнадцать ниже. А ведь галстук еще каким-то образом надо на люстре закрепить…

Я крутанул галстук, посылая его толстый конец вверх, но мягкая ткань тут же обвалилась. После нескольких безуспешных попыток я утяжелил конец галстука плотным узлом и, наконец, добился своего: синий, расцвеченный блестящими золотыми нитями галстук из Роттердама, гордость моей немногочисленной коллекции, повис на люстре.

Разбирался ли Есенин в узлах? К сожалению, история об этом умалчивает. А между тем, завязать надежный узел, точно отвечающий поставленной цели – задача совсем не простая. Не случайно, наверное, в литературных источниках пеньковую веревку для повешенья неизменно сопровождает кусок мыла. Подразумевается при этом, очевидно, что с мылом петля лучше скользит. Лично у меня это вызывает сомнения. Мыло, конечно, предмет скользкий, в этом легко убеждаешься, принимая душ. Зато ткань или веревка при намокании скользят намного хуже, чем в сухом состоянии. Так что эффект от всех усилий по намыливанию должен получаться нулевой. И каждый может легко убедиться в этом сам.

Конечно, мочить и мылить любимый галстук мне не хотелось. Да и ни к чему было: для меня, штурмана, да еще и яхтсмена, узлы проблемы не представляли. Верхний конец, просто и незатейливо, я прикрепил простым штыком с двумя шлагами. С нижней же петлей пришлось повозиться. Нужен был узел под названием «испанский галстук», а делать его, стоя на стуле с высоко поднятыми над головой руками, не очень удобно. Подтаскивать же в одиночку массивный стол красного дерева совсем не просто. А самоубийство – акт спонтанный, стихийный, все в нем должно происходить просто, эффективно, быстро…

В несколько приемов я соорудил удавку. Галстук – не самый удобный материал для подобных целей, поэтому узел выглядел не слишком изящно, но петля перемещалась легко и надежно. С единственным недостатком: нижний край петли достигал лишь уровня моих глаз. Я приподнялся на цыпочках и коснулся ее края носом. Тогда я спустил узел ниже, доведя петлю до подбородка, но ее диаметр стал таким, что пролезть в нее смог бы только мой кулак. Который я в нее и просунул, скорее машинально. Или раньше галстуки были длиннее, или с самоповешеньем выходило что-то не так. Я задумался.

И в этот момент раздался стук в дверь.

– Минутку! – непроизвольно бросил я, мгновенно представив, что может подумать нежданный посетитель, застав меня в подобном положении. Стул предательски шатнулся, я поспешно шагнул с него, что-то резко дернуло меня за руку и мои ноги оказались на полу – под углом, несовместимым со стоянием – но я не падал. Галстук, прочно затянувшись вокруг кулака, надежно удерживал меня за поднятую вертикально вверх руку.

В дверь постучали еще раз.

– Сейчас!

Плотно утвердившись на ногах, я кое-как ослабил узел галстука, выдрал руку, подошел к двери и открыл ее. С той стороны никого не было.

Рука отчаянно саднила в запястье. В правом, похоже, вывихнутом плече разливалась противная боль. Я выглянул в коридор. В дальнем конце его женщина катила столик с напитками.

– Простите, – позвал я, быстро шагая в ее сторону, – это вы стучались сейчас ко мне?

Она обернулась, и я увидал красивую черноволосую девушку чуть старше двадцати лет в форменном, с высоким вырезом платье официантки, туго обтягивающем рвущуюся наружу плоть.

– А вы из… того самого номера? Будете что-нибудь заказывать в номер? – спросила она.

– Вас! – едва слышно ответил я, подходя ближе и внимательно вглядываясь в ее зрачки. Сейчас можно было ожидать чего угодно. Взрыва негодования. Ладонью по физиономии. Понимающей и подтверждающей улыбки. Огромные, темные, как ночь, глаза буквально втягивали в себя обещанием чего-то, еще никем и никогда неизведанного. Мне уже казалось, что их загадочного блеска я ожидал всю мою жизнь и теперь не имею права терять ни одной минуты. Судьба моряка, перекати-поле, должна определяться сразу, по правилам ХОРОШЕЙ МОРСКОЙ ПРАКТИКИ, последовательно и решительно.

– Да, конечно! Обязательно! – сказал я. И вспомнил о свисающем с люстры галстуке. – Только… вы можете подойти чуть позже, минут через пятнадцать? Я возьму ужин, шампанское и.… вы сами решите, что вам больше нравится.

– Вообще-то я занимаюсь только напитками, – зачем-то уточнила она. Потом посмотрела на мои ноги в носках (слава Богу, целых!) и добавила: – Хорошо, пусть будет позже… Только не припозднитесь!

В номере я лихорадочно взялся за наведение порядка. Новогодняя ночь, похоже, могла оказаться совсем нескучной. Я снял с люстры галстук, достал из чемодана туалетные принадлежности, почистил зубы. Плечо все еще болело, но с этим я уже начинал свыкаться. На правом запястье отчетливо проступала красная полоса. Хорошо было бы принять душ, но на это ушло бы еще столько времени! Поэтому я просто побрызгал на себя одеколоном, обулся, надраил туфли и присел на диванчик в ожидании… черт, я даже еще не знал, как ее зовут!

Первые пять минут показались мне вечностью. Я внимательно вслушивался в звуки из коридора, ожидая услышать стук каблуков или шуршание колес столика с ужином на двоих, но за дверью царила тишина. Шагоне ты моя, Шагоне… Никогда я не был на Босфоре…

Правда, в отличие от Есенина, на Босфоре я был. И даже совсем недавно, месяца не прошло. Мы стояли в маленьком турецком порту неподалеку от знаменитого прохода в Черное море и разгружали доски из Ленинграда, наблюдая за суетливой жизнью вороватого приморского городка. Из иллюминатора моей каюты хорошо был виден газетный киоск. Водители грузовиков подъезжали к нему, чтобы купить сигарет. Машина останавливалась метрах в десяти, водитель отработанным приемом откручивал зеркала заднего вида, прятал в кабине, запирал дверь, покупал сигареты, через полминуты возвращался, вновь прикручивал зеркала и ехал дальше.

Я удивлялся недолго. Вместе с грузчиками к нам на борт поднялся агент грузополучателя и сказал, что доски будут принимать по счету, тут же пояснив, что мы можем не беспокоиться, весь счет они берут на себя. Капитан, естественно, прореагировал должным образом и двадцать минут спустя рядом с турецкими стояли уже и наши тальманы. Работа проходила так: турки-грузчики расстилали канат, кое-как, вкривь-вкось накидывали на него груду досок, стягивали канат посередине, цепляли краном, поднимали торчащие во все стороны, словно иглы у ежа, доски метров на пять вверх и тальманы начинали счет. Через минуту турецкий счетчик давал знак, что все в порядке, и кран переносил доски в грузовик. Протесты нашего тальмана в расчет не принимались.

Вечером капитан созвал штурманов на совещание. Или на мозговую атаку. Турки явно собирались нас облапошить, и вопрос стоял просто: что делать? Фельдман, почесав курчавую, но понемногу теряющую волосы голову в затылке, предложил гениальную идею: распилить доски пополам, чтобы их стало вдвое больше! Некоторое время мы ошарашенно молчали, слово было за капитаном, и капитан, наконец, изрек ключевое правило ХОРОШЕЙ МОРСКОЙ ПРАКТИКИ:

– Худшее из действий – это бездействие! Тащите пилы.