США во Второй мировой войне. Мифы и реальность - Жак Р. Пауэлс

В 1944 и 1945 году Сталин не инициировал почти никаких социальных или политических изменений в странах, которые были освобождены Красной армией, включая Венгрию, Румынию и советскую зону оккупации Германии, и он даже допускал там некоторую антисоветскую и антикоммунистическую деятельность. (В Румынии летом 1945 года, например, антисоветскую агитацию вели король Михаил и другие лидеры, с чем Москва была готова примириться). Все это быстро изменилось под давлением американской ядерной дипломатии. Коммунистические и безоговорочно просоветские режимы были установлены везде, и терпимость к оппозиции прекратилась.

Только в это время, то есть в конце 1945 года, «железный занавес» опустился между Штеттином на Балтийском море и Триестом на Адриатическом море. Это выражение впервые было использовано Черчиллем 5 марта 1946 года во время его выступления в Фултоне, городе в родном штате Трумэна, Миссури. Это было в некотором роде подходящее место, потому что без атомной дипломатии Трумэна Европа, возможно, никогда и не оказалась бы разделенной железным занавесом336.

Глава 19

Полезный новый «враг»

Холодная война, которая продлится почти полвека и вынудит мир жить под угрозой возможной ядерной войны, началась, когда американские лидеры посчитали, что с помощью ядерной бомбы они смогут навязать свою волю Советам. Скоро стало очевидно, что атомная дипломатия Вашингтона не принесет желаемых результатов. Однако концепция «холодной войны» оказалась полезной для американской правящей элиты в других отношениях. Вряд ли можно было объяснить американской общественности и западным европейцам, что новый конфликт с Советами был вызван политикой Вашингтона. Гораздо удобнее было возложить всю вину на Кремль, место, откуда якобы ведут свое происхождение вообще все агрессивные намерения.

До этого момента Советы изображались как героические союзники в «крестовом походе» против нацизма. Теперь пришло время превратить СССР в грозное пугало для «свободного мира», потому что американская правящая элита рассчитывала получить значительные выгоды от такой метаморфозы. Враждебный Советский Союз отныне стал гораздо более полезным, чем Советский Союз – союзник. Во-первых, таким образом можно было в самой Америке дискредитировать как «неамериканских» предателей не только горстку коммунистов, но также – и это было гораздо важнее – многочисленных американцев с более или менее левыми радикальными убеждениями. Во-вторых, существование якобы враждебного СССР оправдывало также титанические «оборонные» расходы, которые помогали поддерживать «процветание» экономики страны также и после войны. Эти два важных момента заслуживают нашего внимания.

Несмотря на свои многие недостатки, СССР, или, по крайней мере, идеализированная его версия, функционировали до войны в качестве источника вдохновения и надежды не только для относительно небольшого числа американских коммунистов, но и для профсоюзных лидеров и радикальных и прогрессивных граждан США, то есть для определенного числа американцев, которых нельзя недооценивать и которые мечтали об определенной левой социально-экономической альтернативе печально известной жесткой капиталистической системе своей страны. Кроме того, государство большевиков выдержало страшное испытание нацистской атаки, и после Сталинграда промышленные и военные успехи Советов были более чем впечатляющими. Эти успехи смогли продемонстрировать жизнеспособность и достоинства эксперимента большевиков и повысили престиж и популярность Советского Союза среди американского населения. Распространению позитивного имиджа СССР также значительно способствовало во время войны американское правительство, средства массовой информации и Голливуд, как мы уже видели. В любом случае успех Советов поднимал дух различного рода левых радикалов и профсоюзных активистов.

Во время войны у американских рабочих выработалось классовое сознание в марксистском смысле, как заметил известный британский историк Артур Марвик – сам не марксист. Этот классовое сознание выражалось не только на словах, но в и делах. Американские рабочие все чаще использовали такие слова, как «пролетариат» и «рабочий класс», и американский истеблишмент воспринимал это, как боевые идиомы классовой борьбы, а такого рода тревожный «языковой авангард» считал предвестником своего рода социальной революции, вдохновение и образец для которой давал Советский Союз337. Но были и другие, более тревожные симптомы роста сознания воинствующего класса. Во время войным американские рабочие массово вступали в более или менее радикальные профсоюзы, и с помощью, в первую очередь, забастовок, в том числе несанкционированных, они показали себя достаточно способными вырвать у своих работодателей повышение заработной платы. Многие консервативные американцы полагали, что за этим развитием событий пряталась «рука Москвы», хотя сами американские коммунисты, которые боялись, что забастовки могут поставить под угрозу американскую помощь СССР, несомненно, принадлежали к более умеренным элементам в профсоюзном движении. В 1944–1945 годах, еще до того, как была достигнута окончательная победа в войне, новая волна забастовок, казалось, демонстрировала, что трудящиеся готовятся к крупному послевоенному наступлению на домашнем фронте социальной борьбы. Кроме повышения заработной платы, рабочие Америки теперь начали требовать и различных видов социальных пособий, которыми давно уже пользовались их коллеги в советском «рае для трудящихся», например, пенсий по старости, пособий по безработице, медицинского страхования, а также оплачиваемых отпусков338. Обследование Fortune Magazine, проведенное в годы войны и в конечном итоге опубликованное в сентябре 1945 года, ясно показало, что средний американец испытывает большое восхишение таким достижениями Советов, как «перераспределения богатства, равенство, экономическая безопасность и… возможности для образования»339.

Не только классово сознательные рабочие, но и различного рода интеллектуалы, религиозные лидеры, политики и даже бизнесмены в годы войны восприняли прогрессивные идеи и стали их сторонниками. Эти так называемые либералы американского среднего класса выступали за национальную систему социального обеспечения, обеспечение полной занятости, промышленную демократию и более активную роль государства в социальной и экономической жизни. Они тоже, по крайней мере, были отчасти вдохновлены романтизированной моделью Советского Союза. Либералы, возможно, не были коммунистами или красными, но в глазах, по крайней мере, некоторых консерваторов они были «попутчиками» большевизма и марионетками Москвы, «розовыми». Что касается интеллигенции, ведущие экономисты Америки, например, традиционно были преданными сторонниками свободного предпринимательства, но во время войны некоторые из них, в том числе Элвин Хансен, профессор Гарвардского университета, известный как «американский Кейнс», изменили свои взгляды и начали выступать за неортодоксальную политику, такую, как стремление к полной занятости340. После мраке «грязных тридцатых» и жертв, принесенных за долгую, мрачную ночь войны, большая часть населения не только в Соединенных Штатах, но и повсюду в западном мире ожидала нового социального рассвета. В Великобритании эти надежды на социальную «новую сделку» в основном сбылись, хотя консервативные лидеры, такие, как Черчилль, выступали против этого. Именно по этой причине британский народ поменял своих консервативных правителей во время всеобщих выборов летом 1945 года на правительство подлинно реформистской лейбористской партии. Таким образом, в Великобритании были созданы обширная система социальной безопасности на основе плана, известного как план Бевериджа, и то, что в скором времени станет известно как «социальное государство»341. В послевоенные годы британская модель вдохновила аналогичные социальные реформы во многих странах Западной Европы, а также в Канаде и в Австралия, но не в США. Это не было связано с «врожденным индивидуализмом» американцев, как часто предполагают. Американское государство благосостояния не стало возможным потому, что американская правящая элита нашла способ избежать требования социальных рефоры, и способом этим было развязывание холодной войны. Встревоженные тем, что они воспринимали, как «тенденции к социализму», корпоративные лидеры страны ответили на это многогранной кампанией «защиты американской экономической системы», «характеризующейся свободным предпринимательством», как писал Роберт Гриффит342. В этом контексте имело большой смысл демонизировать СССР, страну, которая до недавнего времени идеализировалась. Объявив Советский Союз врагом американского народа, стало возможным осудить все «неамериканские» радикальные идеи, профсоюзные требования, и большинство форм социального обеспечения, которые смутно ассоциировались с большевизмом и СССР343.