Лубянка, 23 - Юрий Хазанов

И накатились воспоминания…

«…Веселый ветер… веселый ветер…» Он исходит, кажется, от Нининого лица, обращенного ко мне одной щекой и краешком блестящего глаза, — легкий теплый ветер, который не отстраняет, но притягивает: и хочется прижаться щекой к его источнику, хочется самому подхватить то, что раздается с экрана моего почти домашнего кинотеатра «Унион» у Никитских ворот, — «…моря и горы ты обшарил все на свете…». Но самого экрана сейчас нет в помине, нет зала, в котором мы сидим, и людей в толстых осенних пальто, а только короткий широковатый нос, прямые волосы и этот, такой блестящий и загадочный, глаз, устремленный вроде бы на экран, но в то же время глядящий прямо на меня и все видящий в темноте… И еще есть плечо, я в него упираюсь своим, и… очень жарко в этом зале — чего они так топят?.. И очень хорошо, когда сидящая впереди женщина в шляпе поворачивает голову влево: тогда мне ничего не видно, и я с полным правом наклоняюсь в другую сторону, и Нинин глаз становится еще ярче, а волосы щекочут мне щеку.

…Когда в тот день на большой переменке Нина спросила, смотрел ли я «Дети капитана Гранта», я ответил «нет» и покраснел. Не потому, что соврал, а потому, что вообще часто краснел — по поводу и без повода. Особого повода, если вы что-то подумали, и правда не было: я в нее не влюбился, не втюрился, как мы выражались, но она мне нравилась. Как, впрочем, и Вероника, Ира, Катя… Нет, пожалуй, чуть больше. Что же касается кинокартины, она тоже нравилась — и музыка, и песни, — хотя я уже видел ее на этой неделе и не в моих правилах было дважды смотреть одно и то же…

И сейчас здесь, в Плесе, вновь из других времен и стран повеял теплый «веселый ветер»… вновь рядом плечо и странный, до удивления, до замирания сердца, глаз — так близко, словно под микроскопом. И в нем — улыбка, тайна, секрет… Полотно экрана стало ярче — я четко вижу, как из-под Паганеля уходит ослик, но про это я уже знаю и поворачиваю голову к Нине. Светло-серые блики мелькают по ее лицу, оно выглядит невероятно красивым, умным, смешливым… серьезным… загадочным… В груди у меня холодеет, словно я проглотил огромный кусок мороженого… И становится жарко…

— Ты чего? Смотри на экран, — шепчет Нина, ее плечо теснее прижимается к моему.

«Веселый ветер… веселый ветер…» Картина идет к благополучному концу: разыскан капитан Грант, наказан преступник Айртон… Зажигается свет. Какой короткий сеанс!

По пути домой говорим о школьном драмкружке, о его руководительнице Людмиле Александровне, о ее племяннице Ксане, за которой начал приударять Колька Ухватов…

Колька… Вместе с Витей и Андреем он был моим самым близким другом с восьмого по десятый класс. Когда я вернулся в Москву после войны и начал искать работу, то обратился за помощью и к нему. К тому времени он уже несколько лет служил в городском управлении по делам искусств… или как оно там называлось. Я просился хоть на штатную, хоть на внештатную работу. Он увиделся со мной всего один раз — ни о чем не расспрашивал, сказал, что ничем помочь не может. Все… Так же повела себя еще одна моя одноклассница, работавшая тогда на Радио. Назовем ее Леной. Да и Коля — совсем не Коля и не Ухватов, но не в этом дело.

Наверное, я выгляжу малость слабоумным: ну чего привязываюсь к людям — к редакторам издательств, к этим двум? Чего хочу? Какое имею право требовать, или хотя бы ожидать, помощи? Только потому, что дружили?.. Не зная их действительного положения, возможностей, не думая о том, какие указания могли они получать от своего начальства по поводу того, кому работу давать, а кому нет… Ну, хорошо. Правильно… Но что же такое тогда дружба, привязанность? А? Или, наконец, просто сочувствие, участливость?..

Начинает накрапывать дождь. Лицо у Нины блестит от капель: кажется, что она, смеясь, плачет. Мы подходим к ее подъезду на Садово-Кудринской, поднимаемся на высокий первый этаж, останавливаемся у высоченной двери… Эх, если бы сейчас потух свет на площадке! Или совсем бы не горел, как у нас в парадном. Нина оборачивается ко мне.

— Ой, я что-то хотела, — говорит она. — Только забыла что…

Она говорит и вроде улыбается и вроде делает шаг ко мне, а я — к ней, вытягиваю шею… И целую ее. Или она меня… Скрипнула входная дверь… Кто-то идет?.. Никого…

— До завтра! — кричу я и сбегаю вниз по лестнице. И еще кричу: — Спокойной ночи! — Простые слова, которые до этого говорил, кажется, только родителям.

Дождь кончился. Ветер почти смел черную пленку влаги с тротуаров, и они снова сухо серели в неярком свете фонарей, висящих на проволоке, натянутой между домами. Я быстро иду по Малой Бронной, кожемитовые подметки стучат по асфальту, выбивая четкий ямбический ритм: «веселый ветер, веселый ветер…» Но вот в эту мелодию вмешивается другая, посторонняя — сбивает первую, ломает ее. Я останавливаюсь, чтобы пропустить чужие шаги: пусть уходят вперед и не мешают. Однако они тоже замирают. Я снова пошел, и шаги опять зазвучали позади. Что такое? Стало немного не по себе, я пересилил страх и обернулся. Неясная склоненная фигура маячила метрах в десяти. А, вот в чем дело: он завязывает шнурки. Что ж, со мной такое тоже бывает. Я замедлил шаг — пускай, наконец, обгоняет, — но обгонять он не хотел. Я почти побежал, и он ускорил шаги. Да что такое?.. Нет, не буду его бояться — остановлюсь еще раз: надо же посмотреть, что за псих такой?

Я так и сделал, и что же? Неизвестный внезапно кинулся на меня, ударил по лицу (попал в подбородок), после чего повернулся, перешел на другую сторону и помчался прочь. На самом деле, он быстро пошел, но хотелось думать, что помчался, испугавшись содеянного, а также моего решительного вида и готовности к отпору. Во мне же никакой решительности не было в помине — были испуг и удивление. И второго, пожалуй, больше, чем первого… Кто он? Зачем напал на меня? Грабитель? Нет. Сумасшедший? Очень может быть… Но, поглаживая скулу, я подумал вдруг, что под его низко надвинутой кепкой скрываются знакомые мне черты…

(Я достаточно подробно и с неослабевшим интересом, как о чем-то, случившемся совсем недавно, вспоминал сейчас, в Плесе, об этой первой в моей жизни настоящей любовной коллизии. Намного позднее, еще дважды, напишу о ней — в книге «Укол рапиры», изданной в 1989 году, и в первой части этого повествования.)

Ну, а что же было тогда, дальше, после вечернего покушения на меня? Дальше, путем хитроумных комбинаций, которым позавидовал бы сам мистер Холмс, мне удалось с помощью верных друзей — того же Коли Ухватова и других — выяснить, что нападавшим был тайный и давний поклонник Нины, ученик из параллельного класса Мишка В. Парламентарием от него прибыл его приятель Саул. (Оба несколько лет назад приехали со своими родителями из панской Польши для свободной и счастливой жизни в СССР и некоторое время учились отдельно от нас, в польских классах.) Саул сообщил мне, что Михал пше праша… просит извинения… Он не хотел ударить… но такое у него состояние…

— Какое? — сурово спросил я.

— Милосчь, — объяснил Саул. — Ну, любовь… Розумешь?

Я неопределенно кивнул…

Дальнейшего развития эта ситуация не имела. После Нового года я бросил школу и уехал на рыбстанцию в далекий Тобольск лаборантом. Почему? От обиды за то, что меня перевели, в виде наказания за плохое поведение, в другой класс, разлучив с друзьями. (Об этом я тоже написал.) Заглядывая еще дальше вперед, скажу, что мой «соперник» Миша через несколько лет погибнет на войне, его родители, как и у многих других ребят из Польши, будут арестованы (нечего шпионить!), Саул окажется в воркутинском лагере. Однако не за шпионаж, не за попытку убить Сталина и даже не за анекдоты, а за то, что по просьбе своей юной жены хотел повидаться с находившимся там ее отцом, обвиненным, кажется, в чем-то из перечисленного мною выше. Ради этого свидания Саул решился на смелый и совершенно безрассудный поступок. Был он тогда начинающим театроведом, гоняли его в командировки по разным захолустным театрам, и вот что он надумал: с командировкой, выписанной в город Воркута, знаменитый не столько театрами, сколько концлагерями, наведаться в «учреждение номер такой-то», где сидел его тесть. И он вписал в свою командировку этот «культурный объект», куда и поехал. А? Каково?.. Видимо, сильно удивившись, его впустили, но обратно выпустили только через много лет. А жена, между прочим, за это время развелась с ним и вышла замуж за другого, которого уже не посылала проведать ни своего отца, ни бывшего мужа. Вот такой «тюремный роман».

3

Я, все-таки, досидел до конца своего срока в доме отдыха «Плес» и вернулся домой в конце июля, помня, что в ближайшие две недели мне предстоит несколько раз дежурить по школе, так как в Москве начинается Всемирный фестиваль молодежи. При чем тут наша школа? А как же: ведь именно в такие дни — как объяснила нам месяц назад директриса — возможны всяческие провокации со стороны понаехавших иностранцев, среди которых, помимо истинных друзей нашей страны и честных борцов за мир во всем мире, приедет немало врагов, шпионов, диверсантов, кого хлебом не корми, а дай совершить что-нибудь подлое. Словом, пятая колонна… Меня подмывало елейным голоском поинтересоваться: как на глазок отличить пятую колонну от остальных четырех, а также с какой целью враги могут нагрянуть именно к нам в школу? Однако не стал уподобляться этим подонкам и задавать провокационные вопросы, поскольку, несмотря ни на что, сохранил к Антонине Никтополионовне застарелую благодарность, смешанную с уважением к ее сединам и с некоторой долей симпатии. Но мое решение уйти из школы эта речь еще больше укрепила.