Лубянка, 23 - Юрий Хазанов

— В моем толковом русского языка, — сказал Гурген, — пятьдесят семь тысяч. В орфографическом — сто десять тысяч.

— В двухтомном англо-русском, — припомнил я, — аж сто пятьдесят.

— Но разговариваем-то мы от силы с помощью всего нескольких тысяч, — виноватым голосом сказала Аня.

— Вот видите! — обрадовался хозяин Каро. — А собака общается с нами и со всей природой на языке многих тысяч запахов.

И все мы с уважением посмотрели на черный влажный собачий нос.

Ашотик, кому были не слишком интересны эти подсчеты, спросил человека с бутылкой:

— А ваша собака… она может найти чего-то, если спрятать?

— Еще как! Давай какую-нибудь вещь.

Не долго думая, Ашотик стащил с ноги сандалию. Аня попыталась возразить, но хозяин Каро успокоил ее, сказав, что в крайнем случае, отдаст мальчику свои ботинки сорок шестого размера. После чего дал Каро понюхать сандалию, велел сидеть, опустил бутылку с пивом в карман и с сандалией в руке скрылся в кустах. Слышно было, как хрустели сучья под его тяжелыми шагами.

— Теперь сам не найду, — сказал он, когда вернулся. — Вся надежда на Каро.

— Ой, а как же?.. — воскликнула Аня, и мужчина подмигнул ей.

— Обижаете, дама, — сказал он. — Такая собака да не найдет?.. Ищи, Каро!

Тот сорвался с места, но побежал куда-то в сторону, и Гурген с огорчением крякнул, однако мужчина его успокоил:

— Не переживайте. Собака будет делать круги и постепенно сужать их, пока не причует дичь.

— Сандалию, — поправил его Ашотик.

— Ему все равно, сынок. Для него главное не форма и не цвет… Цвета они вроде бы не очень различают. Главное для них запах.

— Бедняжки, — сказала Аня. — Как ужасно: не видеть голубого неба, зелени…

— Красных флагов, — ехидно вырвалось у меня, но никто не обратил внимания на мою отчаянную смелость.

И тут из кустов выскочил Каро, подбежал к хозяину и положил к его огромным ногам едва заметную сандалию Ашотика.

— Молодец, — сказал хозяин и выдал собаке кусок печенья, а владелец сандальи сделал попытку поцеловать Каро в белую звездочку на лбу, но был своевременно остановлен матерью, и тогда вцепился в виляющий обрубок хвоста, на что пес не обратил никакого внимания.

Мужчине, видимо, не очень хотелось расставаться с нами, потому что он вопросил голосом фокусника в цирке, когда тот вызывает кого-нибудь из публики, чтобы вынуть у него из кармана голубя или настольную лампу:

— Может, кто еще хочет попробовать?.. Только давайте другой предмет, — поспешно добавил он, потому что мы с Гургеном начали дружно стаскивать с себя босоножки.

Пока мы раздумывали, Ашотик сорвал с головы панамку и с криком «ищи!» ловко забросил ее в кусты.

— Эх, что же ты! — сказал мужчина. — Надо было дать понюхать!

— Растяпа! — сказал Гурген. — Плакала твоя панамка. Теперь ищи сам. Кругами. Хоть до вечера. А мы купаться пойдем.

Ашотик приготовился пролить слезы, но хозяин Каро сказал:

— Не плачь. Дело поправимое… Наклони голову! Ниже… Нет, лучше встань на четвереньки.

И тут Ашотик не удержался и пролил слезы обиды, но мужчина, сложившись почти вдвое, склонился к нему и объяснил, что вовсе не хочет его обидеть: просто нужно, чтобы Каро понюхал твои волосы. Понял?.. Ашотик понял, слезы у него моментально высохли, он с готовностью плюхнулся на все четыре конечности, а Каро по команде хозяина вежливо прикоснулся к его волосам влажным носом. После этого мужчина наклонился к Каро и тем же убедительным тоном попросил его «искать там… искать…» и махнул рукой в сторону исчезнувшей панамки. Пес немного задержался, словно обдумывая просьбу хозяина, затем мотнул головой и исчез в кустах.

— Наверное, спаниели самая умная порода? — сказала Аня, в ее голосе невольно прозвучали льстивые нотки.

Однако хозяин не поддался на лесть.

— Все собаки умные, — ответил он. — За исключением глупых. Как и люди. А вот что спаниели самая старая из охотничьих пород, это вроде бы верно. Если хотите знать, они попали в Европу еще в древние времена. Из Египта и Греции. Больше двух тысяч лет назад. Тогда охотничьим собакам намного трудней было: требовалось обнаружить птицу, но не вспугнуть — чтобы охотник мог набросить сеть. Представляете?

Я постарался представить, и мне стало невыразимо жаль далеких предков Каро. А он сам показался уже из кустов с панамкой в зубах и получил еще один кусок печенья.

— Спасибо, — сказала Аня, водружая на голову Ашотика панамку. — А сколько вашему песику лет?

— Четыре, — ответил хозяин и, предупреждая следующий вопрос Ани, продолжил: — Хотите знать, сколько это на человеческий возраст? По самому последнему способу пересчета шесть месяцев жизни щенка можно приравнять к десяти годам человека, один год — к пятнадцати.

— Ого, — сказал я, произведя в уме кое-какие арифметические действия, — выходит, вашему Каро уже под шестьдесят?

— Нет, тут не совсем так. Специалисты в этих делах приравнивают два первых собачьих года к нашим двадцати четырем, а потом каждый год собачьей жизни к четырем человеческим. И, значит, Каро сейчас в самом расцвете лет. Ему…

— Тридцать два! — крикнул Гурген, и бритоголовый мужчина одарил его благосклонной улыбкой.

И тут я вспомнил вдруг просьбу Алика, с которой тот обратился к друзьям после того, как вернулся с норвежского острова Шпицберген, где, судя по его рассказам, ему было довольно тоскливо, потому что близких людей среди советских работников он как-то не обрел и если общался, то большей частью с их ротовой полостью, а что касается основного населения острова — норвежцев, то общение с ними было вообще нашим людям строго запрещено — от полости рта до пят. Однако на собак запрет не распространялся, и Алик познакомился с местной лайкой, которая привязалась к нему; они совершали совместные прогулки и даже делали вид, что охотились. Пес был крупный, красивый, и звали его Каплин, с ударением на последнем слоге, что в переводе означает, по-видимому, «Мыс Лин». Так вот, просьба Алика заключалась в том, чтобы помочь ему найти хорошего щенка охотничьей породы, но не из крупных: потому как жил Алик в комнате размером едва ли больше восьми квадратных метров.

И я подумал, что встретившийся нам знаток собак мог бы вполне помочь Алику. Я сказал ему о сокровенном желании моего друга, и он сразу же, словно ждал вопроса, ответил, что три месяца назад его Каро стал счастливым отцом четырех щенков, три из которых уже запроданы, а один ждет нового хозяина. Только хорошего, конечно. Я заверил, что мой друг один из самых порядочных людей в городе Москве (что, в общем, не было большим преувеличением), после чего бритоголовый мужчина сообщил мне свой телефон и что зовут его Георгий Георгиевич. Кроме того, он посчитал нужным изложить вкратце родословную Каро, и я узнал, что имя его отца — Чарли, а матери — Дэли, что у них оценки на выставке — «оч. хор.», а на испытаниях — дипломы второй степени, что тоже совсем неплохо. И еще в их родословной, а значит, и в родословной их сына, который родился 7 апреля и у кого пока еще нет имени, уйма дипломантов и медалистов — вывозных из Германии и наших, в том числе: чемпион породы по имени Долька, знаменитый Мишка, не менее знаменитые Нора и Дикара (собаки писателя Пришвина), а также Баско — фон Хохенштайна, Ада — фон Танненкамера, Имбе — фон Эпаснхайна, Грей — Барабанова, Тоби — Овечкина, Хенсом — Юм-Ярошевского… Ну, да вам это ничего не говорит, спохватился Георгий Георгиевич и на этом покончил с родословной, а мы совершенно новыми глазами взглянули на Каро, скромно обнюхивающего очередной куст и даже не подозревающего о своем знатном происхождении.

Я в тот же вечер сообщил Алику, что нашел для него чудесного щенка, остается только купить, принести домой и начать за ним убирать, и Алик ответил, что вполне готов ко всему этому и завтра же свяжется с продавцом. Однако, как развивались события, я узнал значительно позднее, потому что через два дня уже ехал на поезде в Кострому, чтобы там пересесть на пароход и по реке Волге добраться до городка Плес, очень тихого, очень красивого, где музей художника Левитана, который я не посетил, и несколько старинных церквей, которые я не осмотрел. Еще в Плесе находится дом отдыха работников театра, туда я и поехал, но для чего — не знаю: подобные заведения я вообще на дух не переношу — только по приговору суда. В данном случае, конечно, причиной всему — комплекс советского человека: если что-то (копченую колбасу, плащ-болонью, ботинки на каучуке) не просто продают, а «достают», то отказаться, даже когда они тебе нужны, как покойнику калоши, почти невозможно. И я не смог — когда старшая сестра Риммы, детский врач, сказала, что ей предложили дефицитную путевку в элитный дом отдыха, куда мечтает попасть вся творческая интеллигенция страны, и она хочет взять эту путевку для меня. По вышеуказанным соображениям, а также от приятного ощущения своей принадлежности к означенной интеллигенции я с благодарностью согласился.