Порочный круг - Майк Кэри

Зрелище было жуткое, обескураживающее, равно как и лицо, которое я теперь сумел рассмотреть во всех деталях. Да, красавцем Цукера не назовешь…

Проклятие! Эти ребята преследуют меня по всему Лондону с возмутительной легкостью! Будь на мне рубашка-штендер, как на безумном вегане, что недавно околачивался у Оксфорд-серкус, вопросов бы не возникло («Меньше протеинов — меньше похоти», — гласили его плакаты), но ведь я сама неприметность и горжусь гиперчувствительностью своего профессионального радара! Может, они следили за офисом? Или за «Коллективом»? Где же я подцепил этих красавцев, и как они сумели совершенно незаметно подобраться ко мне целых два, а если считать «Золотое пламя», то три раза?

Загадки пришлось отложить до более подходящего и, главное, спокойного момента. А сейчас с другой стороны улицы Цукер смотрел прямо на меня, и, хотя увеличивающийся поток туристов делал погоню похожей на игру в прятки, я стопроцентно находился в поле его зрения.

Бежать, скорее бежать!

Если играешь в «делай как я» на пересеченной местности, лучше всего быть ведущим: держа себя в руках, получаешь огромное количество преимуществ. Низко опустив голову, я сквозь толпу пробрался в соседний переулок и пробежал по нему до самого конца к Брансуик-гарденз. Там гуляющих оказалось куда больше, потому что проводилась ярмарка и улицу закрыли для проезда. По воздуху плыла резкая дребезжащая музыка из чьего-то бумбокса, в котором явно не имелось вуфера, а также тяжелые ароматы миндальной эссенции и ванили. Лотки, что большей частью торговали антиквариатом, предметами коллекционирования, футболками, конфетами и пиратскими дисками, тянулись вдоль обочины, значит, пешеходам оставался либо захламленный тротуар, либо беснующийся ад середины улицы. Великолепно!

Протиснувшись между двумя лотками, я перешел на противоположную сторону. Метров через пятьдесят решил перейти обратно; колени согнуты, голова опущена. Я умело влезал в малейшую открывающуюся в толпе брешь и довольно быстро шагал к крутому повороту, за которым снова начиналась Кенсингтон-Черч-стрит. Там я влился в более мирный поток любителей антиквариата. Да, планы рухнули: я очутился совершенно не там, где рассчитывал — домой придется возвращаться кружным путем, зато после всех этих маневров никто на свете не сможет распутать мои следы.

Именно поэтому я испытал сильное потрясение, когда, сев в метро на Хай-стрит Кенсингтон, увидел за барьером знакомую сутулую фигуру в черном пальто. Поезд стоял, дожидаясь сигнала к отправлению или другого более таинственного предзнаменования из диспетчерского центра лондонского метрополитена. Зажатый между пассажирами с ароматными подмышками, я мог лишь смотреть и ждать. Цукер прошел мимо без всякой видимой спешки, даже не взглянул в мою сторону. А затем, так же как на улице, резко поднял голову и посмотрел сначала налево, потом направо и, когда двери с шипением закрылись, на меня.

Наши взгляды встретились. Вероятно, Цукера душили злость, досада и разочарование, но уродливое лицо этих эмоций не выражало. Он просто улыбнулся, обнажив зубы, среди которых было слишком много клыков. Моя улыбка получилась насмешливой, но тут двери неожиданно открылись, и насмехаться сразу расхотелось.

Цукер сделал шаг в мою сторону, а второй не успел, потому что ужас и отчаяние неожиданно придали мне сил, и, схватив за плечи стоящего рядом парня — судя по великолепному костюму, франта из Сити, — я вытолкнул его из поезда. Молодой щеголь налетел на Цукера, который сначала посторонился, а когда парень начал молотить руками, без малейшего труда отпихнул его в сторону. Потасовка длилась не более секунды, затем юный денди полетел в грязь, a loup-garou как ни в чем не бывало двинулся дальше.

Но та секунда дорого ему стоила, потому как двери захлопнулись прямо перед носом Цукера, и поезд тронулся. Еще через секунду арка туннеля накрыла станцию волшебным плащом, и она исчезла из виду.

* * *

Я был и охотником, и добычей, а еще упускал нечто важное. Если эти парни — католики, готов съесть вистл и собственной задницей сыграть «Аллилуйя!». Честно говоря, нескончаемые загадки-непонятки начинали действовать на нервы.

К тому же нервировала утомительная поездка на метро: сперва по Кольцевой линии, затем по линии Пикадилли. До самой Тернпайк-лейн пришлось стоять, так что я смертельно устал, а в ушах появился зудящий жар, который у меня ассоциируется с простудой. Левое плечо тоже болело, поэтому я всю дорогу цеплялся за поручень правой рукой, и на Каледониан-роуд ее начало сводить. Господи, да я настоящая развалина! Нужно срочно закрыться в темной прохладной комнате, упасть на кровать и ждать, когда организм простит мне стресс и муки последней пары дней.

Вместо этого по программе шел ужин в компании Джулиет, а потом чай с кексами в компании Рози Крейц. Ни к тому, ни к другому душа не лежала.

Впрочем, мои переживания оказались напрасными, потому как вечер сложился совершенно иначе. Пен я дома не застал, чему вряд ли стоило удивляться: по всей вероятности, моя подруга где-то развлекалась. Я принял душ, чтобы избавиться от пота и боли, а потом долго подбирал одежду для встречи с самой обворожительной посланницей ада в городе. В итоге остановился на черных брюках-карго и простой белой рубашке с галстуком цвета бургунди. Ах да, еще и повязку на плече сменил, потому что старая промокла насквозь и начала протекать, а гнойно-желтый и бургунди — не самое выигрышное сочетание.

Потом вдруг вспомнился недавний телефонный звонок, и я решил просмотреть сообщения. Эсэмэсок не пришло, зато пропущенный вызов оказался с сотового Пен. Я позвонил и, не дождавшись ответа, оставил сообщение, мол, это Феликс, в ближайший час я на связи. Сотовый завибрировал буквально секунд через десять.

— Фикс, это я! — Судя по голосу, Пен была на волосок от истерики. — Я в Стенджере. Срочно приезжай… Это Рафи, Фикс, настоящий Рафи!

— Что с ним случилось? — спросил я, чувствуя, как душа стремительно уходит в пятки.

— Ничего! — ответила Пен. — Абсолютно ничего! — тут она не выдержала и, всхлипывая, несколько минут не могла вымолвить ни слова.

9

Рафи долго рыдал, и, глядя на него, я умирал от жалости, но когда он успокоился, стало по-настоящему страшно: точно такие же лица бывают у страдающих военным неврозом.

— Два года! Два чертовых года! Это… это уже не смешно! — Дитко покачал головой, снова натыкаясь на каменную стену непонимания: его разум отказывался это усваивать.

Пен сидела рядом на линялом диванчике, льнула к нему, обнимала, цеплялась, словно Рафи был спасательным жилетом, а она тонула в бурном море. Бедняжка тоже рыдала и между душераздирающими всхлипами, как заклинание, повторяла его имя. Во взгляде Дитко, брошенном поверх головы Пен, читались мольба и немой ужас.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});