Поступь Повелителя - Оксана Панкеева

Шеллар вздохнул, в очередной раз вспомнив о двадцати поколениях предков и чувствуя, как их презрение обливает его с головы до ног. Липкое, скользкое и тошнотворное.

—Что, крыса,— горько произнес он, опуская глаза,— и ты презираешь малодушных трусов?

Зверек вдруг засуетился, подбежал ближе, доверительно положил лапку на сцепленные пальцы огромного собеседника и вытянул мордочку с мелко подрагивающими усами, всем своим видом выражая сожаление и чуть ли не сочувствие.

—Докатился...— еще горше вздохнул недостойный потомок королей-воинов.— Сказать кому — обхохочется... Лежу на нарах в собственной тюрьме, ободранный собственным штатным палачом, раскололся, как последний слабак, и в довершение ко всему меня жалеют крысы...— Он оглянулся и добавил: — Извини, крыса, мне нечем тебя угостить. Если желаешь, приходи на ужин. Но, должен заметить, за последнюю неделю еда в этом заведении успела резко измениться в худшую сторону. Ты любишь похлебку из подгнившей тарбы с добавлением капусты или соленых огурцов позапрошлогодней закваски?

Крыса уверенно помотала головой, категорически отказываясь от подобной кормежки.

—Правильно мыслишь. Я тоже не люблю, поэтому мы с тобой по-товарищески разделим кусок хлеба. Тебя ведь не смущает, что он черствый? Подумать только, как сходны у нас кулинарные пристрастия. Однако, к твоему сведению, еда — это не главное в жизни. Вот как ты полагаешь, если завтра меня казнят, мне хоть перед смертью дадут закурить? Очень меня беспокоит этот вопрос.

Крысу этот важный вопрос тоже всерьез обеспокоил. Она заметалась, забегала, затеребила лапками ближайший королевский палец, искательно заглядывая при этом в глаза, словно спрашивала: «В чем дело? Что случилось?»

- Увы, мой мохнатый друг,— грустно поведал Шеллар, все больше склоняясь к третьей версии.— Наше знакомство не продлится долго. Перед тобой самонадеянный болван и презренный слабак, который сам себе подписал смертный приговор малодушным признанием в злодейских замыслах против великого ордена и лично божественного Повелителя. Ты не можешь вообразить, как стыдно сознавать собственную никчемность. Более того, я, кажется, еще и умом тронулся. Сижу, разговариваю с крысой. Единственное, что полезного дал мне сей печальный опыт,— я твердо усвоил, что не способен терпеть боль, как подобает мужчине. А также понял, каким образом Кантор потерял голос и отчего он свихнулся. Хорошо, что у меня нет голоса, хотя потерять Тень тоже было бы неприятно...

Мохнатая мордочка непостижимым образом изобразила сочувствие. Хотя по части мимики крысе было далеко до выразительного Пафнутия, она все же ухитрялась выражать свои чувства вполне понятно для человека.

Может, ты и разговаривать умеешь? — заинтересовался Шеллар и осторожно погладил зверька по мохнатой спинке. Крыса опять села на задние лапки и совсем по-человечески развела передними: дескать, увы, сударь, чего не умею, того не умею...

Жаль. Было бы интересно услышать, что ты думаешь о международной политике, обсудить с тобой прогноз экономического развития региона с учетом распространения новых технологий...

В камере резко стемнело. Квадратик света на стене, повторяющий формой дверное окошечко, исчез, заслоненный чьей-то головой. Заскрипели замки и засовы.

—Как ты думаешь, крыса,— философски рассудил Шеллар,— это ужин, казнь или Тедди с бутылкой и картами?

Крыса торопливо помахала лапкой и уже обычным звериным манером шмыгнула в темноту.

—Почти угадал! — жизнерадостно возгласил знакомый голос под аккомпанемент задвигаемого снаружи засова.— Только я без бутылки. Начальство строго-настрого запретило тебя поить. Им почему-то непременно нужно, чтобы ты был трезвый.

—Как ни странно, здесь наши мнения совпадают,— не оборачиваясь, отозвался Шеллар.— Я тоже предпочел бы умереть трезвым. Угощать меня куревом тебе тоже запретили?

А вот тут моя очередь с ними соглашаться.— Табуретка тяжело стукнула о пол, затем натужно заскрипела.— Разве здесь можно курить? А проветривать потом как?

Имеет ли это значение? — Узник чуть шевельнул плечами и тихо зашипел сквозь зубы.

Так и будем разговаривать через плечо? — полюбопытствовал Тедди, быстро уходя от темы.

Извини, я не настроен ни на беседы, ни на игру. Более того, был бы весьма благодарен, если бы ты оставил меня одного.

Вот те раз! Ты что, обиделся?

Не испытывай мое уважение к тебе столь дурацкими вопросами. Я хочу побыть один. Имею я на это право?

Зря ты так. Когда начинаются разговоры с крысами, одному лучше не оставаться. А то к утру она тебе и о политике расскажет, и закурить принесет, и по стенам бегать научит...

Это мои проблемы. Уходи, Тедди. Я никого не хочу видеть, и ты не исключение.

Ладно, если так настаиваешь. Не пойму только, чем я хуже крысы как собеседник.

Тебе слишком многое запрещают. Не только приносить мне табак, но и сообщать новости.

Можно подумать, крыса скажет тебе больше.

Несомненно,— ответил Шеллар с убежденностью безнадежного психа.— Ей-то никто не запрещал. До свидания, Тедди. Иди, не тяни время. Может, крыса еще вернется, и мне удастся стрельнуть у нее сигаретку...

Табурет жалобно заскрипел.

—Вот этого, пожалуйста, не надо. Потом никто не поверит, что это крыса, на меня подумают. Я уже пошел.

Слышно было, как он стучит в дверь, как скрипят петли и лязгают засовы.

ГЛАВА 8

— Доктор, вы были правы: это была светлая полоса...

Из анекдота

Тедди едва успел отойти на дюжину шагов от камеры, когда смуглый незнакомец в голубой мантии жестом остановил его посреди коридора и коротко спросил:

Что он сказал?

Выгнал,— не очень охотно признался палач.— Вежливо, но настойчиво выставил вон. Играть отказался. Я не настаивал. Что с ним играть, когда он уже с крысами о политике беседует...

Господин в мантии заметно обеспокоился и торопливо направился дальше. К той самой двери, которую старательный тюремщик только что запер за уходящим гостем. Так что едва Шеллар успел обрадоваться возвращению общительной зверюшки, как повторные громыхательные манипуляции с дверью спугнули крысу, на этот раз, похоже, окончательно.

«Ужин, или казнить пришли?» — уже без особого интереса подумал бывший король, по-прежнему не оборачиваясь.

Вошедший молчал, но взгляд его ощущался затылком, спиной и даже таким неромантичным местом, как задница. Неуютное давящее молчание становилось все более зловещим, но Шеллар уже из чистого упрямства решил не оборачиваться, ибо это явно был не ужин.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});