Со спичкой вокруг солнца - Семен Нариньяни

— Вижу-вижу, тетя няня, вязать вы любите больше, чем ухаживать за детьми.

— Конечно!

— Зачем пошли работать в ясли?

— Мне не двадцать, а сорок. Пора думать о пенсии, а ее без трудового стажа не получишь.

— Кем вы работали до яслей?

— Дворником! В доме тринадцать дробь пятнадцать. Ушла потому, что дворникам приходится много работать. Зимой сгребай, вози снег. Летом подметай, поливай мостовую. А в яслях ни сгребать, ни подметать. Весь день в твоих руках, и я весь день сидю вяжу.

Нужно было писать фельетон, Попелюха работала не на своем месте. Я положил перед собой чистый лист бумаги и только вознамерился макнуть перо в чернила, как в комнату вбежала директриса яслей:

— Что вы решили делать с письмом мамаш?

— Мамаши правы.

— А именно?

— Попелюха не любит детей, ребята из ее группы постоянно болеют.

— Знаю, все знаю. А снять с работы не имею права. Детям будет трудно без няни.

— Найдите детям другую, хорошую няню.

— Где найти? Хорошие няни в сильном дефиците!

Я слушаю директрису и вспоминаю другой разговор, который происходил примерно пятнадцать лет назад в этой же редакционной комнате. Я писал фельетон о нечестных продавцах, которые обвешивают, обсчитывают покупателей. А директор универмага на Сухаревке стоял рядом, умолял не разоблачать бесчестных. И все под тем же предлогом: а где взять честных? Честные-де в сильном дефиците!

Тогда, примерно пятнадцать лет назад, были организованы школы торгового ученичества, и в нескольких московских десятилетках наряду с обычными школьными дисциплинами ученики стали изучать товароведение, проходить торговую практику в продуктовых и промтоварных магазинах. Чем были хороши эти меры? Да тем, что они оказали помощь не только одному универмагу на Сухаревке, а всем московским магазинам, подготавливая для них молодых квалифицированных продавцов, товароведов, завмагов. В результате жалоб на нехватку добросовестных продавцов год от года становится меньше и меньше. Почему не воспользоваться накопленным опытом и не поручить нескольким десятилеткам подготовку нянь-воспитательниц детских садов и яслей?

Боитесь, девочки и мальчики не захотят учиться в школах такого профиля? Точно такие же опасения были при организации десятилеток с торговым профилем. Эти опасения не оправдались. Мальчики и девочки уже несколько лет учатся, заканчивают школы с торговым профилем, работают продавцами.

Еще один пример из жизни. В прошлом году «скорая помощь» отвезла автора этих строк с острым приступом аппендицита в больницу. Открывает автор глаза после операции и видит у постели милое безусое лицо юноши.

— Доброе утро. Давайте познакомимся. Я Саня.

— Какой Саня?

— Брат милосердия.

На другой день в нашей палате дежурил другой юноша, брат милосердия Илюша, на третий день дежурство приняла сестра милосердия Рита. Все трое — студенты Второго медицинского института. Неделю лежал я в хирургическом отделении под опекой этой троицы. Студенты ассистировали врачам, перевязывали больных, делали им уколы и вливания, помогали выздоравливающим мыться в душевой… И все это в охотку.

В каждом большом городе, кроме медицинских учебных заведений, есть немало педагогических. Так почему бы студентам-педагогам не взять пример со студентов-медиков и не завести дружбу с детскими садами и яслями? Студентам-педагогам будет небесполезно познакомиться с дошколятами, будущими своими воспитанниками, а дошколята с интересом посмотрят, как выглядят вблизи их будущие наставники.

В такой ситуации Попелюха, конечно, вынуждена будет расстаться с молодым Вертером. Это печальное обстоятельство пройдет тоже не без взаимной пользы. Молодому Вертеру не придется страдать от постоянных сквозняков и табачного дыма, а тетю няню малыши не будут отрывать от срочной работы по вязке свитеров.

1970

Фельетон о фельетоне

ВМЕСТО…

ПЕРВОЕ СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Когда у фельетониста напишется не настоящий фельетон, а неизвестно что, редактор ставит над таким произведением унизительную рубрику: «Вместо фельетона».

У автора нет твердой уверенности в том, что ему удастся написать настоящее, эрудированное предисловие и настоящее, эрудированное послесловие. Поэтому он заранее приносит читателям свои извинения и сам собственноручно ставит два «Вместо». Одно в начале книги.[1] Другое в конце.

ВТОРОЕ СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Бывают случаи, когда редактор забывает поставить рубрику «Вместо». Как в таком случае читателю самому отличить плохой фельетон от хорошей корреспонденции?

Читатель должен прежде всего смотреть на подпись автора. Если под произведением неясного жанра стоит: Н. Иванов, В. Сидоров, Г. Козлов — перед вами наверняка корреспонденция. Если: Ник. Иванов, Вас. Сидоров, Гр. Козлов — фельетон.

Учитывая традицию и обидчивость сатириков, мы, чтобы отличить их от представителей других газетных жанров, впредь всюду будем ставить перед фамилиями фельетонистов не Н., а Ник., не В., а Вас., не Г., а Гр.

Сделав два предупреждения, касающихся предисловия, автор хочет сказать два слова и о самой книге. О том, как она появилась на свет.

Несколько лет назад Союз журналистов провел семинар фельетонистов. Под крышей Центрального Дома журналистов собралось около полусотни газетных сатириков. Здесь были и мастера этого жанра и подмастерья. Старые и молодые. Москвичи и работники периферийных газет.

Днем профессора читали лекции, доценты вели беседы, рецензировали фельетоны. Эта часть семинара проводилась на втором этаже, в так называемом Мраморном зале. А вечером, после лекций, мы спускались на первый этаж в ресторан: поесть, выпить по чашке чая. И вот здесь начиналась вторая часть учебы. Незапрограммированная. Вольный разговор о том о сем. Или, говоря проще, журналистские тары-бары.

Если днем речь шла о том, как нужно писать фельетон, то вечером — как не нужно; днем — что нужно из блокнотных записей использовать в фельетоне, вечером — что не нужно и что будет с тобой, если ты, не дай бог, где-то промажешь, ошибешься.

Семь дней в Мраморном зале продолжался семинар, и семь вечеров велись за чашкой чая наши тары-бары. И наслышались мы здесь, на первом этаже, таких фельетонных откровений, которых не найти ни в одном учебнике газетного дела.

Но вот кончился семинар. Мы сошли в последний раз со второго этажа на первый, чтобы присесть перед дальней дорогой, выпить по чашке прощального чая. И тут кто-то сказал:

— Хорошо, если бы наши тары-бары были записаны на магнитофонную пленку и прокручены на следующем семинаре перед доцентами и профессорами. Может, наши педагоги нашли бы здесь кое-что полезное для своих будущих лекций! Как хотелось бы, чтобы эти лекции говорили не только о роли метафоры в художественном произведении, но и учили бы фельетонистов, особенно молодых, как им быть, чтобы не растеряться, когда жизнь поставит лицом к лицу со злом.

Но тары-бары не были записаны на магнитофонную пленку. Мы разъехались по своим редакциям, занялись текущими делами и, конечно, забыли и про то, что было на утренних занятиях семинара, и про то, о чем спорили на вечерних.

Прошло еще сколько-то времени, и со мной случилось несчастье. Делал утром спортивную зарядку и вдруг — бац! Голову прорезает молния. Все вокруг закружилось, завертелось. Я упал, потерял сознание.

Прихожу в себя и вижу у постели доктора. Он сделал укол, поставил к ногам пузырь с горячей водой, спросил:

— Как, все еще вертится?

— Уже нет.

— А вы не помните, как у вас закружилась комната? По часовой стрелке или против? Ну, справа налево или слева направо?

Я напрягаю память, сосредоточиваюсь, но вспомнить ничего не могу. Если знать бы, чем кончится зарядка, я, пожалуй, запомнил бы, а сейчас — ну ничего. Справа налево? Нет, кажется, скорей слева направо.

— Скажите, это имеет значение для определения диагноза?

— Не для диагноза. Для моей кандидатской. Я пишу как раз на эту тему. Попытайтесь вспомнить.

Я еще раз сосредоточиваюсь и снова безуспешно.

А что, если мне встать и наклонить туловище вперед? Ведь именно в ходе этого упражнения меня и пронзила молния. Я помню точно, это случилось на тридцатом поклоне.

На этот раз тридцать поклонов не потребовалось. Не успел я сделать первый, как голову снова прошила молния и все снова завертелось.

К счастью, врач был под рукой, и я вместо двух часов пробыл без сознания всего полтора. Первая фраза, которую я услышал, придя в себя, была:

— Черт побери, зачем вы поднялись, сделали этот дурацкий поклон?