Основная операция - Данил Корецкий

— Чем ты так зачитался? — голос жены доносился словно сквозь слой ваты. — Почему не разуваешься?

Маша вынула из расслабленной руки газету, просмотрела. С болезненным любопытством он ждал ее реакции.

— И ничего интересного! Поторопись, обед готов…

Она не знала фамилии Лечи, потому сообщение о нескольких смертях не выделялось среди других и терялось на повседневном криминальном фоне столицы. Да и для тысяч читателей информация об очередной аварии с гибелью семи человек не казалась сенсацией: это не столкнувшийся с троллейбусом на Садовом кольце бензовоз… Только он, Ахмед да несколько его подручных знают, что стоит за катастрофой на Ярославке…

— Я пожарила твои любимые куриные котлеты!

Она была хорошей женой. И старалась искупить вину. Хотя бы перед собой. Ведь Маша не догадывается, что он выследил ее и даже рассмотрел, в каких трусиках она вернулась. Ушла в черных, пришла в красных. Мелочи… Сливин смотрел на жену слегка свысока. Осведомленность о тайне, известной узкому кругу, возвышает человека в собственных глазах. Хотя ей тоже известно это чувство: слишком много лет они были допущены к особо важным секретам государства, слишком много выслушали инструктажей о том, как маскировать свою работу. Иными словами, о том, как врать.

— Да что с тобой?

— Ничего.

Сливин снял ботинки. Он испытывал двойственные чувства. Месть свершилась, и это приносило удовлетворение, но с другой стороны, отчетливо ощущался страх, ибо он влез в игру, где ставками были человеческие жизни. Дьявол выполнил свои обязательства и неизбежно потребует ответных услуг… Тогда дистанция между словами и делами сократится настолько, что придется самому ощущать запах пролитой крови… У него пропал аппетит.

— Я немного отдохну…

Как только Сливин прошел к дивану, зазвонил телефон.

— Прочли? — услышал он неприятно знакомый голос. — Надеюсь, вы удовлетворены. На днях встретимся…

Положив трубку, конструктор обреченно вздохнул.

На следующий день Сливина вызвал начальник отдела кадров. Кроме бесцветного, вечно прячущего глаза Федосеева, в небольшой комнатке находился широкоплечий незнакомец характерной «комитетской» внешности. Он, напротив, смотрел прямо и остро.

— Валентин Сергеевич Межуев, — уставившись в крышку стола, представил гостя кадровик. — У него есть к вам несколько вопросов. С дирекцией ваша отлучка согласована, пропуск подписан.

Сливин достаточно долго работал в особо режимной системе, чтобы не понять, что это означает. Он знал, что рано или поздно такое произойдет, но, как обычно, надеялся на чудо. Однако чудес не бывает… Как загипнотизированный, он вышел из института и сел в серую «Волгу» рядом со своим сопровождающим. Мимо проносились улицы и переулки, фонарные столбы и шикарные витрины дорогих магазинов, спешащие по своим делам люди, но все, что находилось за автомобильным стеклом, относилось уже к другой жизни, а потому не затрагивало и не волновало его, как картинки, мелькающие за окном поезда дальнего следования, не затрагивают командированного, чье внимание сосредоточено на конечной точке пути.

Минут через сорок-пятьдесят «Волга» въехала в стальные, с красными звездами ворота, характерные для воинских частей и подразделений. Сливина это несколько удивило, так как не вполне соответствовало представлению о месте, куда его должны привезти. Но удивление было вялым, как и все восприятие окружающей действительности: он как будто находился под действием анестезирующего укола.

Молчавший всю дорогу Межуев провел конструктора в строгий кабинет, по-хозяйски сел за стол, указал рукой на жесткий стул напротив. «Интересно, куда отправляются люди с этого стула?» — отстранение подумал Сливин.

— Поговорим откровенно, Василий Семенович, — задушевным тоном начал хозяин кабинета. Как ни странно, задушевность казалась искренней. Впрочем, у хорошего профессионала так и должно быть.

— Людям свойственно делать ошибки. Иногда их можно исправить, иногда нет. В вашем случае еще не все потеряно… Требуется только откровенность и желание сотрудничать с компетентными государственными органами. Вам лучше рассказать все самому. Прямо и чистосердечно.

— О чем?

Действительно, когда грехов изрядно, трудно определить, в каком каяться. Сливин знал, что в отличие от милиции контрразведка не торопится упрятать грешника за решетку: сдав более опасного врага, можно получить индульгенцию и полное прощение. Но вываливать весь короб прегрешений попросту глупо. Что им может быть известно? Про ампулу с цезием? Консультации по урану? Пульт? Вряд ли сразу выплыли его контакты с Ахмедом…

— О чем? — Межуев скорбно вздохнул. Чем ниже интеллект разрабатываемого, тем труднее расколоть его на косвенных доказательствах. Твердит свое «ничего не знаю» — и точка. Я — не я, хата не моя, отпускай домой, гражданин начальник! Даже от собственных отпечатков пальцев умудряется отпереться: «Мало ли что ваши эксперты написали… Вот у них и спрашивайте…»

К счастью (а может, и к несчастью — это с какой стороны смотреть) среди «клиентов» контрразведки таких тупарей мало, ибо иностранные спецслужбы ими не интересуются. Чаще попадается другой народ — с фантазией, воображением, а потому чрезвычайно мнительный. Дай ему только пищу для размышлений, и он мигом сам себя изобличит — сначала мысленно, а представив мрачные картины суда, этапа, тюремных камер, — и вслух.

— Вот посмотрите — «о чем», — Межуев положил перед опрашиваемым квадратик ватмана с простой, четко вычерченной схемой. От кружка с надписью «С. П. Калядов» отходили вниз две стрелки. Одна упиралась в кружок с фамилией Сливина, вторая — в кружок с фамилией Бобренкова. Три кружка и три фамилии, соединенные в соответствии с версией Верлинова, не имели никакого доказательственного значения, но тем не менее произвели на конструктора впечатление надлежаще оформленного уличающего протокола. Он побледнел.

— И вот «о чем», — на стол легли фотографии. Садящаяся в спортивный автомобиль Маша, растерянное лицо Сливина, он сам перед «Хондой» у «Националя»…

«Знают и про пульт, и про Эранбаева, и про Ахмеда…» — мелькнула паническая мысль. Богатое воображение соединяло зафиксированные скрытой камерой моменты его жизни. В следствии это называется «эффектом прозрачности» — у обвиняемого возникает ощущение, будто следователю известно все, что знает он сам.

— Итак, вы будете сотрудничать с государством? Или вам больше нравится наносить ему вред? — теперь в голосе контрразведчика задушевность отсутствовала напрочь. Второй раз за короткое время отцу ядерного фугаса предлагалось заложить душу. Хотя нет… Душа уже заложена. Сейчас предоставлялась возможность выкупить ее обратно у страшного иноземного дьявола. Свои дьяволы все же лучше чужих. По крайней мере появится определенность и можно рассчитывать на помилование…

— Я все расскажу, — с трудом вымолвил он. И повторил уже тверже:

— Расскажу все, что знаю.

Покаянный рассказ занял два часа. Потом раскаявшийся грешник сидел в коридоре и ждал, а генерал Верлинов внимательно прослушивал звукозапись и делал пометки в рабочем блокноте.

— Хорошо, — кивнул генерал, когда лента остановилась. — Заводите его ко мне.

Через час серая «Волга» вывезла за ворота главного фигуранта операции «Ловушка», которому Межуев присвоил нейтральный, не привязанный ни к внешности, ни к роду занятий псевдоним «Соловей». Уж больно гладко излагал Сливин историю своего грехопадения.

* * *

Под землей представление о времени утрачивается начисто. Слабо фосфоресцирующие стрелки «командирских» часов показывали то ли девять тридцать, то ли двадцать один тридцать. Разглядеть число на календаре Скороходов не мог, да особенно к этому и не стремился. Они плутали по бесконечным лабиринтам около четырех суток. Может, пять. Еда закончилась, набранная во фляжку из-под водки грунтовая вода тоже подходила к концу. Свет фонаря стал желтым, и он старался не включать его без крайней необходимости. Со всех сторон давила непроглядная, зловеще шуршащая тьма. Теперь и ему казалось, что следом крадется кто-то большой, бесформенный и лохматый. Так и подмывало дать назад злую короткую очередь, он с трудом сдерживал палец на спуске.

Марина уже пережила истерики, получила свою порцию пощечин и теперь шла молча. Она впала в болезненное оцепенение и в контакт почти не вступала. Если раньше он боялся, что женщина обессилит, то теперь всерьез опасался за ее рассудок. Как, впрочем, и за свой.

Надо было не обращать внимания на угрожающее табло, сесть у стальной стены и ждать очередного контрольного обхода. Или обосноваться возле светового барьера и пошвырять в него камешки… Конечно, могли включиться автоматы с локационным наведением, но тогда все кончилось бы сразу. Ясно одно: он допустил ошибку. Уходить из искусственных туннелей было нельзя.