Чаша Герострата - Наталья Николаевна Александрова

class="p1">Солнечный луч проник в храм и озарил лицо Артемиды. И от этого света лицо богини не просияло милосердием, но вспыхнуло гневом.

Герострату показалось, что он явственно услышал голос Величественной:

— Как смеешь ты, смертный, желать присоединиться к бессмертным богам? Как смеешь думать о том, чтобы сравниться с нами?

— Я не хотел прогневить тебя, — прошептал Герострат. — Я не мечтал о телесном бессмертии, дарованном одним лишь богам. Но я желаю, чтобы мое имя сохранилось в веках, как имена зодчих, скульпторов, философов и полководцев!

— Ты желаешь? — прозвучал в голове Герострата насмешливый голос богини. — А что ты сделал для этого?

Герострат хотел было ответить богине, но в этот момент из темного угла святилища выскользнул кудрявый мальчуган. Он подбежал к мужчине и тихим доверительным голосом проговорил:

— Ты ведь Герострат, сын Феопомпа?

— Да, это мое имя.

— Тогда у меня для тебя есть послание.

— От кого, мальчик?

— Это не важно. Если ты действительно хочешь обрести бессмертие, приходи сразу после заката в харчевню возле рыбного рынка. Спроси Филиппа из Микен.

— Кто такой этот Филипп? — спросил Герострат. — Почему я должен к нему идти?

Однако кудрявый мальчик исчез, словно провалился сквозь землю, точнее, сквозь мраморные плиты, которыми был выложен пол храма.

Герострат огляделся.

Незнакомый мальчуган озвучил его мечту, которой он поделился только с богиней. Значит, его послала сама Артемида!

— Слава тебе, Величественная! — проговорил Герострат и низко склонился перед статуей богини.

Виолетта Акулова сидела в своем кабинете и задумчиво разглядывала сережку, найденную на месте преступления.

Нужно добавить, что Акулова не выносила свое имя. Ее покойные родители обожали классическую оперу и дали своей единственной дочери имя в честь героини оперы Верди «Травиата».

Сама Акулова оперу не выносила на дух, они с мужем увлекались только драматическим театром. Так что она считала свое имя совершенно неподходящим для современной женщины, к тому же работающей в правоохранительных органах. Все коллеги знали об этом и называли ее не иначе как Ветой или уважительно — Ветой Даниловной, а самые близкие друзья — Веточкой. Хотя такое легкомысленное имя ей тоже совсем не подходило.

Коллеги уважали Вету Акулову за логический ум и мертвую хватку, соответствующую фамилии.

И вот сейчас она смотрела на сережку и думала.

Надеть эту сережку было невозможно — Акулова даже поставила следственный эксперимент, то есть попыталась вдеть серьгу в собственное ухо. Номер не вышел. То есть дужка была настолько хрупкой, что неминуемо сломалась бы буквально сразу.

А если так — тогда каким образом сережка оказалась на месте преступления?

Напрашивалось единственное разумное объяснение: кто-то ее туда специально подкинул, чтобы направить следствие по ложному следу. По следу Безроговой Дарьи Викторовны. Причем этот кто-то — явно мужчина, потому что любая женщина, посмотрев на эту сережку, догадалась бы, что с ней что-то не то…

Значит, Безрогова не виновата в убийстве соперницы… иначе она не стала бы подбрасывать улику против себя самой.

Сложность только одна: непосредственный начальник Акуловой — мужчина и ему трудно будет объяснить, что сережка — не улика, а напротив, доказательство невиновности Безроговой.

Значит, нужно какое-то другое, более весомое доказательство.

В мысли Акуловой вторгся посторонний шум, который мешал ей сосредоточиться.

Шум доносился из коридора.

Акулова встала из-за стола и выглянула из кабинета.

Там двое знакомых оперативников волокли упирающегося гражданина. Гражданин этот был низенький, плешивый, с обвислым носиком и слезящимися бесцветными глазками. Гражданин верещал неприятно высоким голосом:

— Отпустите! Я ни в чем не виноват! Я несчастная жертва клеветы и оговоров! Это все происки соседей, которые пытаются лишить меня моей законной жилплощади!

— Ветров, Топталов, что здесь происходит? — строго прикрикнула Акулова на оперативников. — Здесь, между прочим, люди головой работают и им тишина требуется!

— Извините, Вета Даниловна, — проговорил Ветров, — задержали вот этого козла по жалобе соседей…

— Сколько раз я вам говорила: не употреблять таких выражений! Козел — это оскорбление…

— Да никакое это не оскорбление, а натуральный диагноз! Иначе его никак не назовешь! Вы на него только посмотрите!

— Внешний вид — это еще не основание…

— На него весь дом жалуется, да почти вся улица Некрасова!

— Некрасова? — переспросила Акулова.

На улице Некрасова проживала обвиняемая Дарья Безрогова, а профессия научила Вету Даниловну внимательно относиться к любым совпадениям.

— Ну, не вся, — стушевался напарник Ветрова Топталов, — но двадцать шестой и двадцать восьмой дом постоянно на него жалуются. Заявления поступали неоднократно.

— И что же такое он делает, что вызвал у населения столько негативных эмоций?

— Подглядывает, — ответил Топталов, понизив голос. — Бинокль купил и подглядывает за жильцами. То есть в основном за жиличками, которые помоложе и попригляднее. Даже журнал наблюдений завел! — Топталов показал засаленную тетрадь.

— Клевета! — воскликнул задержанный. — Бинокля у меня нет! Вы же его не нашли?

— Мы его не нашли, потому что плохо искали! Не такая ты птица, чтобы время на тебя тратить!

— А раз не нашли — значит, и нету!

— Есть, нету — какая разница?

— Очень большая! Если нету бинокля — значит, мне нельзя инкриминировать вторую часть триста двенадцатой статьи, где «с применением технических средств»!

— Это мы еще посмотрим…

— И кстати, вы мне журнал отдайте, это моя интеллектуальная собственность!

— Это никакая не собственность, а вещественное доказательство и доказательство вины!

— Кроме того, вы зря говорите, что на меня все жалуются. Вот, например, гражданка из тридцать второй квартиры вовсе не жалуется, а наоборот…

— Ну да, есть такая особа, одна тысяча девятьсот сорок… не будем уточнять, какого года рождения. Ей даже приятно, что в кои-то веки хоть кто-то на нее посмотрел.

Топталов, Ветров, отставить пустые дискуссии! Заведите вашего… парнокопытного ко мне в кабинет. Мне с ним поговорить надо. У меня к нему вопросы.

— Да ради бога, Вета Даниловна! Можете его вообще забрать, нам с ним одним воздухом дышать неинтересно!

— И журнал его отдайте!

Оперативники завели вуайериста в кабинет Акуловой и удалились довольные.

Вета Даниловна села за стол, открыла блокнот и проговорила:

— Итак… ваша фамилия, имя, отчество?

— Козлевич Матвей Матвеевич, — охотно сообщил задержанный.

— Адрес?

— Улица Некрасова, дом двадцать три…

— Стало быть, дом двадцать восемь прямо напротив вашего и вы за его жильцами… точнее, жиличками наблюдаете?

— Каждый гражданин имеет право смотреть в собственное окно! — с апломбом произнес Козлевич. — У кого-то за окном, допустим, море, у кого-то горы, а у меня — жилой дом! Я же не виноват, что у меня за окном нет живописного пейзажа? Может быть, я на море смотрел бы с большим удовольствием. Но на безрыбье, так сказать… бывает, что вид в окне