Княжна - Елена Блонди

— Когда ты последний раз ходил босиком, Ашик? Когда испытывал голод? Не аппетит, вспоминая, что давненько не ел именно так запеченного ягненка, а голод, который гонит жевать траву и зеленые ягоды?

— В том нет нужды!

— Есть!

Беслаи остановился над самым креслом, и царственный брат, подняв лицо, смотрел на огромную фигуру, нависшую над ним.

— Мудрый знает, в спелости, в самом сладком времени без изъянов, таится начало смерти. Мудрый, облеченный властью, должен, слышишь, брат, должен быть готовым к смутным временам.

— Ты что-то узнал в походе? Кто грозит нам? Или в мире появилась новая болезнь? Скажи!

— Нет. Земле Долин не нужны болезни из мира за перевалом. Она сгниет сама.

— Закрой свой черный рот, Беслаи! И отойди, ты застишь мне свет.

— Сгниет! Потому что болезнь уже началась, Ашик. И болезнь эта — благополучие, довольство. Если не разразится война или не случится повального мора, которые встряхнут людей и заставят их вспомнить о главном, отделят слабых духом и трусов от настоящих, Землю Долин ждет беспощадное увядание. Государство пожрет самое себя. А люди в нем, беспокоясь о цвете праздничных халатов и о вкусе еды, начнут убивать за то, что застит им настоящий свет. Так будет, Ашик.

— Ты предлагаешь устроить войну, безумец? Или наслать болезни?

— Нет. Я нашел другой выход.

— Выход из открытого пространства, Беслаи? Ты ищешь его там, где все свободно!

— Выслушай меня. В память о наших матерях, что прожили жизни скромно и строго. Позволь мне договорить, брат. Я не безумен. Поднимаясь на вершины перевала, я стал видеть дальше.

— А я не глуп. Говори, я выслушаю и сам решу, как быть.

Беслаи отошел к широкому окну. Открытые рамы, забранные узорочьем цветных стекол, ловили свет заката. Среди подстриженных деревьев огромного сада мелькали фигурки садовников — ночью будет большой фейерверк.

— Мне нужны лучшие мальчики Земли Долин. По всем городам и селам я должен собрать их в военные лагеря. Там они будут жить, спать на голой земле, голодать, чтоб разломить на многих единственную черствую лепешку, охотиться, уходя в приграничные леса и дальше, в горы, без снаряжения и оружия, чтоб — выжить там.

— И как долго ты намерен издеваться над мальчиками? Год? Два?

— Десять лет, Ашик. Пока выжившие не станут мужчинами.

— Ты обезумел. Кто пойдет на это по своей воле?

— Издай указ, ты — царь.

— Начнутся беспорядки, Беслаи! Народ забыл, что такое войны и несчастья.

— Ты царь. Ты не должен забывать. И забота о них — твое главное дело.

— Я ли не забочусь о них!

— Позаботься о тех, кому еще предстоит родиться, Ашик!

Вечерний свет падал на большую фигуру, заслонившую окно. Ашик, выпрямив спину и положив руки на пышные подлокотники, смотрел, как парча на стенах тускнеет, и рисунки на ней становятся зловещими. Празднество, вытканное искусными рабынями, на глазах превращалось в похоронную процессию. В сером сумраке мерно и спокойно звучал голос странника Беслаи, человека, не пускавшего свет в царские покои.

— Твои сыновья, Ашик, должны тоже уйти со мной. Все твои сыновья.

Ашик молчал.

— Те из них, кто вернется обратно, достигнув зрелости, станут во сто крат сильнее и мудрее тебя. И Земля Долин получит новую силу для жизни.

Далекое солнце усаживалось на кайму горных пиков, и вершины уже протянули острые тени, покрывшие поля и город. Но в окно будет светить еще долго, так была построена царская башня — напротив широкой долины, взрезавшей далекие скалы.

— Те, кто вернется… Кто выживет…

— Да, царь. Жизнь — не детские игрушки.

Царю стало вдруг душно в застегнутой на множество самоцветных пуговиц шелковой рубашке. Он, двигая шеей и удерживаясь, чтоб не рвануть воротник, поднялся и подошел к брату. Оперся на широкий подоконник и, отодвигая Беслаи локтем, выглянул в вечерний бронзовый свет.

Чашей, полной жизни, лежала перед ними долина. От подножия башни дворцовые хоромы мешались с купами деревьев, откуда прыскали в золотое небо стайки птиц. Дальше ажурная ограда белого камня отделяла дворец от городских кварталов. На сторожевых площадках стояли, опираясь на копья, стражники в парадных кафтанах и высоких парчовых шапках — отсюда они казались детскими игрушками. И до самой городской стены веселые домики, белые улицы, башенки и купола, кроны деревьев. Дальше, теряясь в дымке, расстелены по склонам холмов ухоженные поля, разделенные лентами дорог. Зеленые — с кукурузой, желтые — с пшеницей, синие — с лавандовыми кустами, желтые — с сурепкой и горчицей, красные — с амарантом. И там, где солнце уваливалось в расщелину меж скалистых отрогов, светлым золотом блистали снега перевала. Царь Ашик знал — можно пройти по царской башне, выглядывая в каждое окно и увидеть ту же картину. Мирное счастье богатой страны, не знающей горестей и невзгод. Он вдохнул свежий вечерний воздух и прикрыл глаза, невольно улыбнувшись: так близко мелькнул перед лицом стриж, торопясь нахватать летающих насекомых, а потом устроиться на ночь в гнезде, одном из сотен гнезд под окнами и балконами башни. Злость на брата прошла. Что он, странник, бродяга, выбравший себе странную судьбу… Разве был он тут, когда Ашик вместе с учеными проектировал систему каналов для дальних полей? Или когда решал, как быть с регулярным войском и распределял доходы с земель землепашцев? Разве Беслаи не спал ночь за ночью, удерживая в непрерывной работе сложный механизм государства? Нет, он скитался, топтал безлюдные леса изношенными сапогами, пил горстью из безымянного ручья, ел полусырое мясо убитых зверей. Не ему давать советы — царю. Но он брат. И они любят друг друга. А советников у Ашика предостаточно, тех, что всегда были рядом — верных и знающих.

— Беслаи, брат, мы с тобой вместе росли и делили хлеб поровну. Наши матери были для обоих родными, мне иногда попадало от мамы Марьям, а тебя за ухо трепала мама Эрин. Но после наши пути разошлись — так всегда поступает с людьми жизнь. Я не готов принять твой совет. Но я по-прежнему люблю тебя и все, что говорил, не беру обратно. Ты можешь стать моим советником, я завтра объявлю о том на заседании царской палаты. Будешь жить во дворце, и сам выберешь себе покои. А ее, — он указал рукой на штору, за которой в полумраке теплился огонек лампы в тонких руках, — ее зовут Ханним, как этот прекрасный виноград. И она готова родить тебе первенца.

— Ашик, я…

— Довольно. Не забывай, кто из нас царь. Я сказал свое слово. Пойдем, продолжим пир.

Он хлопнул в ладоши, и девушки, держа в руках бронзовые лампы, тихо ступая, пошли вдоль стены, ставя каждая свою мерцающую ношу — на стол, на полку, в высокую нишу с гранеными зеркалами, на подоконник. В покоях стало светлее и все засверкало дымными цветными гранями: бокалы, витые ручки подносов, натертые глянцевые бока яблок, золотое шитье гобеленов на стенах и подушках. Ашик приложил руку ко лбу и, кивнув брату, вышел, метнув по плитам тяжелый подол халата.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});