Восход - Петр Замойский

— Ноги судорогой не сводило? — спросил Сатаров.

— Было чуток.

— Там же самые огромные ключи. Один из них так и называется «Гремучий». Хотя он и под водой.

Отсюда, с острова, можно обозревать полсела. Вот широкая улица. Это третье общество. Здесь живут самые богатые. Почти все избы крыты жестью, даже амбары. Недалеко от реки семистенка лавочника Покая, по прозвищу Милый. Этот обдирала похлеще Лобачева. Притом ласковый, с елейным голоском, с мягкой бородой, всегда аккуратно расчесанной. Милый — церковный староста. Он даже попа обманывает, крадет деньги из церковной кружки, а уж на что наш отец Федор хитер и жаден.

Невдалеке от дома Милого высится громадная, тоже семистенная, изба, выстроенная глаголем. Это изба Дериных, к которым мы в прошлом году ходили с хромым Ильей сватать ему невесту и получили от ворот поворот.

А улица второго общества спускается к середине пруда. С краю живет бедняк Максим Слободин с кучей голопузых и оборванных детей. Рядом с ним — маслобойщик Уколов с тремя сыновьями. Маслобойня у них новой системы, — винтовой, металлическая, а не деревянная, как у Павлова. К Уколовым ездят давить масло даже из соседних сел.

Я знаю всех обитателей, знаю, кто как живет, каков у кого характер, голос, навыки.

В этих обществах я был писарем до Февральской революции, а затем заместителем председателя сельского комитета. Сначала мы отобрали землю у помещика Сабуренкова, а потом у столыпинских отрубников и владельцев участков.

Но они не падали духом. Землю арендовали тайком у той же бедноты, да еще заставляли ее работать на себя. Хлеб же ловко прятали. И не в ямы, не в двойном полу амбара, а хранили его в чужих сусеках, у верных им бедняков. Поди придерись! И беднота не была на них в обиде. Богатеи платили им хлебом.

— Тяжелая будет работа! — невольно произнес я.

— Какая работа? — спросил Илья.

— Да вот хлеб отбирать. Раздор среди мужиков по-настоящему в самой деревне только начинается. Мы вон с Никитой… Кстати, где он?

— Плавает, — увидал Илья.

— Тут ему плавать много придется, — подсказал Сатаров.

— А вы на что?

— Да не бойся, у нас не утонет.

— Вот и говорю: нам с ним не в первый раз приходится организовывать комбеды. Все наши работники разъехались по селам. Иные комбеды уже собрали хлеб и двинули его на станцию. И нам надо торопиться. Сам товарищ Ленин занялся этим делом. Не сбудутся слова Рябушинского, что «костлявая рука голода задушит революцию». Нет, не дадим голоду задушить нашу революцию. Только самим работать день и ночь! Людей в комитет надо избрать энергичных. Кого ты, Илья, думаешь в председатели? Хорошо бы тебя самого запрячь!

— Я и так никуда не уйду. Надо другого, посвежее. А я уже всем глаза намозолил. Вот с этой мобилизацией бедняков и середняков в армию. Мы отправили пятнадцать человек. Теперь обучаются в Пензе. Насилу обувь и шинели достали. Не все шли охотно. А жены их и сейчас меня ругают.

— Им помочь хлебом надо в первую очередь. А вам к вечеру список бедноты составить. Созовем на собранье только бедноту, — сказал я.

— А если другие придут, прогонять их?

— Смотря кто придет. Если подходящие середняки — пусть. Мы хорошего середняка должны привлечь на нашу сторону. На это есть указание Ленина.

Я рассказал, почему мы избегаем созывать общее собрание крестьян села.

— Нас чуть не растерзали в Шереметьеве. Набрались кулаки с подкулачниками и говорить бедноте не дали, потом к столу двинулись. Рожи убийственные. В нашем селе мы всех знаем, а там — разберись, кто что. Все в лапти обулись, в зипуны нарядились, кричат, орут: «Мы все бедняки! Всех пишите. А хлеб не дадим грабить». Это мы халатность допустили.

— Туча-то, гляньте, туча-а! — вдруг заорал Сатаров и бросился в воду.

Следом за ним и мы с Ильей. Скоро достигли берега, где сидел уже одетый Никита.

— Ну, Илья, вы идите с Сатаровым составлять список, а мы зайдем пообедать с Никитой.

— И я с ними пойду, — сказал Никита.

— А обедать? Что же ты, голодным останешься? А что скажет моя мамка?

— Но зато я познакомлюсь при составлении списка с населением.

— Никита верно говорит, — поддержал Илья. — А обед и у нас найдется. Что же, у кузнеца и жрать нечего?

— Где собранье созвать?

— В школе. С учительницей я сговорюсь.

Проходя мимо подмостков, я невольно оглянулся, но Насти уже не было. Полоскали белье другие женщины. И стало почему-то очень грустно.

Глава 3

Чем ближе подходил я со стороны гумна к саду дьякона, тем больше меня охватывала робость. Я испытывал стыд и чувство какой-то неизъяснимой вины.

Да, я не заходил к ней полгода. За это время приезжал сюда только два раза, и то на день, не больше. Мне не удалось ее повидать и особой охоты не было. И ей со мной, наверно, тоже не было интересно встретиться. В самом деле — зачем? Нечто похожее на любовь между нами как-то возникало.

Она — учительница, много знает, и мне иногда тяжело было говорить с ней. Чтобы скрыть свое невежество, я больше всего прибегал к шуткам, к напускному веселью. Это выручало меня, и ей было со мной не скучно. Только чувствовал я, что она старалась не замечать моего невежества.

Я не мог поверить, что она полюбит меня. За что? Я неотесан, некрасив, вдобавок без руки. И, боясь, что действительно влюблюсь безнадежно и тяжело, я отошел от нее. Потом влюбился в другую девушку — Лену, получил отказ. А затем революция.

Попал в уездный город и весь ушел в работу. Попросту говоря, стало не до любви. Даже к Лене ни разу не заезжал н старался при командировках избегать ее село. Слишком горьки были воспоминания. А все ни к чему. Не такое время.

Но слова матери, что Соня заходила к нам, спрашивала обо мне, а потом перестала ходить, тронули меня. Вспомнились наши беседы с Соней в саду, где она кормила меня пельменями и поила малиновой настойкой. Вспомнилось, как у себя в комнате при школе она сообщила мне об убийстве Распутина, затем об отречении царя.

Мы оба радовались этим событиям. Накануне отречения царя я находился под домашним арестом. Урядник, обыскивая, нашел у меня несколько брошюр, привезенных мне братом Мишей с войны. С меня была взята подписка о невыезде.

И вот сейчас, медленно идя межою и оглядываясь, как вор, прихожу к мысли, что много хорошего я видел от Сони. И то, что она, внимательно относясь ко мне, иногда подтрунивала, — что ж, ей скучно было, она ни с кем не дружила, а тут подвернулся человек достаточно грамотный, начитанный и, как она говорила, «самородок». Обижаться мне не на что. Потом она взялась учить меня, не знаю зачем, немецкому языку. Советовала поступить в университет Шанявского в Москве. Иногда неизвестно почему во мне пробуждалось самолюбие. Я негодовал на ее превосходство надо мною и злился. Ишь «самородок»! Будто неотесанный какой-то камень. Но ведь большая часть моих товарищей по работе в уезде тоже «самородки». Правда, есть среди нас люди с высшим образованием и со средним. Они разного возраста. Вот врач, старый земский врач Сонин, вот землемер Начеткин, вот сын священника Гаврилов. Этот окончил духовную семинарию, но вступил в партию и заведует уездным отделом народного образования. Вот старик Соколов, учитель гимназии. Он мой заместитель во внешкольном подотделе. Боков — председатель комсомола. Он окончил гимназию.

Минует оно, грозное время, не будет войны, голода, разрухи, тогда и нам можно будет учиться. А сейчас надо собирать силы и ценить каждого способного человека, если он решил работать с нами. Что ж Соня? Она может быть очень полезной. Пустяки, что она дочь дьякона. Да какого еще дьякона! Из мужиков.

Я подходил к калитке сада. Соню я заметил, когда пошел в сад. Она была за густым малинником у клубники. То мелькнет ее белое платье, то покажется голова с пышными волосами, то вновь скроется. Она меня не видела.

Долго я стоял и любовался ею, прячась в густой тени огромной яблони. То и дело оглядывался по сторонам, как бы кто не увидел. Но ни в огородах, ни в переулке никого не было. И вот она встала. В руках у нее тарелка, полная клубники.

Посмотрев по сторонам, Соня начала выбираться из грядок. Она шла теперь лицом ко мне, в сарайчик. Лицо ее было, как показалось мне, хмурым, брови сдвинуты.

Вдруг поднявшийся ветер зашелестел в саду среди деревьев. Посыпались яблоки, стуча по сухой земле, как град. Ветер взметнул Соне волосы с затылка на лоб. Она поправила их на ходу и быстро прошла в сарай. Скрипнула дверь.

Внезапно упали первые крупные капли дождя. Зашелестели по листьям. Еще осыпались яблоки. Робость моя исчезла. Я тихонько на носках приблизился к сараю. Остановившись у полузакрытой двери, я постучал.

— Кто там? — испуганным, как мне показалось, голосом спросила Соня.

— Царь Петр, — осекшимся голосом ответил я.

— Кто, кто?