Грядущий мир. Катастрофа - Яков Окунев

— Черт возьми! — грохочет капитан. — Откуда здесь ледяная гора?

Волосы обладают способностью шевелиться от ужаса. Стержни волос напрягаются и выпрямляются, колко упираясь в кожу черепа. Профессор чувствует это шевеление волос на своей голове и озноб, пробегающий по спине.

Вода! Вода! В трюме гробницы! Правда, они герметически запаяны, но… На дне океана не будет пробуждения ни через двести лет, ни раньше, ни позже.

Черный прямоугольник дверей, ведущих на палубу, взметнулся вверх. В черном прямоугольнике, как в раме, белый, слишком белый кружок лица. Он что-то кричит, этот матрос:

— На палубу! Все на палубу!

Он прыгает вниз, через три ступени, как капитан, стучит кулаками в тонкие филенки дверей и зовет:

— На палубу! На палубу!

Кроме профессора Морана, никого здесь нет: все, кто мог выбраться наверх, уже на палубе, а в нижние каюты хлынул океан и закупорил все двери.

На палубе к бортам мчится белый ревущий поток. Пассажиры, в одном белье, выскочили из кают. Поток несет профессора к борту, где матросы спускают лодки.

Гора? Где ледяная гора? Палец прожектора проткнул тьму и, саженях в десяти, уперся в сверкающую стену, которая медленно уходит в темно-желтый туман.

…Маленький телеграфист в аппаратной радио — по пояс в воде. У маленького телеграфиста рассечена щека. На аппарат падают красные звезды крови. Маленький телеграфист работает. Радио разносит вопли по всему свету:

— «Атлант»… авария…

— …Ледяная гора… градусов… широты…

— …Авария… широты… долготы…

— …2 часа 35 минут…

— …Трюм… каюты… над водой…

— …Крен… Спасайте…

— Спасайте! Спасайте!

Ноги маленького телеграфиста свело судорогой. Звездочки крови пятнят аппарат. Телеграфист работает.

Длинный американец вцепился одной рукой в лодку, а другой тычет в лица, отрывающих его от шлюпки, матросов. Американец учился боксу. Матрос с разбитой челюстью падает на спину.

— Сто тысяч долларов! Миллион долларов! — ревет американец. — Я — Вилльям Кэстль — плачу миллион долларов за шлюпку.

Все хотят жить. Мужчины, женщины, дети хотят жить. Миллиардер Вилльям Кэстль хочет жить. Половину состояния за шлюпку для миллиардера Вилльяма Кэстля! Кто еще может заплатить так дорого за свою жизнь?

Маленький телеграфист тоже хочет жить. Ему нечем платить за свою жизнь. Вода уже дошла до плеч. Голова маленького телеграфиста над водой, из этой головы глядят глаза, которые хотят жить, а руки под водой работают.

И матросы хотят жить.

— Джентльмены! — кричат матросы. — Джентльмены! Раньше всех дети и женщины.

Дети и женщины? Миллиард, два миллиарда долларов за шлюпку дли Вилльяма Кэстля!

Рябой немец платит меньше, но он платит. Все свое состояние. Он влез на шлюпку, еще висящую на тросах, размахивает револьвером и хрипит:

— Револьвер заряжен. Спускайте шлюпку. Все до последней марки. Не трогайте меня.

Профессор Моран не учился боксу. Но эта свинья, которая влезли в шлюпку… И другая свинья, Вилльям Кэстль… Опять напрягаются стержни волос… Профессор взмахивает своим маленьким кулачком и втыкает его в мягкое, как тесто, лицо немца, а другой рукой вырывает у него револьвер.

… Одни глаза маленького телеграфиста над водой. Они живые, эти глаза.

Бах! Бах! Профессор Моран стреляет в воздух и визжит в истерике:

— Всякого, кто подойдет, убью! Женщины с детьми — сюда. Жирная свинья, вылезай из шлюпки!

Шлюпки спускаются в черный провал. Ужасны эти крики, идущие снизу. Стоны, ругательства, плач, треск дерева и злое, остервенелое рычание океана.

…В каюте маленького телеграфиста… Ее нет — этой каюты…

И гробниц нет, и там, где была палуба, океан ткет серебристую парчу из пены. Профессор Моран занял маленький-маленький кусочек места над водой, на капитанском мостике.

Черные агатовые глаза профессора хотят жить. Океан лижет его колени, потом грудь. Простая задача, гробницы погибли, шансов — никаких; в руке револьвер, и если нажать вот эту штучку…

Профессор сжимает зубами дуло. Ну! Ну! Черный агат в глазах пылает: жить, жить! На уровне лица профессора вспухает грудь океана, и волна лижет его своим соленым языком… Ну? В чем же дело?

Неожиданным рывком указательный палец дергает собачку… На профессора обрушивается водяная гора…

Последняя игра

Сухое личико в сетке синих жилок — отполировано. Тыквообразная лысина цвета старой слоновой кости — в круглой рамке серебряного пуха Крошечные ручки. Голубоватые ноготки. Джон Хайг. Металлический трест. Две трети мировой металлической промышленности. Факт!

Семенит проворными шагами по красному коврику красного кабинета и морщит переносицу. Когда Джон Хайг морщит переносицу — будут события.

Что такое война? Уйма металла! Сотни тысяч тони чугуна, меди, стали, железа! Дивиденд! Дивиденд!

Япония вооружена, Англия вооружена, Россия… О, эта Россия! При воспоминании о России у Джона Хайга шевелятся волоски на краях его лысины.

Кто мог думать? Эти большевики не имели ни хлеба, ни денег, ни войска. Они грабили Хайга: четыре завода и рудники на Урале. Большевиков, казалось, можно было взять голыми руками. Но они щелкнули американцев, щелкнули англичан, расщелкали всех и — живут. У Джона Хайга печень не в порядке и, когда он думает о России, то… лучше не думать о России!

Итак, весь мир вооружен и больше некого вооружать. Лозунг для войны сам лезет в руки. Война против милитаризма. Вы хотите, чтобы ваших детей не калечили на войне? Воюйте. Хе-хе-хе, воюйте! Тонны железа, стали, чугуна! Монбланы металла! Акции летят в гору! Золото хлещет рекой! Золото! Золото!

Для тех, у кого нет акций, кто не получает прибылей, нужны красивые слова. Выдумайте хорошую декларацию — и они, как бараны, пойдут на бойню. Хе-хе! А Джону Хайгу нужны не слова, а дивиденды.

Кто против войны? Эдвард Хорн. Он в Вашингтоне, он в Чикаго, он в Филадельфии — везде Эдвард Хорн. Высидел четыре года каторжной тюрьмы и опять гремит. Тут, там, здесь — слушают его миллионы. Миллио-ны!

Эдвард Хорн не желает войны. Конечно, всякий свободный гражданин С.-А. Ш. имеет право… Но Эдвард Хорн не хочет и мира. Он зажигает миллионы голов. Вчера, сегодня в Нью-Йорке, в Филадельфии, в Чикаго метались по улицам кровавые вспышки знамен…

Прежде, чем бросить лозунг войны, надо посадить Эдварда Хорна и сотни три красных головорезов на электрический стул. Что? Законные основания? Позвольте спросить, что такое законные основания? Хе-хе!

Теле-мегафон — последний крик техники. Джон Хайг нажимает никелированную кнопку. Поворот рычажка. Стрелка скользит по доске с нумерацией. Труба мегафона гремит:

— Слушаю!

— Алло, мистер Прайс.

Над аппаратом вспыхивает экран. На экране — щекастое лицо с тремя подбородками — настоящий бульдог. Это Вилльям Прайс. Каменноугольные копи и газовые заводы.

— Оль-райт! Начнем!

— Начнем! Сейчас я вызову Мариам Дэвис и братьев. Опять поворот рычажка. На экране — Мариам Дэвис с братьями. Нефтяные источники.

У Мариам Дэвис белое, мертвое совсем фарфоровое лицо. Тушь восстановила ее вылезшие брови. Под бровями безразличные, как у куклы, глаза без мысли и огня. Не глаза, а голубоватые стеклышки.

Братья:

Спортсмен Леон. Он тонок и длинен, как вязальная спица. Челюсть быка, лоб узенький, зарос рыжими волосами.

Бабник и обжора Тодди. Каждое утро ему подают меню всех первоклассных ресторанов Нью-Йорка. Своему любимому повару он обещал оставить, после своей смерти, полмиллиона долларов. У Тодди все лицо ушло в огромный нос, нижняя губа презрительно выпячена, фигура — наверху острая, внизу расширяется, живот — в два обхвата.

Мариам Дэвис и братья кивают головами на экране. Джон Хайг кланяется экрану и бросает в приемник сухие обрубки фраз:

— Начнем совещание. В узком кругу. Остальных оповестим о результатах. Итак: во-первых, печать. Как обстоит дело с печатью, мистер Прайс?

Вилльям Прайс скалит свои золотые зубы на экране. Мегафон грохочет.

— Хо-хо-хо! Куплена! Два миллиона долларов. Кроме того, «Нью-Йоркский Вестник» объявляет завтра лотерею для розничных читателей в сто тысяч долларов.

— Это для чего? — удивляется Джон Хайг. Вилльям Прайс прищуривает левый глаз.

— Это ловкая идея! Моя идея! На одном из экземпляров газеты будет выигрышный номер. Газету будут рвать из рук газетчиков.

— Ага!

— Ага! Ага! — произносят в мегафоне джентльмены и леди.

Тодди Дэвис расслабленно стонет:

— О-о, у меня опять почки!.. Вчера я устроил банкет для… черт подери мои почки!.. журналистов и депутатов. Они положительно не умеют есть, как порядочные лю… Ой-ой!.. Были речи…