Приключения барона Мюнгхаузена - Рудольф Эрих Распе

Скромность не позволяет людям подчиненным приписывать себе ратные подвиги и победы. Военная слава по обыкновению достается полководцам, невзирая на незначительность их личных достоинств, или, уж совершенно незаслуженно, – королям и королевам, которые нюхают порох только на маневрах, знакомы с походной жизнью лишь по лагерным сборам в мирное время, а боевой порядок войска видят на смотрах и парадах.

Ввиду всего этого я не имею никаких притязаний на славу, которую стяжала наша армия в многочисленных сражениях с неприятелем. Все мы сообща исполняли свой долг, а это слово на языке патриота, воина, короче – порядочного человека имеет гораздо более глубокий смысл и более обширное значение, чем утверждают праздные краснобаи.

Поскольку в то время я командовал гусарским полком, то много раз возглавлял разнообразные экспедиции, организация которых всецело возлагалась на меня ввиду моей опытности, знаний и мужества. Значит, я могу, не кривя душой, приписать успех наших самостоятельных военных действий как себе, так и моим храбрым сотоварищам, слепо вверявшим мне свою участь, когда я водил их к победам.

Однажды мы отбивали нападение турок, совершивших вылазку под стенами города Очакова, причем наш авангард попал под сильнейший огонь. Мой ретивый конь-литвин едва не умчал меня в самую свалку.

Я занимал довольно отдаленный передовой пост. Вдруг вижу: от города надвигается на нас неприятельская колонна в густом облаке пыли, мешающем мне определить хотя бы приблизительно ее численность и планы.

Я мог прибегнуть к избитой военной хитрости, окружив себя таким же столбом пыли, однако это не помогло бы мне разобраться в ситуации и не подвинуло бы меня ни на шаг к той цели, достичь которой я был обязан. И я распорядился действовать иначе.

По моему приказу фланговые рассыпались по обоим флангам, поднимая страшнейшую пыль.

Я же в это время с остатком своего полка поскакал прямо на неприятеля, чтобы узнать, каковы его силы.

Мой расчет оправдался: турки держались и дрались лишь до тех пор, пока мои фланговые не нагнали на них страха, расстроив тем самым их ряды. Тут наступил момент храбро броситься на врага. Мы совершенно рассеяли его, разбили наголову и не только загнали обратно в крепость, но заставили совсем покинуть ее и отбросили мусульман очень далеко, на что даже и не рассчитывали.

Благодаря невероятной резвости моего коня я опередил всех преследователей. Когда же, очутившись в самой крепости, я увидал, что неприятель, ища спасения в бегстве, знай себе драпает через противоположные ворота вон из города, то счел за лучшее остановиться на базарной площади да приказать трубачу трубить сбор.

Остановился, оглядываюсь… Вот тебе раз! Позади меня ни трубача, ни кого бы то ни было из моих гусар.

«Что они, скачут, что ли, по другим улицам или куда-нибудь девались?» – подумал я.

Однако, по моим соображениям, гусары не могли быть далеко и негде было им замешкаться.

В ожидании товарищей повернул я своего запыхавшегося литвина к водопою, устроенному на площади. Он жадно припал к воде и пил ее, пил без всякой меры. Меня наконец удивило, почему бедное животное не в силах утолить свою жажду.

А между тем дело объяснилось довольно просто.

Когда я опять стал озираться по сторонам, отыскивая глазами своих солдат, что же представилось моему взору, как вы полагаете, милостивые государи? Вся задняя половина моей несчастной лошади, с крестцом и ляжками, была отрублена напрочь. И выпитая лошадью вода выливалась сзади, не принося животному ни прохлады, ни облегчения.

Как это могло случиться, оставалось для меня совершенной загадкой, пока не прискакал наконец ко мне – причем с противоположной стороны – мой конюх. Среди потока сердечных поздравлений, пересыпанных крепкими ругательствами, он сообщил следующее. Когда в сумятице неприятельского бегства я въезжал вслед за турками в крепость через ворота, сверху неожиданно спустили тяжелую железную решетку; она ударила моего коня по спине и разрубила его пополам. И вот отрубленная задняя часть, очутившись в густой толпе беглецов, отчаянно ломившихся в ворота, принялась жестоко лягаться, производя страшное опустошение среди них, а потом победоносно удалилась на ближайшее пастбище, где, по всей вероятности, мне будет легко ее найти.

Обрадованный такой вестью, я тотчас поворотил назад, и передняя половина моей лошади, остававшаяся еще в моем владении, привезла меня на указанный луг необычайно быстрым галопом.

На мое счастье, здесь я действительно отыскал и другую ее половину, причем, к своему немалому удовольствию, убедился воочию, что задняя половина как ни в чем не бывало предается невинному развлечению. Оно было выбрано удивительно кстати. Самый изобретательный церемониймейстер не сумел бы придумать ничего более подходящего для забавы безголового субъекта.

Одним словом, отрубленная часть моего чудо-коня в кратчайший срок уже успела завязать весьма близкое знакомство с гулявшими тут кобылицами и, должно быть, забыла о своем недавнем злоключении, судя по задору и веселью ее конского гарема.

При этом, конечно, голова совсем не принималась в расчет, так что жеребята, обязанные своим существованием этим игривым минутам, должны были появиться на свет никуда не годными уродами, у которых не окажется всех органов, временно отсутствовавших у их отца.

Как бы то ни было, я получил неопровержимое доказательство того, что обе половины моей лошади вполне жизнеспособны, а потому велел послать за нашим ветеринаром. Тот, недолго думая, составил половины вместе и сшил молодыми побегами лавра, случившегося под рукой весьма кстати.

Шов благополучно зарубцевался, но тут стало твориться нечто удивительное, подобающее лишь столь прославленному коню. Побеги пустили корни в его теле, стали расти вверх и образовали надо мною густолиственный намет, так что впоследствии я мог с огромной важностью кататься верхом, осеняемый нашими общими лаврами.

* * *

О другом неприятном последствии жаркого дела с турками я упомяну лишь мимоходом.

В ожесточенной стычке я так яростно, так долго и неутомимо разил врагов, что моя правая рука, расходившись, не могла никак уняться и упорно продолжала крушить воображаемого супостата, которого давным-давно уже и след простыл.

Чтобы не колотить ни за что ни про что ни самого себя, ни своих людей, когда они приблизятся ко мне, я был принужден забинтовать свою руку и целую неделю носить ее подвязанной, точно она была отрублена у меня по самый локоть.

* * *

От человека, сумевшего объездить такого дикого коня, как мой литвин, можно с полной вероятностью ожидать, государи мои, также и других чудес ловкости по части акробатического искусства и верховой езды, чудес, которые показались бы несколько неправдоподобными, если бы ими вздумал хвастаться первый встречный. Вот судите сами.

Однажды осаждали мы не помню уж какой именно город, и нашему главнокомандующему до зарезу приспичило разузнать о положении дел в неприятельской крепости.

Между тем незаметно проскользнуть мимо всех передовых постов, пикетов и наружных укреплений неприятеля было очень сложно, почти невозможно. Вдобавок у нас не находилось ни одного человека, способного успешно выполнить такую замысловатую задачу.

Побуждаемый служебным усердием и кипя отвагой, я, пожалуй, чересчур опрометчиво и поспешно взял это дело на себя.

План мой отличался смелостью и простотой. Встав около одной из самых больших наших пушек, я дождался момента, когда грянул выстрел, и тотчас же вскочил верхом на пушечное ядро с целью полететь на нем в осажденный город.

Однако во время этого воздушного полета я одумался на полдороге, и в голове у меня возникли неотвязные сомнения в разумности моего плана.

«Гм, – говорил я сам себе, – в крепость, положим, ты попадешь, а вот как выберешься оттуда? И что с тобою там сделают? Тебя сразу же примут за шпиона да и повесят на первой виселице, а такой постыдный конец не подобает барону Мюнхгаузену».

Вследствие таких соображений я перестал колебаться и, встретив пушечное ядро, пущенное осажденными в наш лагерь, проворно перескочил на него, пользуясь таким прекрасным случаем.

Минуту спустя я попал уже к своим, хотя и не сделав дела, но зато вполне здрав и невредим.

* * *

Как я, так и моя лошадь, славились умением шутя брать любые барьеры. Ни рвы, ни изгороди никогда не заставляли нас сворачивать с прямого пути.

Однажды мчался я верхом по следу зайца, которому надо было пересечь большую дорогу. Как раз в ту минуту по ней проезжала карета с двумя красивыми дамами. Экипаж заслонил от меня бегущего зверька. Но тут моя лошадь так стремительно и легко проскочила со мной над каретой (а в каретных окнах стекла были спущены), что я едва успел на лету почтительно снять шляпу и извиниться перед дамами за такую смелость.