Князь-волхв - Руслан Мельников

«Возлюбленный сын-император» — долговязый, крепкий и жилистый тевтон средних лет — восседал на высоком походном троне с резной спинкой подобно неживому истукану. Все пространство позади трона закрывала плотная занавеска — видимо, за ней располагалась опочивальня. А может быть, пряталась дополнительная стража.

Феодорлих не шевелился. С плеч императора ровными и прямыми — словно вырубленными зубилом каменотеса — складками ниспадала тяжелая мантия, обшитая мехом горностая. На голове Феодорлиха сверкала драгоценными каменьями массивная золотая корона, похожая на круглую зубчатую башню. Крупные самоцветы, вмурованные в желтый металл, особо подчеркивали рыжеватый оттенок длинных ухоженных волос. Сильные руки свободно и расслабленно возлежали на широких подлокотниках, украшенных оскаленными львиными мордами. Феодорлих смотрел поверх голов. Император, казалось, был сейчас несказанно далек от всего происходящего у подножия трона. Глаза его будто и не видели ханских послов.

Зато послов внимательно изучали другие глаза, взгляд которых особо выделялся среди прочих взглядов. В них, в глазах этих, не было ни насмешливого любопытства праздной свиты, ни кичливого презрения благородных имперских рыцарей, ни настороженной подозрительности стражей-телохранителей. В них крылось что-то иное — гораздо более опасное.

Глаза, так встревожившие Тимофея, — огромные, черные, пронзительные, — принадлежали маленькому сморщенному человечку неопределенного возраста. Неестественная худоба, заостренные черты лица и редкая козлиная бородка делали его облик смешным, однако придворным шутом он не был. Не бывает шутов с такими глазами.

Одетый в длиннополую и широкорукавную красную накидку, в легком красном колпаке, свисавшем к левому плечу и подвязанном у подбородка узкой тесемкой, в красных остроносых башмаках, латинянин расположился на невысоком стульчике у ног Феодорлиха. Что само по себе удивительно: этот большеглазый и козлобородый был единственным, кто осмеливался сидеть в присутствии императора. Кому дозволялось сидеть…

Кого Феодорлих мог одарить такой привилегией? Советника и мудреца, мнением которого особенно дорожит монарх? Нет, не в этом дело. Не только в этом, по крайней мере.

Незнакомец в красном словно восполнял недостаток внимания со стороны Феодорлиха к ханским посланцам. Он всматривался в каждого колючими пытливыми глазами. И всякий раз, когда неприятный взгляд его скользил по Тимофею, русич кожей, плотью, всем своим существом ощущал враждебные магические фибры и настырную чужую волю, бесцеремонно пытавшуюся влезть в душу и разум, норовившую прочесть сокрытые мысли и вызнать потаенные чувства.

Чтобы выдержать такое, мало было просто сопротивляться. Чтобы не открыться такому, следовало иметь волю, укрепленную силой охранных заклинаний. Если бы не колдовская защита, которую предусмотрительно поставил над ним князь-волхв Угрим Ищерский, вряд ли Тимофей устоял бы под натиском этого взгляда.

Придворный чародей — вот кем являлся латинянин, носивший одежды цвета крови… И притом чародей не из слабых.

* * *

Тимофей чувствовал, как стекает пот по спине. В глазах полыхали багровые блики. А глаза латинянского колдуна давили все сильнее, глаза старались прорвать незримый волховской щит. Напряжение росло. Но к счастью, дело близилось к концу.

— В знак своего расположения великий хан передает возлюбленному сыну-императору скромные дары…

Бельгутай выдержал паузу.

Татарский нойон был все же опытным послом. На самом деле дары, привезенные из Орды, представляли собой немалое сокровище. Золото и меха, драгоценные каменья и прекрасное оружие, дорогие одежды и лучшие кони из ханских табунов — все это было вполне достойно императора. Однако в подчеркнутой «скромности» подарков крылся тайный намек. Хан Огадай через своего посланца давал понять: он невообразимо богат, настолько богат, что нисколько не обеднеет после щедрых даров.

— … И великий хан надеется, что недоразумение, связанное с северными урусскими землями, будет улажено без ненужного кровопролития, — завершил наконец свою речь Бельгутай.

Тимофей закончил перевод.

Томительное молчание повисло в шатре. Заключительные слова кочевника можно было расценивать и как заверение в дружбе, и как предупреждение или даже угрозу.

Теперь оставалось ждать ответного слова. Приказа казнить дерзких посланцев или повеления миловать.

Феодорлих нехотя возвращался из неведомых далей, где по сию пору блуждал его взор. Император опустил глаза, нарочито небрежным взглядом скользнул по лицам послов. Покосился на колдуна у своих ног.

На миг Тимофею показалось, что между Феодорлихом и магом произошел краткий безмолвный диалог. Почудилось даже, будто латинянский колдун кивнул. Соглашаясь? Давая знак? Или позволение? Позволение императору?!

Феодорлих заговорил.

— За дары — благодарю. — Голос монарха звучал негромко, но внушительно. — Хан проявляет достойный пример поистине королевской щедрости. Ответные подарки вам вручат при следующей нашей встрече.

Тимофей переводил слова Феодорлиха, склонившись к самому уху татарского нойона, и лишь потому увидел, как дернулась — едва-едва заметно, но все же дернулась — щека Бельгутая. Слабая тень недовольства (только тень — большего послу не позволено) скользнула по каменному лицу степняка. Еще бы! Бельгутаю было от чего яриться: латинянский император сознательно избегал именовать Огадая ВЕЛИКИМ ханом.

— Что же касается всего остального… — Лицо Феодорлиха утратило былую невозмутимость. Глаза вспыхнули. Брови сошлись у переносицы. В голосе отчетливо звякнула сталь. — У меня есть только один отец. Достославный Феодорлих Первый Огненнобородый. И никакого иного отца над собой признавать я не намерен. Равно как и ничьей власти. Запомните и передайте хану мои слова. Сыновьями пусть он называет своих вассалов.

Нет, император вовсе не витал в облаках все это время. Глядя поверх голов, Феодорлих внимательно слушал послов. И главное — слышал каждое произнесенное слово.

— Теперь о русских княжествах…

Тень гневливой суровости покинула лик монарха. Губы императора неожиданно скривились в изумленной улыбке.

— Разве это я воюю земли русинов? Разве под моим предводительством взяты Псков, Новгород и прочие северные города? Разве не магистры Тевтонского и Ливонского орденов, объединившись друг с другом и призвав под свои знамена европейское рыцарство, провозгласили очередной Крестовый поход в восточные земли?

— Но разве шатры прусских и ливонских крестоносцев не стоят в этом лагере? — бесстрастно спросил в свою очередь Бельгутай. Тимофей столь же бесстрастно перевел слова степняка. — Разве рыцарские ордена не выполняют нынче волю вашего величества? Разве осмелились бы магистры сами, без одобрения императора и без наущения из Рима, тоже, впрочем, подчиняющегося вашему величеству, объявлять походы, собирать рыцарские отряды и нападать на соседей?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});