Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Идиллия - Лев Толстой

– Здравствуй, тетушка, куда Богъ несетъ?

А самъ поперекъ дороги сталъ.

– Домой идемъ, что дорогу загородилъ, я и обойду.

Повернулъ лошадь, за ней поѣхалъ. Посмотритъ на него баба – орелъ, думаетъ, это не Андрюхѣ чета.

– Какъ тебя зовутъ, молодайка?

– A тебѣ начто?

– Да нато, чтобы знать, чья такая красавица бабочка.

– Какая ни есть, да не про тебя. Нечего смѣяться то.

– Какой смѣяться. Да я для такой бабочки и ничего не пожалею. Какъ звать?

– Маланьей. Чего еще нужно?

(Онъ опять дорогу загородилъ). Слѣзать сталъ.

– Мотри! – да граблями на него.

– А по отчеству какъ?

– Радивоновна.

Слѣзъ, пошелъ съ ней рядомъ.

– Ахъ, Маланья Радивоновна, хоть бы поотдохнула минутку, ужъ такъ то ты мнѣ полюбилась.

А Маланька какъ чуетъ чего недобраго, и лестно ей, и любо, и жутко, все скорѣе шагу прибавляетъ.

– Ты своей дорогой ступай, а я своей. Вотъ мужики сзади ѣдутъ. Тебѣ дорога туда, a мнѣ сюда.

– Маланья Радивоновна, мнѣ, – говоритъ, – за тобой не въ тягость идти.

Взялъ изъ кармана платокъ красный, досталъ, ей подаетъ.

– Не нужно мнѣ отъ тебѣ ничего, брось.

– Матушка, красавица, Малашенька! —говоритъ. – Что велишь, то и сдѣлаю, полюби только меня. Какъ увидалъ тебя, не знаю что надо мной сдѣлалось. Красавица ласковая, полюби ты меня!

И Богъ знаетъ, что съ нею сдѣлалось, такая бой-баба съ другими. Только потупилась, молчитъ и сказать ничего не умѣетъ. Схватилъ онъ ее за руки.

– Негаданная, незнатая ты моя красавица, Маланья Радивоновна, полюбилъ я тебя, что силы моей нѣту. 10 мѣсяцевъ дома не бывалъ, – самъ блѣдный какъ полотенцо сталъ, глазами блеститъ, – мочи моей нѣтъ. – Сложилъ руки такъ то: – Богомъ прошу тебя, – голосъ дрожитъ, – постой на часъ, сверни ты съ дороги, Маланья Радивоновна, утѣшь ты мои тѣлеса. —

Растерялась, только и сказала:

– Ты чужой, я тебя не знаю.

– Я чужой, и стыдъ съ собой увезу.

Да какъ схватитъ ее на руки, – мужикъ здоровый, – понесъ ее сердешную.

Разузналъ все объ ней, гдѣ дворъ, и гдѣ ночуетъ, вынулъ кошелекъ изъ-за, пазухи, досталъ цѣлковый рубль, далъ ей. Взвыла баба:

– Пожалѣй ты меня, не срами.

– Вотъ тебѣ, – говоритъ, – моя память, а завтра какъ темно, такъ я засвищу на задворкѣ.

Проводилъ ее до выхода изъ лѣсу, сѣлъ на коня и былъ таковъ.

5.

Пришла домой, старикъ, старуха ничего не знаютъ, не вѣдаютъ, а видятъ – баба другая стала. Ни къ чему не возьмется, все куда бѣгаетъ. Андрюхѣ еще тошнѣе стало. Пришелъ онъ разъ къ ней на гумно, сталъ говорить, такъ какъ на злодѣя напустилась, остервенилась вовсе, заплакала даже.

– И не смѣй ты говорить мнѣ ничего, навязался – чортъ – пошутить нельзя, – заплакала даже, – отъ тебя мнѣ горе все.

Ничего не понялъ, еще тошнѣе стало Андрею, а все уйти силы нѣтъ. Хотѣлъ отецъ его на другое мѣсто поставить, много лишковъ давали, такъ нѣтъ, – говоритъ, – я даромъ здѣсь жить стану, а въ чужіе люди не пойду.

Тутъ, съ этаго покоса, и погода перемѣнилась, дожди пошли беспрестанные; которая мужицкая часть осталась, такъ и сопрѣла въ лугахъ. Кое-что, кое что высушили по ригамъ. Съ утра и до вечера лило; грязь, ни пахать – изъ рукъ соха вырывается, гужи размокаютъ, ни сѣно убирать, ничего. – Идетъ разъ Андрюха въ ригу, на барщину, по лужамъ посклизается, шлепаетъ; видитъ, баба, накрымшись платкомъ, съ хворостиной, голыми ногами по грязи ступаетъ – корову Маланька искала. Дождь такъ и льетъ какъ изъ ведра цѣлый день, скотину въ полѣ не удержатъ пастухи. Смотритъ, гуртовщикъ ѣдетъ, поровнялся съ ней.

– Нынче, – говоритъ.

Маланька голову нагнула. «Такъ вотъ кто», думаетъ Андрей. Пришелъ домой, спать не легъ, все слушалъ. Слышитъ, свиснулъ кто то за гумнами. Маланька выскочила, побѣжала. Пришелъ Андрей къ овину, видитъ – мужикъ чужой.

– Ты кто?

– Работникъ.

– Не сказывай, на двугривенный. Взялъ Андрей двугривенный, что станешь дѣлать. Только не Андрей одинъ узналъ, стали замѣчать по деревнѣ: часто наѣзжаетъ гуртовщикъ, Маланька съ солдаткой бѣгаетъ. – Ну, да мало ли что говорятъ, вѣрнаго никто не зналъ. Пріѣзжаетъ разъ Евстратъ ночью. Слышалъ ли онъ, или такъ, – бабы нѣтъ.

– Она, – говорятъ, – на гумно пошла.

Пошелъ въ овинъ – голоса. Задрожалъ даже весь. Въ сарай, глядь – сапоги.

– Эй, кто тамъ? – да дубиной какъ треснетъ; дворникъ въ ворота, да бѣжать. Малашка выскочила въ рубахѣ одной, въ ноги.

– Чьи сапоги?

– Виновата.

– Ладно-жъ, ступай въ избу.

А самъ сапоги взялъ понесъ. Легъ спать одинъ. Утромъ взялъ черезседѣльню свилъ, видитъ Андрей. Зазвадъ бабу въ чуланъ, ну жучить; что больше бьетъ, то больше сердце расходится. – «Не гуляй, не гуляй! – за волоса да объ земь, глазъ подбилъ. А она думаетъ: «Въ брюхѣ то что сидитъ, не выбьешь».

Мать стала просить. Какъ крикнетъ: «Кто меня учить съ женой будетъ!» что мать застыдилась, прощенья просить стала. Запрегъ лошадь, поѣхалъ съ Андреемъ пахать. Сталъ допрашивать.

– Ничего не знаю.

Пріѣхалъ домой, отпрегъ, баба ужинать собираетъ – летаетъ, не ходитъ; умылась, убралась, синякъ видно, и не смѣетъ взглянуть. Поужинали. Старики пошли въ чуланъ. Легъ на полати, къ краю, ничего не говоритъ.

– Туши лучину.

Потушила. «Что будетъ дѣлать?» думаетъ. Слышитъ, разувается. Ладно. Видитъ, прошла мимо окна. Вѣдь шесть мѣсяцевъ дома не былъ, да и побилъ. Такъ то мила она ему. Подлѣ него зашевелилась молча. Приподняла армякъ, какъ прыгнетъ къ нему, какъ козочка, въ одной рубахѣ, обняла, чуть не задушила.

– Не будешь?

– Не поминай!

Съ тѣхъ поръ и забыла думать о дворникѣ.[26] А Евстратъ сапоги продалъ за 6 р. и смѣялся часто:

– Не попался онъ, я бы съ него и армякъ снялъ.

Андрюха дожилъ до Покрова и пошелъ домой и долго все не забывалъ, а тутъ на него землю приняли, женили. Черезъ 9 мѣсяцевъ Маланья родила, выпечатала въ дворника, и любимый ее былъ старшій этотъ самый Петрушка. 

ВАРИАНТЫ ИЗ РУКОПИСЕЙ «ИДИЛЛИИ» 

ИДИЛЛІЯ

не играй съ огнемъ – обозжешься.

[ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ] 

[1.]

Маланья Дунаиха взята изъ чужой деревни – Малевки. Сосваталъ ее старикъ Дутловъ за старшаго сына но знакомству. Своихъ невѣстъ тогда въ деревнѣ не было, да и дѣвочка была славная и изъ дому хорошаго. – Замужъ она вышла всего годочковъ 14; вовсе ребенокъ несмысленой была. Ни силы еще, ни понятія вовсе не было. На груди занавѣску гдѣ хочешь перетяни, какъ скатерть на столѣ постели. Чуть примѣтно, что не парень паневу надѣлъ. Не скажешь, что баба, даромъ что платкомъ повязана. Понесетъ ушатъ съ водой, такъ какъ лозинка качается. А Евстрата – мужа такъ звали – съ перваго начала страхъ не любила. – Какъ огня боялась. Онъ, бывало, къ ней, а она плакать, щипать, кусать его примется. Всѣ плечи, руки у него въ синякахъ были. И не мѣсяцъ и не два, а годъ и другой и третій не любила она его. Ну, бабочка она акуратная изъ себя, смирная, да и жили то Дутловы по Божьему и исправно, такъ и не принуждали дюже молодайку ни къ работѣ, ни что. —

Дутловы въ то время – хоть не богачи были – а люди съ достаткомъ. Старикъ самъ въ порѣ еще былъ, тягло тянулъ, сына женилъ, другую землю принялъ; второй сынъ, Трифонъ, ужъ подсобка была, пахалъ; солдатка еще съ ними жила, барщина не тяжелая была; лошадей было головъ 8 съ жеребятами, двѣ коровы, пчелки были (и теперь у нихъ та же порода ведется). Дороже всего, что старикъ мастеръ былъ по колесной части, и Евстратка у него понялъ хорошо, такъ что кромѣ всего наработки хорошіе были; и въ работѣ то натуги не было, и ѣли хорошо, въ праздникъ и винца купятъ.

Прошелъ годъ, и два, и три, какъ Маланька въ дворъ вошла, повыросла, разрумянилась, раздобрѣла, повыравнялась бабочка, такъ что узнать нельзя. Въ праздникъ уберется – бусы, ленты, платокъ ковровый, выйдетъ на улицу – изо всѣхъ бабъ баба. И изъ дому то было, да и мужъ гостинцами дарилъ, какъ купчиха какая. Платокъ алый, брови черные, глаза свѣтлые, лицо румяное, чистое, сарафанъ ситцевый, коты строченые, сама какъ береза бѣлая была, никакой болѣзни никогда надъ собой не знала. Выйдетъ ли въ хороводъ борша водить – краля; или плясать пойдетъ, – такъ ажъ пятки въ спину влипаютъ – картина. Къ работѣ тоже очень ловка и сносна стала. Съ граблями ли, съ серпомъ, на барщинѣ ли, дома – никого впередъ не пуститъ, такую ухватку себѣ взяла, эамучаетъ бабъ всѣхъ, а домой идетъ – пѣсню запоетъ, помужицки такъ, изъ за рощи слышно, <али пляшетъ передъ хороводомъ>. А домой придетъ – ужинать соберетъ, старухѣ подсобитъ. – Свекоръ съ свекровью не нарадуются, какая молодайка вышла, а мужъ и души не чаялъ. Бывало, ни въ праздникъ, ни въ будни пройти ей не дадутъ; всякой поиграть хочетъ – старики, и тѣ приставали. Со всѣми смѣется, только худого ничего не слышно было; однаго мужа любила, такъ то къ нему привыкла, что какъ на недѣлю ушлетъ его отецъ за ободьями,[27] или что, такъ какъ тоскуетъ <воетъ воетъ, словно по матери родной убивается>; a пріѣдетъ мужъ, и не знаетъ какъ приласкать, не то что прежде – къ себѣ подойти не пускала, какъ кобылка степная.