Белая книга - Рамта

Мы разрушили Онай, потому что атланты плюнули мне в лицо, когда я потребовал открыть зернохранилища, чтобы накормить наших людей. Настолько неподготовленными оказались атланты, что взяли мы их легко и просто: они не умели сражаться.

Я открыл зернохранилища для наших бедных людей, а потом мы сожгли Онай дотла. Мне даже и в голову не пришло, что я не смогу этого сделать, потому что тогда мне было абсолютно всё равно: жить или умереть; у меня не осталось ничего, ради чего стоило сохранить свою жизнь.

Когда бойня и пожары закончились, внутри своего существа я всё ещё ощущал глубокую боль — моя ненависть не была удовлетворена. Тогда я убежал за холмы, чтобы спрятаться от людей, но они последовали за мной, несмотря на то что я их проклинал, плевался и бросал в них камнями.

«Рам, Рам, Рам, Рам», — выдыхали они толпой, таща на себе орудия труда и тюки с зерном; впереди себя они вели стада овец и коз. Я кричал людям, чтобы они оставили меня в покое и разошлись по домам, но они всё равно шли: у них не было дома. Я был их домом.

Поскольку они настаивали идти за мной, куда бы я ни пошёл, я собрал этих бездушных созданий разного толка, и они стали моей армией, моим народом. И каким прекрасным народом! А воинами? Вряд ли. Но с тех пор начала формироваться великая армия Рама. Её число в самом начале было около десяти тысяч.

С того времени я был одержимым созданием, варваром, презирающим тиранию людей. Я ненавидел человека и сражался, ожидая смерти. Я не боялся умереть, как многие из моих людей, потому что я желал умереть достойно. Я никогда не знал, что такое страх. Я знал только ненависть.

Когда кто-то ведёт в атаку и бежит впереди один, без прикрытия ни с одной, ни с другой стороны, он должен быть безумцем. Тот, кто способен на это, ведом мощной силой, имя которой — ненависть. Так что на меня стоило посмотреть, попробуй кто-нибудь из моих благороднейших врагов зарубить меня, если бы только они оказали мне эту честь. И я выбирал самых достойных противников посредниками моей кончины. Но знаете, там, где нет страха, есть победа, завоевание. Так я стал великим завоевателем. До меня не существовало завоевателей, существовали только тираны.

Я создал войну. Я был первым завоевателем, известным на этом плане. До меня не существовало никакой военной фракции против высокомерия атлантов. Никакой. Я создал её. В своём гневе и враждебности и в своём желании быть благородным в своих чувствах я стал тем, кого вы могли бы назвать великим созданием. Знаете ли вы, кто такой «герой»? Так вот я им и был. Герой спасает жизнь и уничтожает зло, не осознавая того, что, совершая это, и он создаёт зло. Я желал покончить со всеми формами тирании, и я их уничтожал... и, как оказалось, только для того, чтобы стать именно тем, кого я презирал.

С того времени я был одержим уничтожить тиранию и вызвать большее уважение к цвету кожи моего народа. Моя армия росла — от сражения к сражению, от осады к осаде; земли, что мы прошли, люди, которых мы освободили, — всё одно за другим пополняло легенду о Раме и его армии.

Я был глупец, варвар, шут, невежественное создание, свирепый дикарь. За десять лет моего похода я обрушивал войны на головы невинных, я рубил и сжигал, прокладывая себе дорогу через многие земли, пока меня не пронзили огромным

мечом. Если бы они оставили его во мне, со мной бы ничего не случилось, но они вынули меч, чтобы я истёк кровью до смерти. Я увидел, как река жизни убывала из моего существа в белоснежный мраморный пол; он казался безупречным, но алая река нашла в нём трещину.

И когда я лежал на холодном мраморном полу и смотрел на кровь, вытекающую из моего существа, я услышал голос. Он обращался ко мне; он мне сказал: «Встань!» «Встань!» — сказал он.

Я поднял голову и оперся на ладони. Затем я подтянул колени, приподнялся так, чтобы моя голова держалась прямо, вытянул левую ногу и опёрся на неё. Собрав все свои силы, я положил одну руку на колено, кулак другой — в рану и встал.

Я стоял, истекая кровью: она сочилась из моего рта, текла между пальцами и струилась вниз по ногам; атаковавшие меня, уже уверовавшие в то, что я — бессмертен, в страхе разбежались. Мои воины осадили город и сожгли его дотла.

Никогда мне не забыть голос, который заставил меня подняться и не дал мне умереть. Многие годы, последовавшие за тем событием, я пытался найти лицо, которому принадлежал тот голос.

Я был отдан под опеку целого окружения женщин, сопровождавших нас в походе. Они выхаживали меня, и я должен был терпеть зловонные припарки из топлёного грифового сала, которые они клали мне на грудь; я должен был во всём подчиняться им и переодеваться у них на глазах. Я не мог даже мочиться и испражняться в одиночку; я должен был делать всё это у них на глазах; вот через какие унижения я прошёл. И по сей день я утверждаю, что грифовое сало предназначалось не для того, чтобы вылечить меня; оно было настолько зловонным, что, когда я вдыхал его, одно только отвращение к этому смраду поддерживало жизнь во мне. Во время моего лечения моя гордость и ненависть все в большей и большей степени должны были уступить самовыживанию.

Пока я поправлялся от того глубокого ранения и не мог делать ничего другого, я стал наблюдать всё, что окружало меня. Однажды я увидел, как покинула этот план одна старушка, прижимая к груди грубую холстину, которую она соткала для своего давно погибшего сына. Я видел, как она, задыхаясь от сдерживаемых рыданий, умирала в свете полуденного солнца: жизнь покидала её тело. Я увидел, как старушка съёжилась на свету, рот её принял выражение ужаса, и её глаза остекленели, перестав реагировать на свет. Ничто не шевелилось, кроме лёгкого ветра и её старых волос.

Я думал о той женщине и её погибшем сыне, и я думал об их большом уме. Потом я взглянул на солнце, которое никогда не погибало. Это было то же самое солнце, которое старушка увидела в трещине крыши своей лачуги, когда она впервые открыла глаза, будучи младенцем; и это было последнее, что она увидела перед своей кончиной.

Я опять взглянул на солнце. И вы знаете, оно было в полном неведении, что женщина умерла. Я смотрел на него, пока мы хоронили старушку под высоким тополем у реки.

В тот вечер, когда солнце клонилось к закату, я проклял его. Я смотрел, как оно приближалось к горным вершинам, похожее на огромный раскалённый драгоценный камень, пылающий огненным глазом. Я оглядывал фиолетовые горы и долину, уже окутанную лёгким туманом; я видел, как тонкие лучи солнечного света золотили все предметы вокруг и делали их сказочно красивыми. Я видел, как бледно-голубые облака оживились, заиграв всеми возможными тонами от алого до нежно-розового.

Я продолжал следить за огненным шаром, опускающимся за горы, которые уже маячили своими острыми зубцами на горизонте; я следил за ним до тех пор, пока последние лучи его великолепия не скрылись за последней вершиной. Надо мною прокричала ночная птица. Я поднял голову и различил в темнеющем небе прибывающую луну, светящуюся бледным светом. Повеял лёгкий ветер, он расшевелил мои волосы и высушил мои слёзы; всё это вызвало боль в моей душе.

Понимаете, я был великий воин. Мечом я мог разрубить человека пополам в доли секунды. Я обезглавливал, рубил, потрошил. Я знал, как пахнет кровь, и я сжигал людей. Но зачем я всё это делал? Ведь это не мешало солнцу закатыватьсяв блеске своего великолепия. И это не мешало птице кричать в ночи. И луна выплывала в небо, несмотря ни на что.

Вот тогда я начал размышлять о Неопознанном Боге. Единственное, чего я желал всем сердцем, — это понять то, что казалось таким грозным, таким таинственным и таким далёким. И что такое человек? Кто он был? Почему в нём было меньше величия, чем в солнце? Почему та старая женщина не могла жить? Почему человек, будучи таким многочисленным на этом плане и обладающий созидающей и объединяющей силой, был самым уязвимым из всего сотворенного? Если человек был настолько важен, как мне говорили, так почему же, когда он умирал, он становился таким незначительным, что солнце не останавливало свой ход почтить его память, и не багровела луна, и утка не приостанавливала свой полёт? Казалось, что человек не имел никакого значения, потому что, несмотря на его гибель, всё продолжалось, как раньше.

Всё, чего я хотел, — это знать.

У меня не было учителя, чтобы научить меня понимать Неопознанного Бога: я не доверял человеку. Я столько видел и столько потерял из-за человеческого зла и искажённого мышления людей. Я видел, как один презирал другого, считая его бездушным. Я видел, как потрошили невинных, как их от страха сжигали. Я видел на рабовладельческом рынке детей, обнажённых для осмотра, которых разглядывали извращённые души. Я видел, как они вырывали у подростков волос на лобке, для того чтобы они выглядели маленькими детьми, когда их насиловали. Я видел, как священники и пророки, исходя ненавистью к человечеству, придумывали страшных и грозных существ для того, чтобы при помощи религии править людьми и держать их в повиновении.