Шесть подозреваемых - Викас Сваруп

— Это издевательство! — восклицает бородач, достигнув сцены и остановившись прямо перед Кумаром. — Как вы посмели осквернить великое имя своим продажным спектаклем? Бапу принадлежит всем нам. А вы превратили его в марку шампуня или зубной пасты! — гневно кричит он медиуму.

— Сэр, успокойтесь, пожалуйста. Не надо нервничать. — На сцене будто по волшебству, как белый кролик из шляпы, возникает Вир Бади. — Мы разберемся с этой ситуацией, а пока — рекламная пауза, — объявляет он в зал, ни к кому конкретно не обращаясь.

Протестующий даже не смотрит в его сторону. Вместо этого он достает из-за пазухи черный револьвер и, крепко сжимая в руках, направляет на медиума. Громко сглотнув, Вир Бади поспешно удаляется за кулисы. Полицейские, похоже, остолбенели. Зрители тоже словно парализованы.

— Вы еще хуже, чем Натхурам Годзе,[15] — заявляет бородач. (Агхори-баба по-прежнему сидит закрыв глаза; только грудь часто-часто вздымается, точно ему тяжело дышать.) — Тот просто убил тело Балу. А вы глумитесь над его духом. — И, не вдаваясь в лишние разговоры, выпускает в садху[16] три пули подряд.

Грохот от выстрелов перекатывается по залу могучей океанской волной. На сцене сверкает новая вспышка. Агхори-баба роняет голову на грудь, и его шафранная курта багровеет.

В зале начинается столпотворение. Проходы между рядами оглашаются воплями: это люди в панике устремились к дверям.

— Помогите! Мохан! — визжит Рита и пытается вырвать сумочку у напирающих сзади людей, однако нахлынувшая толпа рассерженной рекой сметает ее и несет к выходу.

Кумар остается сидеть в кресле, оцепеневший, потерянный. Его лицо задевает что-то мягкое, как ватный комок, но при этом склизкое, словно брюхо змеи.

— Да-да, сейчас пойдем, рассеянно говорит он Рите, которой уже и след простыл.

Губы не успевают сомкнуться: непонятный предмет со скоростью молнии проникает в рот. Мужчина непроизвольно давится, и что-то скользит по его пищеводу в желудок. На языке неприятное послевкусие: так бывает, если нечаянно проглотить насекомое. Мохан кашляет и плюется, чтобы избавиться от горечи. Сердце вздрагивает, по спине пробегает легкий озноб, и вдруг все тело охватывает огонь. Пульсирующая, искрящаяся энергия пронизывает его целиком, от мозга до пяток. Невозможно сказать, откуда она взялась: изнутри ли, снаружи, снизу ли, сверху — определенного источника нет, но странная сила бушует в нем подобно смерчу, ввинчиваясь в самые глубины сознания. Кумара всего трясет и колотит, словно в припадке бешенства. И тут появляется боль. Ощущение мощного удара по голове — это только начало. Следом за ним тупой клинок вонзается в сердце, и чьи-то гигантские руки стискивают грудь, калеча внутренности. Страдания так нестерпимы, что Мохан мысленно прощается с жизнью. Его мучительные вопли бесследно тонут в ужасном шуме вокруг. Перед глазами одно сплошное мельтешение. Люди с криками падают, спотыкаясь друг о друга… А потом все чернеет…

Открыв глаза, он видит пустой и притихший зал. Бездыханное тело медиума, распростертое на соломенном мате, напоминает остров посреди багрового моря. По дощатому полу разбросаны туфли, кроссовки, сандалии, шпильки… Кто-то трогает его за плечо. Мохан оборачивается.

— Эй, мистер, а вы здесь зачем? Не видели разве, что тут случилось? — рявкает полицейский с дубинкой.

И получает в ответ совершенно бессмысленный взгляд.

— Глухонемой, что ли? Вы кто? Как вас зовут?

Мохан открывает рот, однако язык отказывается ему повиноваться.

— Me… ме… меня зо…вууут…

— Да? Говорите! — торопит полицейский.

Мужчина хочет ответить: «Мохан Кумар», но имя никак не идет с языка. Невидимые пальцы впиваются в горло, перекрывают голосовые связки, выворачивают наизнанку еще не родившиеся звуки, наполняют рот чужими словами.

— Меня зовут Мохан… Мохандас Карамчанд Ганди, — слышит он как бы со стороны.

Полицейский грозно приподнимает свою дубинку.

— А с виду приличный человек. Нашли время для шуток. Повторяю вопрос. Как вас зовут?

— Я же сказал: Мохандас Карамчанд Ганди. — На этот раз голос Мохана звучит уверенно, спокойно, непринужденно.

— Еще издеваетесь? Если вы Махатма Ганди, тогда я — отец Гитлера, — ворчит полицейский; его дубинка описывает в воздухе дугу, и плечо Мохана Кумара взрывается болью.

Последнее, что он слышит, прежде чем вновь потерять сознание, — это вой полицейской сирены.

3. Актриса

26 марта

Нелегко быть богиней целлулоидного мира. Во-первых, нужно все время роскошно выглядеть. Ни тебе пукнуть, ни плюнуть, ни даже зевнуть. Иначе не успеешь оглянуться, как увидишь собственный широко разинутый рот на глянцевых обложках «Стардаст» или «Максим». Во-вторых, нельзя никуда пойти, чтобы следом не увязалась толпа фанатов. Но хуже всего то, что известную актрису в любое время могут ошарашить каверзными вопросами.

Взять для примера вчерашний случай в самолете. Настало время возвращаться из Лондона. Поднявшись на борт «Эйр Индия-777», я вошла в секцию первого класса (темно-зеленая куртка «Версаче» с иголочки, джинсы с поясом в модных заклепках и солнечные очки «Диор») и опустилась на свое место. 1А, как обычно. Сумочка из крокодиловой кожи марки «Луи Вуиттон» приземлилась на соседнем сиденье 1Б — тоже, как обычно, пустом. С того самого злосчастного дня, когда во время перелета из Дубаи пьяный попутчик пытался меня облапать, продюсеры заказывают и оплачивают непременно два места в первом классе: одно — для меня, второе — для моей безопасности. Скинув туфли «Маноло Бланик», я достала айпод, вставила наушники и расслабилась. Всегда затыкаю уши в самолетах — это лучший способ удержать на расстоянии надоедливых поклонников, а также алчных до автографов стюардесс и пилотов. Можно свободно разглядывать окружающих, при этом нет необходимости на них реагировать.

Короче говоря, я погрузилась в личную цифровую экосистему, как вдруг вошла стюардесса и привела за собой какую-то женщину с маленьким мальчиком.

— Простите за беспокойство, Шабнам-джи.[17] — Подобным тоном работники персонала обращаются к пассажиру, только если желают о чем-нибудь попросить — например, чтобы тот пересел на другое место. — Это мисс Дарувала, она хочет сказать вам что-то важное.

Я окинула мисс Дарувалу взглядом.

Типичная женщина-парс,[18] как их показывают в кино: высокая, пышная, румяная. Ядовито-розовое сари, отчетливый запах талька — сразу видно, летит эконом-классом, не выше.

— Шабнам-джи, о Шабнам-джи, эта встреча — такая честь для нас, — принялась она разливаться соловьем.

Я нацепила на лицо любезное, но слегка отстраненное выражение, означающее: дескать, так уж и быть, потерплю вас еще немного, только, пожалуйста, ближе к делу.

— Это мой сын Сохраб. — Женщина указала на мальчика в плохо скроенном синем костюме с бабочкой. — Он ваш самый большой поклонник. Сохраб видел все ваши фильмы до единого.

Я изогнула брови. Добрая половина картин, где я снималась, предназначены только для взрослых, так что либо мамаша врет, либо парень просто карлик.

Тут на ее лицо набежала тень.

— К несчастью, мой дорогой Сохраб страдает хронической лейкемией. Раком крови. Мы обратились в Слоан-Кеттеринг,[19] но врачи оказались не в силах помочь. Они говорят, ему осталось жить несколько месяцев. — Голос женщины дрогнул, по щекам побежали слезы.

Сообразив, что сценарий меняется на ходу, я тут же примерила выражение «Добрая и Заботливая» — то самое, которым пользуюсь во время рекламно-благотворительных визитов во всякие хосписы для ВИЧ-инфицированных и палаты для неизлечимо больных.

— О, как печально слышать. — Я сжала руку мисс Дарувалы и одарила мальчика благосклонным взглядом. — Хочешь поговорить со мной, Сохраб? Подойди, присядь рядом.

Сумочка переместилась из соседнего кресла мне под ноги.

Сохраб моментально ухватился за предложение и плюхнулся на 1Б так, словно всю свою жизнь путешествовал первым классом.

— Мамочка, ты не оставишь нас на минутку? — обронил он властным тоном начальника, отпускающего домой секретаршу.

— Да, конечно, сынок. Только не досаждай Шабнам-джи. — Мисс Дарувала утерла слезы и подняла на меня сияющие глаза. — Для него это словно сон наяву. Прошу вас, уделите мальчику несколько ваших драгоценных мгновений. Еще раз простите… Вот. — И она побрела на свое место.

Я посмотрела на Сохраба. Тот пялился на меня, как одержимый влечением любовник. Под этим немигающим взглядом делалось даже как-то не по себе. Интересно, во что меня угораздило ввязаться?

— Ну и сколько же тебе лет, Сохраб? — спросила я, желая немного остудить его пыл.