Рейтинговые книги
Читем онлайн Фата-моргана любви с оркестром - Эрнан Ривера Летельер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 43

А когда Бельо Сандалио начал ему рассказывать про свои приключения с трубой и про то, как ему приелась Аурелия, Франсиско Регаладо перебил его и сообщил, что в Пампа-Уньон как раз ищут музыкантов: в «Голосе пампы», малотиражной газетке, всего месяц тому назад появившейся в поселке, было такое объявление. Ходят слухи, продолжал он, что президент Карлос Ибаньес дель Кампо едет на север и, кроме Икике, Антофагасты и кое-каких приисков, очень может быть, заглянет и в Пампа-Уньон. И по такому случаю власти, самые влиятельные коммерсанты и прочие видные горожане вознамерились устроить Его Превосходительству шикарный прием — оркестр и все прочее. Затем Франсиско Регаладо отошел на кухню и вернулся с газетой. Номер оказался за прошлую среду, 17 июля 1929 года, состоял из героически отпечатанных восьми страниц и стоил двадцать сентаво. «По средам и субботам выходит», — уточнил коммивояжер. А потом сказал, что газету Бельо Сандалио может оставить себе, а решится приехать в Пампа-Уньон — пусть непременно заглядывает к нему на бойню.

— Выпьете пару рогов бычьей крови — трубить станете, как ангел на Страшном суде.

Полувкрадчиво-полунасмешливо Бельо Сандалио осведомился, служит ли на заставе в Пампа-Уньон тот же капитан карабинеров, что и год назад. Франсиско Регаладо похлопал его по спине, словно старый товарищ старого товарища, — как и положено двум мужикам, только что сведшим знакомство на краешке стакана с вином, — заговорщически подмигнул и ответил, что капитан уже новый, и за старые дела, коли есть такие, можно не беспокоиться и возвращаться.

— Хотя по мне лично, — продолжал он, — пусть бы лучше старый оставался. Нынешний сукин сын — правительственный шпик, с хозяев борделей дерет, как и прежний, да еще и по три шкуры спускает с несчастных работяг, которых за пьянку загребают. А хуже всего, что ему, золотушнику, за каждым кустом мерещатся коммунисты и гомики.

Потом он пустился в пространный рассказ про то, как два месяца назад за поборы и скандал вокруг взяток в салоне для курильщиков опиума — последняя капля, переполнившая чашу терпения властей Антофагасты, — разжаловали гарнизон карабинеров в полном составе. Само собой, ни один и не подумал уехать.

— Каждый от своего борделя кормится! — ехидно разъяснял коробейник.

И чтобы его музицирующий друг знал, это далеко не первый случай в Пампа-Уньон. Он, как один из старейших жителей городка, уже и счет потерял — сколько раз сменяли всю полицию и даже смещали за коррупцию самого гражданского уполномоченного. Окаянный городишко Пампа-Уньон кого хочешь совратит с пути истинного, и потому, надо думать, дружище, давеча преставившийся епископ Антофагасты наотрез отказывался поставить там церковь.

— Нету на нас ни Бога, ни закона, — подытожил он.

И, то и дело закуривая очередную сигарету «Фарос» (заметив посреди своего неутомимого монолога, что фабрика дарит золотой портсигар всякому, кто соберет двести пустых пачек), он до рассвета рассказывал невероятнейшую историю Независимой Республики Пампа-Уньон. «Единственного свободного селения на всей протяженности пустыни Атакама», — лихорадочно повторял коробейник.

3

Доктор Лаутаро Понсе Арельяно, человек светского склада и большой эрудиции, в прежней морской жизни и помыслить не мог, что ему суждено стать основателем города. Тем более — города, затерянного в пустыне Атакама. Такой вот зачин обычно выбирали, готовясь поведать удивительную историю рождения Пампа-Уньон, старожилы, когда какой-нибудь рассеянный чужак спрашивал, разомлев от ясных библейских закатов, как же, черт возьми, вышло, что такое развеселое и буйное селение появилось посередь самой голой жути жуткой, какую они только видали в своих путешествиях по белу свету. В середине 1911 года, — вещали из-за прилавков благодушные лавочники, — два года спустя после переезда из родного Вальпараисо, когда доктор закладывал первый камень будущего госпиталя-санатория в самом пекле селитряной пампы, ему и на секунду не пришла мысль, что на самом-то деле он совершает грандиозный шаг — основание города. И не какого-нибудь города, а самого поносимого и ненавистного во всех этих Богом забытых краях. Извечной мишени для хозяев приисков, которые, помимо прочих непотребных названий, окрестили его — со страниц ими же купленных газет — адским рассадником порока, злобной пучиной разложения и гибельным домом терпимости. Вот поэтому, хотя городок бурно существовал уже не первый год, государство не торопилось его признавать по закону. А значит, нечего удивляться, — говорили лавочники, размахивая совками перед носом у рассеянного и ошеломленного рассказом проезжего, — что нашей железнодорожной станции до сих пор нет ни на одной официальной карте Республики Чили. Потом наиболее осведомленные и многомудрые уньонцы — к таковым относились, безусловно, портные и цирюльники — нежили слух очередного гостя города подробнейшей биографией доктора, выученной уже наизусть и приукрашенной местами по вкусу рассказчика. Про то, как, будучи хирургом Военно-морского флота, доктор Лаутаро Понсе Арельяно прибыл в Антофагасту на борту последнего в своей жизни крейсера «Министр Сентено» и, объехав большую часть Центрального кантона, обнаружил столько вопиющих нарушений прав рабочих селитряного промысла в медицинском, социальном и моральном смысле, что загорелся фантастической — безумной, по мнению многих, — мыслью построить госпиталь-санаторий прямо в пустыне. Доктор, известный мужеством и изысканными манерами, без устали повторял на всех светских вечерах Антофагасты с неизменным элегантным хладнокровием уроженца Вальпараисо, что находит совершенно возмутительным, выражаясь официальным языком, тот факт, что на 30 000 рабочих, разбросанных по 27 приискам кантона, приходится всего два врача. Что даже в самые тяжкие годы истории человечества, во время самых жестоких войн — поучительно говорил именитый доктор, — человек не был лишен стольких социальных и моральных прав, скольких он лишен на этих горьких селитряных равнинах. Что в портовом городе Вальпараисо — наставляли несведущих осанистые аптекари и галантерейщики, отвешивая листья коки и прописывая марганцовку от болезней, передаваемых известным путем, — доктор Лаутаро Понсе занимался медицинской журналистикой и даже был главным редактором «Медицинской трибуны». А еще он постоянно и плодовито писал для многих изданий в столице, и его статьи неоднократно печатались в самых знаменитых газетах по всему тихоокеанскому побережью. Что диссертацию он защищал в Университете Чили в 1903 году, и называлась она «Роль дезинфекции судов в профилактике бубонной чумы». Он с головой ушел в эту тему и в мае 1907 года участвовал в лечении одного из первых описанных в Чили случаев бубонной чумы — о чем трубили тогда все газеты и журналы столицы. Узнав о первом смертельном случае — рассказывали мало спящие хозяева гостиниц и пансионов, — доктор Лаутаро Понсе сделал все возможное, чтобы проникнуть в дом больного, грузчика, заразившегося чумой на одном иностранном корабле, месяц простоявшем в Вальпараисо. С самоубийственной смелостью молодой врач вошел в комнату, где лежал труп и куда из живых, кроме него, отважилась заглянуть только тощая дворняжка, и там иссек жуткий бубон. К тому времени панический страх эпидемии уже связал руки властям и охладил пыл самых видных докторов в городе. Что сразу после этого героического поступка, не передохнув ни секунды, Лаутаро Понсе приступил к анализу зараженных тканей и лишь после долгих часов упорной работы, измотанный и оголодавший, вспомнил о собственной жизни и позволил ввести себе вакцину. «К тому времени страшный недуг уже мог пустить смертельные корни в его организме», — с чувством цитировали профсоюзные вожаки хвалебную статью из журнала «Зигзаг», вырезанную и хранящуюся в надежном месте на тот случай, если какой-нибудь маловер усомнится в правдивости истории. И вот поэтому-то доктору Лаутаро Понсе, достойному ученику Сократа — лихорадочно проповедовали вожаки под суровым взглядом Луиса Эмилио Рекабаррена с портрета над письменным столом, — невмоготу было видеть, как в пампе обращаются с рабочим классом. Доктор на месте убедился, что компании совершенно не думают о технике безопасности, и каждый год добыча селитры уносит великое множество жизней. Рабочие пампы каждый день рисковали пострадать от безалаберных подрывных работ, обвалов в пещерах, аварий на железной дороге, падений в ужасные резервуары с кипящей селитрой и прочих несчастных случаев. Всякому ясно — подымали упрекающий перст профсоюзные вожди, — что в таких нечеловеческих условиях малейшая неосторожность может стоить жизни. И при любой травме очередной фельдшер мало чем мог помочь раненому рабочему, кроме простейшей первой помощи в бедном приисковом медпункте. После приходилось отправлять их домой или — в тяжелых случаях — в портовый госпиталь. До конца изнурительного шестичасового пути по железной дороге до Антофагасты, подчас в товарном вагоне с мешками селитры, злосчастные рабочие — все больше молодые, полные сил здоровяки — чаще всего не доживали. Что, увидев такое наплевательское отношение промышленников, доктор Лаутаро Понсе объехал весь селитряный край в поисках места для своей задумки. И на 144-м километре ветки Антофагаста — Боливия нашел подходящее. Это оказался кусок государственной земли близ станции Уньон. Недолго думая, доктор взял участок в концессию и посреди плоской, голой и белой пампы, по которой было раскидано не меньше тридцати действующих приисков, возвел госпиталь-санаторий. И когда год спустя после закладки первого камня — ностальгически улыбаясь, рассказывали бывшие коробейники, ныне гордые владельцы боен, продовольственных и хозяйственных лавок — доктор Лаутаро Понсе открывал свое детище, оно уже успело обрасти, словно днище севшего на мель корабля — полипами, первыми торговыми заведениями. На полустанке, кроме средств передвижения, имелись питьевая вода и телефон; рядом было несколько колодцев, благо подземные воды тут подходили близко к поверхности: в общем, все условия для того, чтобы измученные торговцы пампы расставили свои цыганские шатры, палатки из мешковины и цинковые навесы под сенью здания и ухватились за новое место, как за спасательный круг. Оно разом избавило пиратствующих торговцев от всех бесконечных напастей и неприятностей, которым они подвергались годами рискованных путешествий. Им грозила опасность не только заблудиться, свихнуться и сдохнуть от жажды в переходе от прииска к прииску, но и пасть жертвами лютых сторожей селитряных лагерей, чистой воды убийц с карабинами и кнутами. Они отбирали у торговцев весь товар, все деньги до последней мелочовки, а напоследок избивали до полусмерти и бросали где-нибудь в овраге. А бывало, без всяких угрызений совести — рассказывали, отирая слезу, бывшие коробейники — эти бездушные бандиты на жалованьи у селитряных магнатов убивали их и кое-как присыпали землей в заброшенной шахте. Но, несмотря на все перипетии, бесстрашные торговцы всегда ухитрялись проникать за высокие стены лагерей и в ночи тихой сапой перебираться от дома к дому, стучаться с черного хода и обводить вокруг пальца подлую монополию пульперий. Надувательская эта монополия держалась на плаву, потому что хозяева приисков — «ушлые ублюдки бессердечные», вздыхали в сердцах хозяйки пансионов, — платили рабочим карточками, которые действовали только в их же собственных пульпериях, где к тому же бессовестно обвешивали и обмеривали — «вот где полметра за метр идет, а двенадцать унций — за фунт», ехидно ухмылялись хозяйки борделей. Что управляющие безжалостно наказывали за покупки в соседних поселениях и вообще за пределами лагеря. Продукты и любые вещи, которые рабочим и их родственникам удавалось привезти оттуда, остроумно назывались «контрабандой», и, если кого-нибудь ловили на таком преступлении, у него без лишних слов и без права на протест изымали все купленное. Новоявленные помещики — «это чтоб вы, сахарный мой, понимали, что тут у нас к чему», ворчали коренастые матроны — дошли до того, что запретили не только торговлю вразнос, но и самые что ни на есть скромные попытки рабочих семейств наскрести лишний грошик: лотки с домашним хлебом, компотом из кураги и даже леденцами из жженого сахара, — и наказывали за все это, как им заблагорассудится. Понимаете, красавец, — взывали под конец матроны, — что за фрукты эти сеньоры? Такой жирный куш выдавали за год пульперии, такой кругленький доход, что хозяева ничем не брезговали — лишь бы сохранить монополию. Говорят, один промышленник из иностранцев, наивный, — распространялись мясники — как увидел прибыль, сразу послал телеграмму своему управляющему, чтоб тот немедленно свернул добычу и сосредоточился на одной пульперии. Сперва — уточняли, потрясая окровавленными тесаками невозмутимые мясники, — все строительство вокруг станции Уньон было совершенно незаконным, потому как ни под одно из зданий, кроме самого госпиталя, конечно, никто землю не арендовал. Первыми обосновались хозяйственные и галантерейные лавки, потом лотки с похлебками и прочей снедью, а однажды на рассвете оказалось, что кругом незаметно, словно ночные растения, поднялись хибарки, в которых разливали спиртное. А там недолго оставалось и до победоносного расцвета самого прибыльного из всех предприятий: шумных, разноцветных в полосочку шатров женщин легкого поведения. Некоторое время спустя — рассказывали таксисты в клетчатых кепках, крутя баранки новеньких «фордов Т», стремительно покрывающихся селитряной пылью, — один итальянец-таки взял, как положено, концессию под фабрику льда и выстроил для своих холодильников крепкий кирпичный дом. За ним подоспел китаец с паровой прачечной, за ним — грек с пекарней. И пошло-поехало строиться все, что можно найти в любом большом городе мира. Испанцы, греки, сирийцы, югославы, арабы, китайцы, японцы, аргентинцы, перуанцы, боливийцы, итальянцы, немцы, португальцы, словом, целое вавилонское столпотворение торговцев и авантюристов со всех широт земного шара быстро превратили поселение в небольшой открытый город, живучий и кипучий. Так что когда доктор Лаутаро Понсе — не отрываясь от дела, бормотали часовщики — два года спустя после открытия санатория по непонятным причинам политического характера отбывал, чтобы окончательно поселиться в Антофагасте, из окошка поезда он увидел уже не прежний скудный развал, а этакий мегаполис в миниатюре, плывущий, словно мираж восточного базара, в горячем мареве пустыни: город, крикливый от людей, скрипучий от повозок, запряженных мулами, и с утра до ночи визжащий от неописуемых собачьих драк. Город, куда с самого его появления — вспоминали, уставив монокль во вспоротое брюхо «лонжина», часовщики — каждые выходные съезжалась вся селитряная братия Центрального кантона кутить напропалую. Столько народу прокладывало себе путь сквозь шершавую пыль его улиц, что никаких магазинов и заведений, никаких рабочих рук не хватало на всех покупателей и клиентов. Тогда-то промышленники и пошли войной на новый городок. Со страниц всех газет страны, будто мессианские проповедники, вопили они, что проклятый этот город нужно стереть с лица земли, ибо он есть ничто иное, как вместилище срама, где пороки и наследственные болезни выпивают драгоценные жизненные соки из нашей гордой арауканской расы[7] и загоняют ее прямиком в могилу. Но вся пампа знала, что в пульпериях, принадлежащих тем же грязным подонкам, которые так пеклись о морали, торгуют самым низкопробным пойлом — гремучей смесью технического спирта, соленой воды и кто его разберет какой еще отравы. От этой самопальной ядовитой дряни — в пульпериях ее выдавали за анисовку, а старики окрестили «косорыловкой» — у пьющих на раз делалась белая горячка, а сколько людей в пампе траванулось — и не сосчитаешь. И все же — с гордостью рассказывали владельцы клубов, поигрывая золотыми цепочками для часов и ставя первую бутылку обалдевшему приезжему за счет заведения, — несмотря на все козни и подлые происки, городок стоял, как скала, и сегодня в нем уже есть — считайте сами, дружище, — электростанция, начальная школа, полицейский участок, три бойни, концертный зал, синематограф, кладбище, типография, газета, два клуба, стоянка для повозок, стоянка для автомобилей, профсоюз булочников, девять гостиниц, пять ателье, три галантереи, две часовые мастерские, три автомастерские, три парикмахерские, две молочные, три продуктовых магазина, 53 пассажирских автомобиля, 36 грузовиков, 22 автобуса и великое множество пансионов, меблированных комнат и увеселительных заведений. Только вот пока никак не добиться — грустно вздыхали хозяйки молочных, — чтобы церковь построили. И с прямотой и громогласностью, происходящими от крепкого здоровья, уважаемые дамы обвиняли церковные власти в сговоре с миллионерами-промышленниками и в упорном нежелании пожаловать поселку дом Божий на том основании, что, по их, церковников, собственным словам с амвона, этим окаянным местечком самолично правит дьявол. Постройка церкви была одним из пунктов Прошения, которое местные коммерсанты, представители властей и именитые горожане готовились вручить Президенту Республики, ведь он же, известно ли вам, дружище, едет к нам с визитом — рассказывали в последнее время кабатчики и держатели публичных домов. Но Его Превосходительство хотели просить не только о маленькой часовенке для нужд духовных; много всего потребно: решить вопрос с питьевой водой, срочно выстроить среднюю школу. И, разумеется, родной вы мой, — подытоживали бледные шельмецы — наиважнейший пункт тот, в котором генералу Ибаньесу подается ходатайство о самом долгожданном свершении для всего Пампа-Уньон: чтобы государство признало, наконец, его существование раз и навсегда. Потому что, верьте иль не верьте, господин хороший, — лукаво заливались сутенеры, надрывая животики над одуревшим чужаком, — до сих пор, невероятно, но факт, при четырех тысячах душ постоянного населения, а по выходным и до пятнадцати тыщ съезжается, города Пампа-Уньон официально не существует. Вы не ослышались, дружище: «Не существует». Вот вам и сказочка. Проще говоря, нас тут нет и не рассказываем мы вам всю эту белиберду, и вас тут нет, никто нас не слушает, не раззявил варежку и не вылупил зенки что твои яйца вкрутую.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 43
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Фата-моргана любви с оркестром - Эрнан Ривера Летельер бесплатно.
Похожие на Фата-моргана любви с оркестром - Эрнан Ривера Летельер книги

Оставить комментарий