Дерево красной птицы - Ли Тэмуль

жизнь восхищался отважной соседской девчонкой, не раз вызволявшей его из передряг, готов был сделать все что угодно ради ее спасения. Даже отправиться на войну. Даже пойти на сделку с врагом. Но гордость истинного когурёсца не позволяла Кымлан простить его предательство. Они все поклялись в верности государю и стране, знали, на что шли.

– Так-то лучше. Хорошая девочка. Пока из Куннэ[4] не прибудет ответ, останешься здесь. Даон! – крикнул Мунно куда-то наверх, и верный пес тут же примчался на зов хозяина. – Уведи этого обратно. – Он ткнул носком сапога сидящего на полу Чаболя и вложил меч в ножны.

Даон и еще один стражник подхватили Чаболя под руки и грубо потащили вверх по ступеням.

Кымлан оказалась один на один с сыном вождя. В ее голове роились безумные мысли об убийстве Мунно, пока она пристально следила за каждым его движением. Представляла, как вонзает кинжал в шею врага, как ярким фонтаном брызжет кровь из сонной артерии, но не могла не отметить его некоторого благородства. Он оставил ее здесь, а не вернул к пленным, где его невежественные солдаты могли сотворить с ней нечто ужасное. Поступок Мунно говорил о каких-то зачатках чести и совести, что Кымлан ценила превыше всего.

– Не смотри на меня так, сбежать не получится. И убить меня тоже. – Мунно прислонился к столу и повернулся, ехидно улыбнувшись Кымлан. – Во-первых, мои покои охраняют два десятка солдат, во-вторых, я сплю очень чутко, ну а в-третьих, я видел твои навыки в бою и прямо скажу: ты мне не соперник.

Дерзкий варвар самодовольно ухмыльнулся, наслаждаясь гневом Кымлан, который отчетливо читался у нее на лице.

– Не соперник? – выплюнула она, дрожа от ярости. – Меня лично обучал принц Наун!

Мунно громко расхохотался, запрокинув назад голову. Выпирающий кадык на мощной шее задвигался, почему-то привлекая внимание Кымлан. Она еще больше разозлилась – теперь уже на саму себя – и уставилась в пол, чтобы скрыть свои эмоции.

– Наверное, он слишком сильно оберегал свою Избранную, опасаясь, что она покалечится. – Мунно приблизился к ней и наклонился, уперев ладони в колени. Внезапно его лицо оказалось так близко, что Кымлан инстинктивно отстранилась. Дикие черные глаза мохэсца вызывали у нее в душе смесь страха и, как ни странно, желания обуздать дикаря. Стереть с его наглого лица отвратительную усмешку и показать, что он – ничто по сравнению с достойными воинами Когурё. И с ней.

Мунно внимательно разглядывал Кымлан, совершенно не стесняясь своего интереса.

«У этого варвара совсем нет понятия о приличиях!» – подумала она, покраснев, и почувствовала себя от этого еще более ужасно. Мужчины в Когурё никогда не вели себя так непристойно.

Мунно медленно выпрямился и равнодушно произнес:

– Советую поспать. Лекарь предупредил, что еще несколько дней тебе нужен покой. Если не хочешь, чтобы рана открылась вновь, ложись и не делай глупостей.

С этими словами он откинул темно-красную ткань, которая отделяла его спальню от остальной части дома, и скрылся на своей территории, оставив Кымлан в полном раздрае. Слушая тихое шуршание за ширмой, она терзалась тяжелыми мыслями.

Негодник Чаболь поступил отвратительно. И его не могло оправдать даже желание спасти ей жизнь. В какое ужасное положение он поставил своим письмом принца Науна! Его Высочество наверняка считал Кымлан погибшей и уже горько оплакивал ее и бойцов, которых потерял в походе. Но Мунно, не зная истинного положения дел в Когурё, даже не предполагал, что это был блеф. Чаболь сильно преувеличил значение Кымлан для правящего дома. Пророчество, произнесенное придворной шаманкой в день рождения Кымлан, никто не воспринял всерьез. Все ждали появления великого героя, но в ту ночь родилась Кымлан – дочь начальника дворцовой стражи.

Разве могла женщина принести мир и закончить кровопролитные войны? Просто немыслимо!

Министры разочарованно вздохнули и решили, что шаманка ошиблась. Они забыли о пророчестве и вернулись к своим делам.

Однако Кымлан ни на секунду не забывала о тех роковых словах: «В ночь, когда Черный дракон поглотит Луну, из огня родится дитя, которое станет спасением для народа Когурё». Она вспомнила ту роковую ночь, когда едва не погибла, стоило увидеть свет, и большой уродливый шрам на левой ноге протяжно заныл, вторя ее переживаниям.

Это проклятое письмо разбередит душу принца ненужными волнениями, потому что она точно знала, что Владыка не вернет дань ради сохранения жизни глупой девчонки, возомнившей себя великим воином.

Измученная горькими раздумьями, Кымлан наконец задремала.

Время шло, и Кымлан уже потеряла счет дням, проведенным в заточении. Позабыла, как выглядит солнце, трава, небо и деревья. Она томилась в подземелье, ужасаясь, как мохэ могут жить в этих погребах. Здесь было сухо и тепло, но ей не хватало воздуха, простора и свободы. Почти до рассвета она куталась в грязную, пропитанную кровью и по́том одежду, и пыталась хоть ненадолго забыться болезненным сном. Рана на плече довольно быстро зажила, но сердитый Даон все равно продолжал ежедневно приносить ей отвратительное пойло, которое называл лекарством. Кымлан морщилась, кривилась, но послушно пила. Несколько раз к ней приходил сгорбленный, худой старик, обвешанный какими-то странными амулетами, чтобы промыть и перевязать рану, бормоча что-то под нос.

Все ее мысли были в родном Когурё рядом с принцем Науном. Она извелась, переживая за господина, сердце которого сейчас наверняка разрывалось от невозможности спасти ее. В его чувствах она не сомневалась ни капли – знала, что любовь принца к ней хоть и запретная, но настоящая.

Бесконечными ночами она вспоминала родительский дом, отца и Дерево рода на вершине холма, куда она ходила, когда ее одолевали сомнения или тяжелые думы. Отец говорил, что этот дуб посадил еще великий государь Мухюль Тэмусин четыреста лет назад, и все женщины в роду ее матери ходили к нему молиться за своих мужей и сыновей, ушедших на войну. По его словам, древо всегда слышало молитвы нуждающихся и хранило любимых от бед. Кымлан так привыкла в это верить, что сроднилась с Деревом, выговаривая ему все свои тревоги и спрашивая совета, как у доброго друга.

Когурё… Родная земля, которая воспитала ее смелой, непреклонной и полной гордости за свою страну. Все когурёсцы, от мала до велика, чувствовали прочную связь с землей, на которой родились и выросли их предки. Она, как и то четырехсотлетнее дерево, вросла в их души и пустила корни глубоко в их сердцах, навеки привязав к себе. Когурё – воинственное, мощное царство, наводящее ужас на соседние племена и маленькие государства, – не знало поражений и всегда отстаивало свое