Избранное - Грэм Грин

Эта позиция, похоже, не находит в романе достойных оппонентов. Однако это только на первый взгляд. Всю свою жизнь Августа ведет своеобразный заочный спор с сестрой, приемной матерью Пуллинга, «Праведницей». Но, конечно же, не приверженцам догм оспаривать взгляды свободной от всяческих запретов Августы.

Есть в романе два персонажа, как бы корректирующих безусловную привлекательность образа «тетушки». Первый — забавный ловкий пройдоха Вордсворт, искренне обожающий Августу, а значит, по ее выражению, «притязающий» на нее. Она относится к нему в лучшем случае как к слуге, а он любит. И не случайно у такой «идейной» жрицы любви, какой является «тетушка» Августа, сообщение о смерти Вордсворта не вызывает буквально никаких эмоций. Вордсворт жил романтической страстью, Августа — эгоистической.

Есть в романе еще один эпизодический персонаж, способный на равных поспорить с жизненной позицией Августы. Это старая дева мисс Патерсон, так сильно полюбившая отца Генри — хотя чувство это было совершенно платоническое, — что посвятила его памяти всю свою жизнь. Парадоксальным образом мисс Патерсон не так уж не нрава, говоря «тетушке»: «Вероятно, вы просто не знаете, что значит любить». Комичная, на первый взгляд, пикировка двух старых дам скрывает серьезное противостояние жизненных позиций. Последний штрих в картину вносит, казалось бы, незначительная деталь. Во время войны мисс Патерсон заботилась о чужих детях, Августа же собралась повидать собственного сына, когда он… ушел на пенсию.

В нелепой и отчасти жалкой мисс Патерсон писателя привлекает начало духовное, способность к преданности и самопожертвованию, возникающим по велению души. Этими качествами «тетушка» Августа при всем ее очаровании и обаятельности не обладает…

Писательская мудрость Грэма Грина в том, что он никогда не стремится к резкому, однозначному осуждению персонажей, даже бесконечно далеких от того идеала, который он исповедует. В одном интервью он признался: «…больше всего меня интересует возможность отыскать человеческое начало в человеке, как будто проявляющем наибольшую бесчеловечность». Та же мысль звучит и в романе «Суть дела»: «Любишь человека почти так, как его любит бог, зная о нем самое худшее».

Сегодня Грэм Грин, по общему признанию, — один из крупнейших писателей XX века. Но он, при жизни причисленный к классикам английской литературы, в свои восемьдесят с лишним лет меньше всего похож на образ хрестоматийного литературного патриарха. Он много путешествует по миру, как и прежде, интенсивно и плодотворно работает. Он продолжает искать свои парадоксальные и неоднозначные ответы на те вечные вопросы, над которыми веками бьются лучшие умы Земли… И ответы эти всегда отмечены глубочайшим знанием человеческой души и непоколебимой верой в беспредельные возможности ее совершенствования…

Г. Анджапаридзе

СИЛА И СЛАВА

© Перевод Н. Волжина

Тесней кольцо; злой силой свора дышит,И с каждым шагом смерть становится все ближе.

Драйден[5]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. ПОРТ

Мистер Тенч вышел из дому за баллоном эфира — вышел на слепящее мексиканское солнце и в белесую пыль. Стервятники, сидевшие на крыше, смотрели на него с полным безразличием: ведь он еще не падаль. Вялое чувство возмущения шевельнулось в сердце мистера Тенча, он выковырял расщепленными ногтями комок земли с дороги и лениво швырнул им в птиц. Одна поднялась и, взмахивая крыльями, полетела над городом — над крохотной площадью, над бюстом бывшего президента, бывшего генерала, бывшего человеческого существа, над двумя ларьками с минеральной водой, к реке и к морю. Там она ничего не найдет — в той стороне за падалью рыщут акулы. Мистер Тенч пошел через площадь.

Он сказал «Buenos dias»[6] человеку с винтовкой, который сидел у стены в маленьком клочке тени. Но здесь не Англия: человек ничего не ответил, только неприязненно посмотрел на мистера Тенча, будто он никогда не имел дела с этим иностранцем, будто не мистеру Тенчу он обязан своими двумя передними золотыми зубами. Обливаясь потом, мистер Тенч побрел дальше мимо здания казначейства, которое было когда-то церковью, к набережной. На полпути он вдруг забыл, зачем вышел из дому — за стаканом минеральной воды? Ничего другого в этом штате с сухим законом не достанешь, разве только пива, но на пиво монополия, оно дорого, пьешь его только по особым случаям. Мучительная тошнота сдавила желудок мистеру Тенчу — нет, не минеральная вода ему нужна. А, конечно! Баллон эфира… да, пароход пришел. Он слышал его ликующие свистки, лежа на кровати после обеда. Он прошел мимо парикмахерской, мимо двух зубоврачебных кабинетов и между складом и таможней вышел к реке.

Река тяжело текла к морю среди банановых плантаций. «Генерал Обрегон» [7] был пришвартован к берегу, и с него сгружали пиво — на набережной уже стояли штабелями сотни ящиков. Мистер Тенч остановился в тени у таможни и подумал: зачем я сюда пришел? Жара иссушила его память. Он харкнул, откашливая мокроту, и апатично сплюнул ее на солнце. Потом сел на ящик и стал ждать. Делать сейчас нечего. До пяти никто к нему не придет.

«Генерал Обрегон» был длиной ярдов в тридцать. Несколько футов погнутых поручней, одна спасательная лодка, колокол на гнилой веревке, керосиновый фонарь на носу — пароход, пожалуй, отслужит еще два-три года в Атлантике, если не налетит на норд в Мексиканском заливе. Тогда ему, ясно, конец. Впрочем, это не так уж важно — каждый, кто покупает билет, страхуется автоматически. Несколько пассажиров, опершись на поручни, стояли среди спутанных по ногам индюшек и глазели на порт — на склад, на пустую, спаленную зноем улицу с зубоврачебными кабинетами и парикмахерской. Мистер Тенч услышал скрип кобуры у себя за спиной и оглянулся. На него злобно смотрел таможенник. Он проговорил что-то, но мистер Тенч не разобрал слов.

— Простите? — сказал мистер Тенч.

— Мои зубы, — пробормотал таможенник.

— А-а, — сказал мистер Тенч. — Ваши зубы. — Таможенник был совсем без зубов и поэтому не мог говорить внятно — мистер Тенч удалил их все. Мистера Тенча мучила тошнота; что-то с ним неладно — глисты, дизентерия… Он сказал: — Протез почти готов, — и пообещал наобум: — Сегодня вечером. — Выполнить это было, конечно, немыслимо, но вот так и живешь, откладывая все в долгий ящик. Таможенника его ответ удовлетворил. Глядишь, он и забудет, да и что ему еще делать? Деньги уже уплачены. Так шла жизнь мистера Тенча — жара, забывчивость, откладывание дел на завтра; если удастся, деньги на бочку — за что? Он посмотрел на медленно текущую реку; в устье, как перископ, двигался плавник акулы. За долгие годы здесь сели на мель несколько пароходов, и теперь они служили креплением речному берегу, а их трубы косо торчали над береговым обрывом, точно пушки, нацеленные куда-то далеко за банановые деревья и болото.

Мистер Тенч думал: баллон эфира, ведь чуть не забыл. Нижняя челюсть у него отвисла, и он стал хмуро считать бутылки «Cerveza Moctezuma»[8]. Сто сорок ящиков. Двенадцать на сто сорок. Во рту у мистера Тенча скопилась густая мокрота. Двенадцать на четыре — сорок восемь. Он сказал вслух по-английски:

— Ишь ты, недурненькая! — Тысяча двести, тысяча шестьсот восемьдесят. Он сплюнул, с вялым любопытством разглядывая девушку, которая стояла на носу «Генерала Обрегона» — стройная, тоненькая фигурка, обычно они такие толстухи, глаза, конечно, карие, а во рту уж обязательно поблескивает золотой зуб, но свеженькая, молодая… Тысяча шестьсот восемьдесят бутылок по одному песо бутылка.

Кто-то спросил его по-английски:

— Что вы сказали?

Мистер Тенч всем корпусом повернулся на голос.

— Вы англичанин? — удивленно проговорил он, но при виде широкоскулого, исхудалого лица, как бы обуглившегося от трехдневной бороды, изменил форму вопроса: — Вы говорите по-английски?

Да, ответил человек, он говорит по-английски. Весь сжавшись, он стоял в тени — маленький, в темном, поношенном городском костюме, с небольшим портфелем в руке. Под мышкой у него торчал какой-то роман; на обложке виднелись детали грубо намалеванной любовной сцены. Он сказал:

— Простите. Мне показалось, вы заговорили со мной. — Глаза у этого человека были немного навыкате, и в нем чувствовалась какая-то неуверенная приподнятость, будто он только что отпраздновал свой день рождения… в одиночестве.

Мистер Тенч отхаркнул мокроту.

— А что я говорил? — Он решительно ничего не помнил.

— Вы сказали: «Ишь ты, недурненькая».

— Разве? К чему это я? — Он уставился в безжалостное небо. Стервятник висел там, точно наблюдатель. — К чему? А, наверно, вон про ту девицу. Здесь хорошеньких не часто увидишь. На которую стоит посмотреть — одна-две за год.