Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

Не существует бытовых весов, способных эффективно выдержать гнет массивного тела Кью-Джо, – стрелка улетает до упора. Требуются мощные индустриальные весы, чтобы определить, как далеко она перешагнула стандартный рубеж ста сорока килограммов, обусловленный механическими и этическими нормами. Уровень ее холестерина приближается к четырехзначной отметке. Она без перерыва курит самокрутки, набитые черным индонезийским табаком чудовищной крепости, затягиваясь с такой жадностью, что ее легкие, должно быть, отличаются от угольных шахт лишь объемом.

Казалось бы, такая женщина, как Кью-Джо – мудрая, чуткая, профессионально гадающая на картах Таро, убедившая в своих экстрасенсорных способностях даже вас, закоренелого скептика, – такая женщина должна быть поборницей здорового образа жизни. И это правда. Но только по отношению к другим. И дело тут не в альтруизме и не в лицемерии. Действительно, Кью-Джо любит помогать, делать людям подарки. И еда для нее – единственный способ как-то вознаградить себя. Однако существует и другая, более веская причина. «Я курю и предаюсь обжорству, чтобы не улететь», – говорит она, имея в виду «улететь» в переносном смысле, хотя всякий раз вы представляете, как ее раздутая туша парит в небесах над городом подобно рекламному аэростату. Когда человек проводит много времени в астрале, еда и никотин позволяют ему поддерживать связь с земным телом. Это своеобразный якорь. А также форма защиты. Кью-Джо – ходячая эмоциональная губка, чуткая парапсихическая антенна, вынужденная даже сейчас, за тарелкой отбивных, сражаться с подсознательными сигналами посетителей «Собачьей будки». Обжорство помогает ей изолироваться, создает вокруг сердца защитный жировой слой, экранирующий вредные воздействия.

В глубине души вы восхищаетесь размерами Кью-Джо. С первых же минут знакомства вы испытали – и беспощадно подавили – острое желание запрыгнуть на душистые холмы ее коленей, зарыться в подушки рыхлых грудей и утонуть в объятиях могучих рук-баобабов. Кью-Джо никого не оставляет равнодушным: лиловый тюрбан, разноцветный халат, искрящиеся бенгальские глаза, бездонные ямочки на щеках, богатырский смех, терпкий запах, костяной мундштук, фальшивые перстни размером с куриный зоб… И все-таки вы стесняетесь показываться с ней на людях. Упаси бог, чтобы клиенты или сослуживцы увидели вас в обществе этой жирной бочки! Надо же было судьбе определить вам в друзья такую толстуху!.. Ну ничего. Когда вы переедете на новую квартиру – если, конечно, не помешает крушение рынка, – встречи с Кью-Джо станут значительно реже. Хорошего понемножку.

21:10

– Какие новости? – спрашивает Кью-Джо, когда вы возвращаетесь за стол и принимаетесь за очередную чашку кофе.

– Насчет Андрэ или насчет рынка?

Подруга отвечает недоверчивым взглядом:

– Шутишь? Конечно, Андрэ! На рынок я плевать хотела.

– Ну и напрасно. Если он обрушится, вся страна пострадает. Каждый человек.

– Ха-ха! – Кью-Джо слизывает язвочку засохшего пюре с верхней губы. – Пострадают только те, кто сам этого хочет. А остальные будут замечательно себя чувствовать.

– Ну да, замечательно! Когда сгорят все их вложения? Когда полопаются пенсионные фонды и иссякнут государственные пособия, когда банки захлопнут двери у них перед носом? Когда их вышибут с работы? У тебе тоже квартира не выплачена, если не ошибаюсь.

– Ничего! Будем жить как раньше, когда не было никаких банков и кредитов, никаких пенсий и зарплат. Люди замечательно жили и до того, как поверили в эту дурацкую мелодраму.

– Какую еще мелодраму?

– Ту, на которой строится твоя жизнь. Пей кофе, пока не остыл. Я хочу, чтоб ты была трезвой, как младенец.

– Боже, Кью-Джо! Какая же ты… наивная! Живешь в маленьком замкнутом мирке…

– Ну, не такой уж он и маленький.

– …и думаешь, что каждый может так жить! Ладно. Слушай, хоть тебе и плевать. Я только что говорила с коллегой. Токийский рынок прыгает, как резиновый мяч! Индекс летает вверх-вниз, представляешь? Как только он падает, фармацевтические инвесторы ныряют и вытаскивают его. И никто не может угадать, где он остановится! – Вы подпрыгиваете от возбуждения.

– Гвен, малышка! Позови официантку, пусть принесет шарик и три наперстка. Я тебе покажу прелестную игру.

– Да ну тебя! Тут мое будущее решается, а ты…

– Да, да, да… – Кью-Джо вздыхает, как баржа, груженная хлопком. – Ты целый вечер это твердишь. Только не надо путать будущее с карьерой, а карьеру – с рулеткой, на которую ты подсела. Биржевой крах может стать твоей главной удачей.

– А ты целый вечер твердишь свое! И я уже сыта по горло. Если не хочешь гадать, так и скажи!

– Ты видишь, я ем, – отвечает Кью-Джо.

Да, с этим не поспоришь.

21:15

Кью-Джо гложет кости. Вы дуетесь. Как она смеет осуждать вашу профессию? Какая-то гадалка! Ничуть не лучше цыганки на паперти… А другая ее работа? Вообще какой-то цирк, никто, кроме Кью-Джо Хаффингтон, этим не занимается! Такой работе даже названия не подберешь. Экскурсовод постфактум? Суррогатный компаньон? Чушь собачья, как ни назови. И у нее еще хватает нахальства говорить, что вы торгуете иллюзиями! Да иллюзиями, если уж на то пошло, можно назвать ее собственные нелепые, непредсказуемые, запутанные порывы. А ваши мечты опираются на прочный, чистый фундамент: трогательная ненасытность нетерпеливой невесты. В кружевном переднике, собственноручно расшитом клубничкой, вы склонились перед вселенской духовкой, приглядывая за долларовым суфле. А послушать Кью-Джо – так вы какой-то вампир в черной хламиде…

– Ну что, – прерывает подруга ваши обиженные мысли, – ты говорила с Бедфордом?

– Да, звонила ему на мобильный. Он все еще колесит вокруг Куин-Энн-Хилл, высматривая Андрэ. Переживает, хочет, чтобы мы ему помогли. Я ведь обещала…

– Ух, почти закончила! – Кью-Джо счищает с толстых губ остатки свиного мяса. – Вот только скушаю тарелочку здешнего пудинга – и все. Сейчас мало кто умеет готовить настоящий пудинг из тапиоки.

– Знаешь, Белфорд буквально не в себе. Я еще никогда его таким не видела. Обычно он тихий…

Вы умолкаете. Думаете. И добавляете:

– Конечно, я надеюсь, что Андрэ найдется. Но, может, было бы лучше, если бы Белфорд избавился от этой макаки.

– Нет, ты не права. Горькая правда в том, что эта макака – единственный штрих, делающий Белфорда интересным. Если бы не она, парень был бы скучным, как стиральная машина…

Кью-Джо умолкает. Думает. И добавляет:

– По крайней мере так кажется. Я ведь не знаю, каков он в постели. У некоторых мужчин самая интересная черта характера находится между ног. – В ее ухмылку можно запихнуть энциклопедию. – А у Белфорда?

Боже, Гвендолин! Разве можно так краснеть? Смотрите: даже на вилках блики заиграли! Вам надо в полиции нравов работать – живым детектором порока. Вы начинаете возмущенно мямлить, но тут, к счастью, подбегает загнанная официантка, чтобы принять заказ на пудинг. Вы пользуетесь случаем и ретируетесь в туалет, по пути минуя морозилку, молочный комбайн и стеллаж с горделиво разлегшимися клиньями благородного пирога, за которыми дрожат в тихом протесте скромные порции пролетарского пудинга. Если предположить, что эта инсталляция иллюстрирует грядущий классовый порядок, то понятно, на чьей стороне ваши симпатии. Вы едва сдерживаетесь, чтобы не кивнуть самому жирному куску кокосового торта.

Туалет буквально шокирует – не грязью, а немыслимым цветом свежеокрашенных стен. Яркая эмаль канареечно-гепатитного оттенка. Щурясь от режущей желтизны, морща нос при виде парфюмерного автомата (пятьдесят центов за один пшик «Парижского вечера») и с неожиданной ностальгией вспоминая элегантную чистоту туалетов в «Быке и медведе», вы запираетесь в ядовито-лимонной кабинке – наконец-то протрезвев. Поднять подол, спустить трусики. Яростно протереть салфеткой унитазное сиденье. Бар расположен в другом конце ресторана, однако музыка Дика Дикерсона доносится отчетливо – такое впечатление, что звук передается через канализацию. Органная вариация на тему «Медленной реки». Некоторые посетители подпевают. Отец любил слушать эту композицию (в джазовой обработке, разумеется), аккомпанируя на бонго – проклятых барабанах, отравивших ваше детство.

Сидя на унитазе, вы боретесь с потоком противоречивых чувств… и вдруг содрогаетесь от испуга: сквозь запахи дешевых духов, масляной краски, дезодорантов и сигарет пробивается золотая нить – аромат вашей собственной урины, стократно усиленный энзимами недавно съеденной спаржи. И в ту же секунду в сознании возникает образ Ларри Даймонда! Как этот подлец и предсказывал! Корчась от злобного отвращения, вы проводите салфеткой между ног – только чтобы обнаружить хорошо знакомые и совершенно необъяснимые признаки сексуального возбуждения.

21:25