Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

– Я здесь! – восклицаете вы, размахивая руками.

Телефон висит на стене в дальнем конце бара; приходится пробираться, робко расталкивая толпу. Как только вы выходите из зоны слышимости, толщина которой измеряется в дюймах, Энн Луиз поворачивается к Филу:

– Этой девице конец.

– Откуда ты знаешь? Слышала что-нибудь?

– Задницей чую! – Энн похотливо ухмыляется.

Вы стойко продолжаете путь, то и дело получая тычки локтями в грудь и клубы сигаретного дыма в лицо. Вокруг звенят стаканы, плещутся напитки, витают признания, всасываются дорожки кокаина. Когда еще такое увидишь? Брокеры в открытую обнимаются с ассистентками, менеджеры поглаживают крутые бедра секретарш. Как перед войной, когда объявляют «вне игры» и правила приличий временно отменяются. Вы минуете столик, за которым сидит главный аналитик фирмы Сол Финкельштейн.

– Aprus nous le duluge, – говорит Сол с жалкой улыбкой. – Концерт окончен, mon amie.

Вы треплете его по плечу и движетесь дальше. И, уже приблизившись к телефону, слышите, как он повторяет:

– Концерт окончен…

Вы тянетесь к трубке. Разумеется, это никакой не коллега и не сообщение из Токио. Вероятнее всего, звонит Кью-Джо Хаффингтон, так называемая лучшая подруга, чтобы напомнить о встрече у гостиницы «Виржиния». Вы уверены, что Кью-Джо уже на месте – встреча назначена на 16:30 в одном из небольших богемных ресторанчиков, которые она так обожает. Вы сами от подобных заведений не в восторге: они слишком живо напоминают о привычках ваших так называемых родителей. И все же это лучше, чем привести Кью-Джо, во всем ее полуторацентнерном безобразии, в «Бык и медведь». Вас раздражает ее нетерпеливость: глупо ожидать пунктуальности в такой день. Неужели она не слушает новостей? Увы, скорее всего так и есть. Кью-Джо слушает лишь музыку сфер.

– Алло! – кричите вы, собрав всю грубость, на которую способен сладенький девичий голосок.

Трубка отвечает голосом Белфорда Данна, вашего так называемого возлюбленного:

– Дорогая, прости ради бога! Не хотел беспокоить в такой день! – По крайней мере Белфорд слушает новости. – Понимаешь, Андрэ сбежал! Сбежал из дома!

Возлюбленный практически рыдает. Вы, однако, испытываете не жалость, а скорее раздражение. В этом весь Белфорд! Ваша карьера скользит по ледяному желобу в тартарары вслед за всей американской экономикой, а он убивается из-за удравшего животного!

С другой стороны, Андрэ не простое животное. Андрэ – обезьяна с богатым прошлым. В данном случае правильнее было бы сказать не «удрал», а «совершил побег».

– Белфорд, послушай…

После выпитого голос звучит автономно, как магнитофонная запись. Боже, какой противный просительный тон!.. Хотя эта оценка вряд ли объективна: ничто не раздражает вас сильнее, чем собственный голос. Так мог бы звучать маленький бисквитный кекс, думаете вы, если бы кексы умели разговаривать. С другой стороны, Кью-Джо утверждает, что ангельский голос – ваша главная добродетель. Из всех знакомых ей деловых женщин только вы не освоили язык бормашины. Вы пытались объяснить, что деловые женщины просто вынуждены говорить резко, иначе они не смогут на равных соперничать с мужчинами. И если ваш голос действительно столь нежен и беззащитен, как утверждает Кью-Джо, то причина этому одна: ваше неумение его изменить. Вы даже пытались курить в надежде, что дым обогатит диапазон низкими частотами, но сигареты вызывали нестерпимую тошноту. То, что Кью-Джо считает сексуальным, кажется вам каким-то писком. В детстве у вас и кличка была соответствующая: Пипи. Мать, конечно, никогда не обращалась к вам иначе, чем «Гвендолин», однако для отца и всех остальных вы были просто Пипи. «Пипи то, Пипи это…» Как будто вы чертова мышь!

– Белфорд, послушай…

Вы объясняете ему, что, даже если рынок закрылся в час дня, даже если внезапное падение на девятьсот пунктов проело у вас на макушке раннюю плешь, даже если в данный момент вы хлещете джин в веселом кабачке, – фактически вы еще на работе. Вы также объясняете, что ответственность перед клиентами (да и перед собой, ибо ваш личный баланс ушел в серьезный минус) не позволяет вам покинуть боевой пост, пока японские варвары, для которых день распятия Господа нашего Иисуса Христа не отличается от любого другого рабочего дня, не дадут ясный ответ: собираются они отправиться на дно вслед за нами? Однако чтобы не ранить страждущего Белфорда черствостью, вы, невзирая на собственные беды и обязанности, предлагаете ему следующую сделку: если Андрэ не объявится к ужину – а вы убеждены, что он ни на что не променяет любимый хлеб с изюмом и банановое эскимо, – то вы присоединитесь к поискам. И даже более того: приведете с собой Кью-Джо, чья выдающаяся парапсихическая мощь поможет в определении координат сбежавшей обезьяны.

Воодушевленный Белфорд взрывается фонтаном благодарностей – столь обильным, что это кого угодно может вывести из себя.

– А ты пока начни прочесывать окрестности, – добавляете вы сухо. – И обязательно сообщи в полицию.

– Да, пожалуй, – понуро соглашается он. – Не думаю, чтобы Андрэ опять… э-э… деградировал. Но ты права, мой моральный долг – поставить власти в известность.

Вы уже готовы повесить трубку – такие выражения, как «моральный долг», ничего, кроме раздражения, вызвать не могут, – когда Белфорд вдруг заявляет:

– Кстати, милая. Когда ты упомянула Японию, я подумал, что речь идет о докторе Ямагучи.

– Это еще кто?

– Ну, ты должна знать. Доктор Ямагучи! Он приезжает сегодня вечером.

– А, тот, который вылечил рак! А он тут при чем?

– Ну, он тоже из Японии. И собирается объявить добрые вести. Может, это поддержит рынок?

Вы страдальчески вздыхаете и вешаете трубку.

Воспользовавшись близостью туалетов, вы заходите в кабинку и мочитесь изо всех сил – звенящая о фарфор струя могла бы нокаутировать небольшого зверька или вышибить глаз циклопу, – а затем отправляетесь в обратный путь. Пробиваясь сквозь толпу возле бара, вы в какой-то момент оказываетесь за спиной человека, на которого таращилась Энн Луиз. Это худощавый высокий мужчина с обесцвеченными жидкими волосами до плеч. Узкие заношенные джинсы, в левом ухе золотая серьга. На тыльной стороне руки – синяя татуировка. Странно, что человек в столь неподобающем наряде находится в таком месте, как «Бык и медведь»; но еще более странно, что на протяжении вечера многие гораздо более изысканно одетые и весьма серьезные люди (даже сам Познер!) подходят с ним побеседовать. Вокруг него и сейчас увивается парочка брокеров, явно пытаясь подлизаться. В восьмидесятые такого никогда бы не случилось, думаете вы. Только сегодня, в самый черный день вашей жизни.

Незнакомец внезапно оборачивается и обжигает взглядом – вы издаете слабый писк, словно спелый помидор, заслышавший шаги огородника. Трещина его улыбки, пропахавшая сухую степь небритого лица, безжалостна, как хирургический надрез; воспаленные глаза красны, как пролежни, пронзительны, как медицинские ланцеты; холодный взгляд проникает в самое нутро. Прежде чем вы успеваете пошевелиться, он кладет вам на запястье костлявый палец и кивает в сторону Сола.

– Концерт только начинается, – шепчет он доверительно, и страшная ухмылка расползается, как прореха на гидрокостюме.

Добравшись до своего столика, вы садитесь и опускаете плечи в преувеличенном отчаянии:

– Боже всевышний! Кто этот человек?!

– Это же Ларри Даймонд! – отвечает Фил.

– Он только что из Тимбукту, – добавляет Энн Луиз таким тоном, как будто это все объясняет.

17:15

Чувствуя легкое головокружение после третьего мартини, вы решаете заказать что-нибудь поесть. Уже многие годы вы питаетесь преимущественно салатами, щедро поливая их труднопроизносимыми вяжущими соусами (попробуйте-ка после тяжелого трудового дня выговорить «ауругула» или, например, «радиччио») и спрыскивая специальными уксусами, которые стоят дороже, чем хорошее шампанское. Но сегодня вне игры, правила отменяются, и ваш стройный подтянутый животик требует протеина. «Бык и медведь», специализирующийся на традиционной картофельно-мясной кухне, подходит как нельзя лучше: вы заказываете бифштекс с жареным луком и спаржей.

Пока официантка расставляет приборы и масленки, Пол сообщает некоторые подробности об омерзительном Ларри Даймондс. В свое время этот человек был настоящим асом, крутейшим брокером тихоокеанского побережья, однако стиль его игры отличался непростительной небрежностью, и во время предыдущего падения рынка, в восемьдесят седьмом году, Ларри потерял работу и разорился.

– О нем слышали даже в Нью-Йорке, – вставляет Энн Луиз. – По здешним деревенским меркам этот парень сшибал чудовищные деньги. По сути, он просто здорово умел впаривать, только и всего. А в нашем деле на голой настырности далеко не уедешь. – Энн Луиз бросает на вас многозначительный взгляд, от которого бледнеют щеки.