Сто лет Папаши Упрямца - Фань Ипин

Папаша Упрямец ответил: Пусть главнокомандующий вынесет решение.

Ли Цзунжэнь был сконфужен и только махнул рукой: Возвращайся откуда пришел.

Бай Чунси заметил, что Ли Цзунжэнь рассержен был не по-настоящему, но вот смущение и неловкость его были искренними. Он посмотрел на Ли Цзунжэня и Папашу Упрямца и сказал последнему: Тогда давай, иди ко мне.

С этого момента Папаша Упрямец действительно повсюду следовал за Бай Чунси и служил при нем во взводе охраны. Таким образом, Папаша Упрямец был к нему ближе, чем к Ли Цзунжэню, и всего на шаг дальше, чем личный телохранитель. Куда бы Бай Чунси ни отправился, Папаша Упрямец почти везде следовал за ним. Вместе с командиром он участвовал в многочисленных сражениях, вот так и прошло 11 лет – с 1938 по 1949 год.

В 1949 году Народно-освободительная армия отправилась на юг, и подобно тому, как осенний ветер единым порывом сметает опавшие листья, нанесла сокрушительный удар вооруженным силам Гоминьдана. 3-й корпус под командованием Бай Чунси терпел поражение одно за другим, из Дунбэя – северо-восточного Китая – они отступили в Хэнань, оттуда – в Хунань, а дальше – в Гуанси, в свое «родовое гнездо».

Битва при Хэнбао стала ключевой для защиты армией Гоминьдана небольшой части южных и центральных регионов. Если проиграть эту битву, то придется отступить в Гуанси, а к югу от Гуанси уже море; если и дальше отходить, то солдаты будут уже не солдаты, они превратятся в бездомных собак, сброшенных в воду, которым не суждено выбраться на сушу и начать новую жизнь.

7-я армия 3-го корпуса гоминьдановской армии состояла сплошь из земляков Бай Чунси – уроженцев Гуанси, это были хорошо вооруженные, бесстрашные и умелые воины, поэтому их называли «Стальной седьмой отряд». Бай Чунси возлагал на них все надежды.

Момент был напряженный, критический, поэтому, возможно, Бай Чунси и пришлось прибегнуть к тому же методу, что и во время битвы при Тайэрчжуане, – к созданию заградотрядов. Он направил в них надежных бойцов своего охранного батальона, кого-то в качестве рядового, а кого-то – командиром.

Папаша Упрямец был направлен в 171-ю дивизию седьмой армии командиром заградотряда.

Командира 171-й дивизии звали Чжан Жуйшэн, родом он тоже был из Гуанси. Глядя на крепко сбитого Папашу Упрямца, Чжан произнес на родном наречии: Пожалуйста, постарайся, брат, победа или поражение в этой битве зависят от вашей силы!

Папаше Упрямцу эти слова пришлись не по нраву, они напомнили ему слова командира бригады Не Цзыбиня. Он посмотрел прямо в лицо командиру дивизии, который, казалось, сбросил с себя всякое бремя ответственности: Меня просишь? А ты-то, командир дивизии, для чего тогда нужен? Я – слежу за дезертирами, а не командую боевыми действиями. Ты тут командир. Выиграем, так это твое умелое руководство, а проиграем – значит, командуешь плохо. Я всего лишь пришел на подмогу.

Командир дивизии Чжан Жуйшэн выслушал эти слова, хотя ему и было неприятно. Поскольку Папаша Упрямец все-таки был человек лично от Бай Чунси, да к тому же еще и земляк, поэтому командир дивизии проявил уважение и поприветствовал его.

Он обратился к строптивому Папаше Упрямцу:

В 171-й дивизии более шести тысяч солдат и офицеров, они все – наши земляки из Гуанси, надеюсь, вы не убьете кого-то по ошибке или по ложному обвинению, когда начнете карать дезертиров.

Папаша Упрямец ответил: Я много лет сражался не на жизнь, а на смерть и понимаю ситуацию лучше, чем вы.

171-я дивизия обороняла район Чжацзян близ Хэнбао. Упрямец находился в пятистах метрах от основной передовой позиции и там установил линию охранения. Это означало, что никто не должен переходить эту линию, нарушителям прилетит по законам военного времени, то есть их расстреляют на месте.

Битва началась. Сначала артиллерийский огонь Народно-освободительной армии обрушился на позиции 171-й дивизии, издалека это выглядело так, будто пельмени бросали в кипящую воду. Папаша Упрямец видел, как тела его земляков разрывает в клочья, и порой части тел падали прямо перед ним, от чего каждый раз сжималось сердце. Эта душевная боль за погибших соотечественников сильно отличалась от той, которую он испытывал по отношению к жертвам войны с японцами. Те, кто умер за победу над Японией, отдали свои жизни не напрасно, и к душевной боли примешивалось уважение. А тут, на гражданской войне, свои убивали своих, эти смерти были незаслуженными, вот почему кроме боли в сердце рождалась еще и жалость. После артподготовки Народно-освободительная армия пошла в атаку, а правительственные войска сопротивлялись как могли. Две враждующие китайские армии бились отчаянно, не на жизнь, а на смерть, схватка велась исключительно жестоко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вот в 171-й дивизии появились дезертиры.

Группками по двое, по трое, словно плывущие по реке коряги, появлялись они перед заградотрядом и сами останавливались, как будто на их пути возникала плотина. Они не пытались прорваться через заградительную линию, а только надеялись, что заградотряд пропустит их и они пройдут, как корабль через шлюз; это было бы замечательно, но невозможно. Лица бойцов заградотряда – как единый монолит, черные дула направлены на дезертиров, они ждали лишь приказа командира, чтобы нажать на спусковой крючок. Дезертиры не хотели умирать от их ружей, но и возвращаться на верную смерть тоже не желали и потому стояли там, покорясь судьбе и словно ожидая, что из камня вдруг вырастет цветок.

Папаша Упрямец не отдавал приказа сделать предупредительный выстрел и не расстреливал никого, он будто забыл, что он – командир, и невозмутимо застыл на месте, словно каменный лев-страж.

А дезертиров становилось все больше и больше, они прибывали, как покусанные волками, изгнанные со своих пастбищ овцы. Кто не пострадал, поддерживали раненых, некоторые опирались на ружья как на костыли, а другие просто их побросали. Эти бежавшие без оглядки с поля боя солдаты и офицеры думали только о спасении своей жизни. Они притормаживали возле заградительной линии и останавливались, как школьники, топчущиеся перед учителем с линейкой в руке.

Многочисленные эти дезертиры ругались на все лады, кричали, что им больно, что они умирают, и всё по-гуансийски, они даже стонали с южным акцентом. У Папаши Упрямца аж потеплело на душе, и сочувствие и жалость усилились. Всегда непреклонный, вдруг он заколебался, растаял, словно лед в тепле возле очага. Не в силах сдержать чувства, он крепко выругался на родном наречии:

Ай па ме коу тай тангви, cоу теу па, паге ма ган! (Твою ж… мои дохлые яйца, бегите! Возвращайтесь домой!)

Услышав это, дезертиры поняли, что начальник заградотряда – их земляк, они испытали облегчение и возрадовались. Они двинулись вперед и пересекли заградительную линию, словно мигрирующие животные – реку, а потом умчались прочь. Папаша Упрямец стрелял в воздух, не двигаясь с места, как будто был недоволен тем, что дезертиры бегут недостаточно быстро, – и в то же время он вроде бы и выполнял свои должностные обязанности.

Первая волна дезертиров словно пробила брешь в плотине. Это была даже не брешь – как будто открыли ворота шлюза и пустили воду. За первой волной хлынула следующая, которая, естественно, тоже успешно прошла вперед.

Папаша Упрямец сказал своим подчиненным из заградотряда: Вы тоже бегите, если не хотите умереть.

Весь заградотряд ласточками разлетелся в разные стороны.

Прибежал командир дивизии Чжан Жуйшэн с двумя охранниками. Полы его мундира были распахнуты, оголяя живот, фуражка съехала набок, но в руках он сжимал пистолет. При виде одиноко стоящего Папаши Упрямца командир спросил: А твои бойцы?

Папаша Упрямец ответил: Убежали.

А ты почему остался?

Папаша Упрямец сказал: А почему я должен убегать?

Командир произнес: Если ты сейчас не убежишь, тебя возьмут в плен солдаты Народно-освободительной армии.

Упрямец ответил: В плен я не сдамся!

Ну, тогда ты героически погибнешь, тебе выбирать, отозвался командир.