Сто лет Папаши Упрямца - Фань Ипин

Папаша Упрямец продолжал обдумывать слова командира и все больше чувствовал замешательство.

Когда же ему показалось, что он понял, что сказал командир, тот был уже арестован военным трибуналом дивизии.

Папаша Упрямец недолго пробыл ординарцем, это был конец 1934 года, тогда только-только завершилась битва на реке Сянцзян[3].

Командира Вэй Цзянфэя обвинили в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Незадолго до ареста командира полка у Папаши Упрямца было предчувствие, что дела у того идут не очень хорошо. Он обнаружил, что за командиром следят, а в его отсутствие кто-то заходит в его комнату и роется в вещах.

Однажды Папаша Упрямец ходил за овощами, вернулся, вошел через ворота во двор и прошествовал прямо на кухню. Он взял нож, чтобы начать резать мясо, и тут увидел, как из окна комнаты командира полка один за другим выпрыгнули два человека; затем они выбежали через открытые ворота. Папаша Упрямец с ножом в руке помчался за ними, но догнать не смог. Один из убегавших на ходу что-то выронил – какой-то документ. Папаша Упрямец подобрал его и отдал командиру, когда тот вернулся.

Командир взглянул на документ и холодно усмехнулся: Свои люди. Завтра отдам им.

Папаша Упрямец недоуменно сказал: Зачем же свои люди пробираются сюда украдкой, словно воры?

Командир ответил: Свои люди своим же не доверяют, вот так-то вот.

А почему они не доверяют вам, командир?

Потому что я из Гуанси. Когда я командовал в армии Чан Кайши, они подозревали, что я в сговоре с гуансийской армией или даже с коммунистами.

А разве армия Чан Кайши и гуансийская армия – это не правительственные войска? Разве не вместе борются с коммунистами?

Командир полка выпил принесенную Папашей Упрямцем воду и произнес: Ту воду, что ты принес, я могу пить спокойно. А вот то, что принесут другие, даже если это вино или мясо, – с этим мне надо быть осторожным. Понимаешь, о чем я?

Упрямец хотел кивнуть, но вместо этого покачал головой: может, и понял, да не до конца.

Командир посмотрел на стоявшего в стороне Вэй Асаня: А ты?

Тот тоже покачал головой.

Командир сказал: У меня были и охранник, и ординарец, но из других провинций. Я их обоих поменял. Заменил вами. Смекаете почему?

Вэй Асань ответил: Потому что мы понимаем говор вашего родного края. И вместе мы можем говорить только на нашем родном языке. Кроме нас никто не может на нем говорить, и окружающие нас не поймут.

Папаша Упрямец произнес: Вы взяли нас, потому что мы вас не предадим.

Услышав такое, командир даже чашку не поставил, порывисто раскрыл объятия и обхватил головы Вэй Асаня и Упрямца, крепко прижал их к себе, в такой позе они выглядели, словно две тыквы или две утки на разделочной доске.

В той руке, которой командир обхватил голову Упрямца, он держал чашку с чаем. Командир наклонил ее, и горячая вода потекла по шее Упрямца, обжигая кожу.

Упрямец терпел без единого звука, как бык, который не боится ни огня, ни льда.

С того дня Упрямец стал еще более осторожным и внимательным. Когда командира не было на месте, он не отходил от дома ни на шаг. Если ему действительно требовалось уйти, насыпал слой мелкого песка там, где могли пройти люди, а еще на важные предметы и документы клал пару волосков, чтобы сразу обнаружить, если кто-то их тронет.

Папаша Упрямец полагал, что так он может защитить командира полка. Он должен был это сделать, потому что чувствовал: тот – хороший и удивительный человек. Командир из богатой семьи с большим состоянием, но тем не менее не колеблясь отправился в армию командовать войсками, и все это – ради революции. Революционные цели командира отличались от целей самого Папаши Упрямца, заключавшихся в том, чтоб поесть. Правильный путь, о котором говорил командир, был большим и долгим, и хотя командир полагал, что сейчас он, возможно, идет по не совсем верной дороге, все же он стремился к правде. Командир не обижал бедняков, он особенно доверял ему, Папаше Упрямцу, и Вэй Асаню, своим землякам, он даже сдружился с ними. Он дальновидный и в своих поступках не совершит ошибки. Поэтому Папаша Упрямец собирался решительно и бесповоротно следовать за командиром. Он не может обмануть его ожидания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но командира все-таки арестовали.

В день ареста шел снег. Папаша Упрямец приготовил еду, зажег древесный уголь и ждал командира.

А тот все никак не возвращался.

За три дня до этого командир дал четкое указание: если однажды он и охранник не вернутся к ужину, то Папаша Упрямец должен сразу же бежать. И чем дальше, тем лучше. Если не сможет найти армию коммунистов, то гуансийская армия тоже сойдет, в общем, главное – покинуть расположение войск Чан Кайши.

И вот прошло время ужина, а командир с Вэй Асанем так и не вернулись, наверняка что-то случилось.

Но Папаша Упрямец не сбежал.

Дальнейшее показало, что он поступил верно. Если бы он сбежал, а не остался для дачи свидетельских показаний, то арестованного командира полка обвинили бы в сговоре с гуансийской армией с целью дать войску коммунистов уйти. Одно преступление было бы отягощено другим, и тогда это не стало бы простым обвинением в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Военный трибунал вызвал Папашу Упрямца и потребовал от него разоблачить командира полка Вэй Цзянфэя и подтвердить, что тот во время битвы на реке Сянцзян вступил в сговор с гуансийской армией и позволил коммунистам уйти.

Допрос вел глава военного трибунала, Упрямец и по сей день помнит его рожу, гнусный тип со змеиным лицом и безжалостным сердцем скорпиона, из-за чего Папаша Упрямец потом называл его Гадюкой.

Гадюка: Я слышал, тебя все зовут Папашей Упрямцем, это – настоящее имя или прозвище?

Папаша Упрямец: Меня с детства так кличут – Папаша Упрямец.

То есть сейчас ты – взрослый?

Мне четырнадцать, если я – взрослый, то вы, значит, уже старик?

Вэй Цзянфэй, твой командир, он совершил серьезный проступок, и мы его арестовали. Ты постоянно находился рядом с ним, наверняка знаешь о нем многое, а может, и был соучастником его темных делишек. Но если только ты выведешь его на чистую воду, то поспособствуешь раскрытию преступления, и мы тебя под стражу не возьмем, отпустим на волю.

Я был денщиком командира, всего-то лишь убирал мочу и дерьмо, готовил еду и стирал одежду, больше я ничего и не знаю.

Не заставляй нас наказывать тебя, чтобы ты сознался. Вот охранник Вэй Асань оказался умнее тебя, он уже дал признательные показания.

Если он признался, то он – нелюдь.

Вэй Цзянфэй, Вэй Асань и ты – вы говорили между собой на каком-то птичьем языке, наверняка обменивались сообщениями и секретной информацией, а ты еще смеешь говорить, что вы не заодно?!

Мы – земляки и говорили на своем местном наречии, а не на птичьем языке.

Гадюка выложил целую стопку материалов: Это все – изъятые нами секретные документы, а также признания вины Вэй Цзянфэя и Вэй Асаня, просто поставь тут свою подпись, и мы тебя отпустим.

Я не знаю иероглифы и тем более не умею их писать.

Тогда поставь отпечаток пальца.

Я не должен пачкать руки.

Гадюка без лишних разговоров подал глазами знак своему подчиненному, тот схватил Упрямца за большой палец правой руки и приложил к документу.

Через несколько дней во время суда над Вэй Цзянфэем судья достал свидетельские показания Папаши Упрямца и попросил того подтвердить.

Папаша Упрямец все отрицал.

Судья указал на отпечаток пальца на документе: Это же отпечаток большого пальца твоей правой руки, а ты отпираешься?

Папаша Упрямец поднял правую руку и повертел ею направо-налево, вверх-вниз: Посмотрите, у меня есть большой палец на правой руке?

Все увидели, что на правой руке Папаши Упрямца действительно нет большого пальца.

«Показания» Папаши Упрямца признали сфабрикованными. Командир полка Вэй Цзянфэй избежал смертной казни, получил легкое наказание – его приговорили всего лишь к тюремному заключению.