Нашествие упырей - Р. Стайн

Я рванулся, пытаясь ослабить веревку. Она обвивала тело от плеч до середины бедер, крепко прижимая руки к бокам.

Я изо всех сил напряг грудь. Но ослабить путыы не удалось.

Я извивался и дергал плечами, стараясь растянуть веревку. Толку — ноль.

Собрав все силы, я попытался высвободить пальцы. Но веревка лишь больно впилась в кожу.

— Что толку?

С тяжелым вздохом я привалился спиной к надгробию. И смотрел на старые могильные камни, омытые светом полной луны.

— Что?!

Неужели одно из надгробий сдвинулось? Неужели накренилось набок?

Нет. Это мне показалось, что оно двигалось. А оно не двигалось вовсе, увещевал я себя. Это просто обман зрения, иллюзия, вызванная неверным светом луны.

Но я моргнул и уставился на него — просто чтобы убедиться. Теперь накренилось соседнее с тем надгробие!

Я услышал еще один протяжный стон… на сей раз ближе.

Деревья трещали. Ветер раскачивал их корявые голые ветви.

Сдвинулось еще одно надгробье. С оглушительным треском оно завалилось назад.

Еще один жуткий стон, совсем близко… буквально у меня за спиной.

— Нет!

Кровь стучала у меня в висках.

Я должен отсюда вырваться!

Я бился, извивался, корчился — рвался из пут.

— Кто-нибудь — помогите! Вытащите меня отсюда!

Я охнул, когда зеленый туман поднялся из-под скрипящих, опрокидывающихся надгробий.

Сперва он поднимался медленно. Потом — все быстрее и быстрее. Он стремительно густел, распространяя тошнотворное кислое зловоние.

Вонь сделалась еще сильнее, когда туман закружился вокруг меня. Я начал давиться. Я закричал, когда он захлестнул мое лицо, покалывая кожу и обжигая глаза.

Но прежде чем я снова забился в путах, из омерзительной пелены послышался хриплый голос:

— Мне… нужно… твое… тело…

10

— Кто здесь?! — выдохнул я. — Кто это? Фрэнк? Фрэнк, это твои проделки?

— Мне… нужно… твое… тело…

Голос был сиплый, словно кашель на ледяном ветру. Такой слабый… и такой холодный.

— Фрэнк? — завопил я. — Развяжи меня! Фрэнк? Бадди?

— Мне… нужно… твое… тело…

— Фрэнк?

Ледяной зеленый туман поднимался вокруг меня. Я вдруг почувствовал страшную слабость.

Что со мной происходит?

Я хотел еще раз попробовать ослабить веревку, но не мог даже шевельнуть рукой… не мог напрячь ни единого мускула.

Колени подогнулись.

Я отчаянно пытался держать голову прямо. Я был так слаб… так ужасно слаб…

— Кто-нибудь, помогите, — выдавил я; теперь я мог лишь шептать.

— Твое тело… отдай мне свое тело!

— Нет, — выдохнул я.

Но вдруг почувствовал головокружение. Ужасное головокружение и ужасную слабость.

Я чувствовал, как что-то вдавливается мне в макушку. Что-то холодное и твердое. Словно ледяная рука зарывалась в мой скальп.

И проталкивалась… проталкивалась в голову.

Я пытался протестовать. Пытался кричать.

Но не смог даже рта открыть.

И такая слабость…

От нестерпимой тяжести пульсировал лоб. Казалось, мои мозги вот-вот взорвутся!

«Я… я не могу думать!» — внезапно осознал я. Я не мог вспомнить ни одного слова. Я не мог думать ни о чем.

И боль. О, какая боль!

Безжалостный холод спускался вниз — через грудь, через руки, через ноги…

Давил меня. Давил так сильно, что я не мог дышать.

Не мог дышать…

Не мог думать…

А потом я услышал треск, будто что-то разорвалось.

Как будто разорвалась застежка-«липучка».

Как будто разорвалась рубашка.

Как будто сама кожа разорвалась на клочья.

И я почувствовал, что плыву. Плыву ввысь, ввысь. Плыву совершенно свободно.

Плыву в воздухе над густым зеленым туманом.

Я отчаянно вглядывался в зеленое марево. И в какой-то момент вдруг увидел себя!

Паря в тумане, я смотрел на собственное тело, по-прежнему привязанное к могильному камню.

11

Я пытался закричать. Я хотел завопить в голос, взывая к собственному телу далеко внизу.

Но не был в силах издать ни звука.

Как мог я находиться в двух местах сразу? Как мог я быть и здесь, наверху, и там, внизу?

Плывя сквозь туман, я попытался закрыть руками лицо.

Рук не было!

Я закружился на ветру, пытаясь разглядеть свои ноги, свои ступни…

Их тоже не было!

К своему ужасу я понял, что стал невидимым.

Я — это я. Я — всего лишь голый разум! Разум, парящий над собственным телом!

А потом… потом начался подлинный ужас. Я беспомощно наблюдал, как внизу мое тело пошевелило пальцами. Вытянуло ноги. А потом помотало головой — моей головой! — из стороны в сторону.

Затем оно моргнуло.

И улыбнулось.

Улыбнулось моими губами — но не моей улыбкой. Мои ноздри раздувались. И губы двигались иначе. Уголки губ опустились, образуя циничную, жестокую усмешку.

Недоверчиво взирая на все это с высоты, я опять попытался закричать. И опять не смог издать ни звука. Там, внизу, моя голова повернулась. Оно подняло глаза на меня, словно могло меня видеть.

— До свидания, Спенсер, — сказало оно почти моим голосом. Немножко хрипловатым, немножко грубоватым — но почти моим.

Что значит «до свидания»?!

Я смотрел в собственные глаза, блестящие в лунном свете. Ухмылка на моем лице сделалась еще отвратительнее.

— Ты нарушил мой покой. Твое тело теперь — мое. Долго же мне пришлось ждать!

— Ты что, восстал из могилы?! — вскричал я. Беззвучным криком. Это не было звуком. Это была мысль. Несмотря на ужасную панику, я снова мог думать.

— Ты упырь? — спросил я. — Ты настоящий кладбищенский упырь?

— Больше нет. Отныне я — это ты.

Он мне ответил. Я не мог говорить, но он меня слышал. Он мог слышать мои мысли.

— Ты не можешь забрать мое тело! — завопил я. Я пытался опуститься пониже. Пытался влететь обратно в свое тело.

Но двигаться я не мог. Тяжелая пелена тумана словно бы удерживала меня на месте.

— Ты меня слышал?! Ты не можешь забрать мое тело!

— УЖЕ забрал! — торжествующе ответил упырь моим голосом.

— Нет! — взвыл я. — Нет!

И тут, сквозь ледяную мглу, до меня донеслись чьи-то голоса.

— Он где-то здесь!

Голос Одры!

— Вот тут они его привязали! — Ее слова доносились откуда-то снизу. А вот и она — несется вприпрыжку по крутому склону. А кто это бежит следом? Мои и ее родители!

— Где! Где он?! — услышал я мамин крик.

А потом увидел, как Одра указывает на высокое надгробье, к которому было прикручено мое тело.

— Спенсер! Спенсер! — Мама кинулась к моему телу. — Ты в порядке?!

В ужасе смотрел я, как моя голова кивнула.

— Не боись! — папа принялся возиться с узлами. — Щас выручим.

Паря в тумане, я увидел, как губы упыря — мои губы — вновь растянулись в усмешке. Усмешке победителя. Его глаза — мои глаза! — широко раскрылись от восторга.

Пронизывающий кладбищенский ветер неумолимо толкал меня вперед, пока я парил у них над головами.

— НЕТ! — кричал я им. — Не отвязывайте его! Он — не я! Пожалуйста, не отвязывайте его!

12

— Это не я! Не отвязывайте!

Но они меня не слышали. Они ведь не умели читать мысли…

Меня охватила паника. Что же происходит? Что со мной случилось?

«Я могу их видеть. Я могу их слышать. Почему же они не видят и не слышат меня?» — недоумевал я, паря над их головами.

Как бы то ни было, мой разум и мое тело оказались разделены — это я понимал.

— И у меня больше нет тела! — простонал я.

Теперь я витал в каких-то дюймах от их макушек. Я мог бы протянуть руку и дотронуться до них. Но для этого у меня не было ни кожи, ни пальцев, ни рук, ни тела.

Даже голоса я лишился…

«Но я могу видеть, и я могу слышать», — сказал я себе. И чувства у меня остались, понял я, когда порыв ледяного ветра заставил меня задрожать.

«Еще не все потеряно, — убеждал я себя. — Еще есть надежда».

Я наблюдал, как папа сдернул с моего тела веревку.

Мое тело оказалось на свободе.

Все собрались вокруг него. Все заговорили как один — взволнованно, обеспокоенно, сочувственно.

Мама обняла поселившегося в моем теле упыря. Папа ободряюще сжал ему плечо.

Мое тело растирало запястья там, где в них врезалась веревка. Вытягивало руки. Сгибало-разгибало колени.

Мои колени.

Спенсер, ты в порядке? — спросила Одра.

Мои глаза уставились на нее.

— Я… я в порядке, — прокаркало мое тело. — Охрип маленько. От крика, наверное.

— Какая удача, что Одра была с тобой, — заявила Одрина мать.

— Скорее домой, — сказала мама. — Мне не терпится позвонить родителям Фрэнка Формана. У этого мальчишки будут серьезные неприятности.

— Понятия не имею, зачем он меня тут привязал, — вставило мое тело. — Видать, решил повыпендриваться. — Он улыбнулся этой своей улыбочкой. Которая не была моей.