После немоты - Владимир Максимов

Почти шестьдесят лет назад русский народ, не устояв перед этими соблазнами, погубил в гражданской междоусобице миллионы лучших своих соотечественников, а в результате хлеба у него стало еще меньше, власти никакой, а о духовной свободе ему теперь даже страшно подумать. То же самое случилось и с теми, кто впоследствии, своей или чужой волей пошел по этому пути.

Подобное состояние современного общества явилось следствием разрыва его природы с религиозной сущностью своего происхождения. Еще столетие назад, в „Легенде о Великом инквизиторе" гениальный Достоевский предупреждал, что грядет время, когда „человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные „Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" - вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой".

Выломившийся из своей естественной религиозной гармонии и предоставленный собственной слабости человек на наших глазах начинает тяготиться Божественным даром Свободы и инстинктивно тянется к материальной силе в поисках покровительства и защиты. Ему одиноко и страшно наедине с собой, он ищет общественного слияния с себе подобными, чтобы в этом иллюзорном монолите хоть как-то самоутвердиться и почувствовать себя в безопасности. Так зарождается психология всеобщего рабства, радиоактивно проникающая во все поры общественного организма. Рабство становится модой. У рабства появляются свои мыслители и пророки, апологеты и проводники, герои и мученики. Рабством любуются, с рабством заигрывают, перед рабством преклоняются интеллектуальные мазохисты всех цветов и оттенков. Мало того, рабство получает, наконец, идейное оформление и, уже не стыдясь своего скотоподобного облика, кичливо провозглашает: „Лучше быть красным, чем мертвым". До какого же жуткого животного падения должен дойти человек, чтобы заявить о своем рабстве с такой гордостью. Рабы древности хотя бы тяготились своего позора.

Думается, настало время, когда каждый христианин обязан сделать выбор между греховной „теплотой" обреченности и „жаром" активного действия. Недаром сказано: „Царствие Небесное силою берется". Долг современного христианина защитить сложившийся Всевышней волей правопорядок от рабской тьмы и духовного распада. Наши молчание и пассивность только потворствуют злу. Рабство отступит, если мы противопоставим ему не только силу нашего духа, но и мощь нашего действия.

Если же роковая черта перейдена, если нам уже нет возврата к Божественному источнику Свободы, то я беру на себя великий грех сказать, что Бог оставил эту скорбную землю и человек больше не достоин жить!

Но к великому нашему счастью и во славу Господа свободный человек не умер. На всех континентах планеты свободный человек властно заявляет грядущему рабству свое непреклонное: нет! Актом свободной воли он рабству предпочитает смерть.

Умирая в концентрационных лагерях Потьмы и Хуанхэ, у Берлинской стены и в водах Гонконга, в застенках Гаити и Праги он передает нам всем, как сокровенный завет, как благую весть, как молитву драгоценный дар Свободы, завещанный нам Создателем. И пока жив хоть один из таких людей, можно со спокойной совестью утверждать: мы достойны Твоего великого дара, Господи, и мы сбережем этот дар для потомков! Мы выбрали!

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К РОМАНУ „КАРАНТИН"

О чем эта книга? Разумеется, ее сюжетный ход более или менее ясен, но идейная подоплека событий требует известных разъяснений. Духовная концепция романа целиком вытекает из пророческой гипотезы славянофилов об особой, провиденциальной роли России в мировой истории.

Поставленная волею судеб между Европой и Азией, Русская Земля вобрала в себя, как все лучшее, так и все худшее от обеих этих цивилизаций. Восприимчивый и эмоциональный, как, впрочем, и всякая молодая нация, русский народ на протяжении своей истории с двух сторон подвергался множеству религиозных и социальных соблазнов, последствия которых сказываются на его судьбе до сих пор. Идеалист по природе, русский человек в стремлении к общественному совершенству и справедливости жаждет мгновенного, немедленного и окончательного разрешения самых коренных проблем человеческого бытия. Отсюда - его постоянные кровавые междоусобицы вначале, крайняя религиозная нетерпимость впоследствии, воинствующий атеизм и анархия в конце.

Но, по мнению русских славянофилов, в том-то и состояло великое назначение России, чтобы, испытав на себе все крайности азиатской тирании и духовно опустошающие последствия западного рационализма, своим опытом предостеречь другие народы от повторения столь роковых путей.

К сожалению, эти ожидания не оправдали себя. Мир ничего не забыл, но ничему так и не научился. Социальная „бесовщина" снова захлестывает человечество. С каждым днем людская жизнь становится все дешевле, а духовная нищета все беспросветнее. Во имя материального дележа поднимаются народы и государства. Человек восстает на самого себя, на свою сущность, на свой Божественньш лик. История, кажется, стремительно двинулась к своему эсхатологическому концу.

Но, как говорится, нет худа без добра. В страстных борениях с веком и с самим собой, в современной России, словно птица-Феникс из пепла, заново рождается Свободный и Верующий человек. С молитвой на устах он сбрасывает с себя тяжкий и кровавый груз темных сомнений и ошибок, чтобы вновь ступить на путь духовной гармонии и служения Богу.

Герой романа - Борис Храмов - и олицетворяет этого человека. Пройдя вместе с персонифицированным двойником русской истории - Иваном Ивановичем Ивановым - весь путь ее взлетов и падений, он к концу книги как бы очищается от скверны прошлых заблуждений и делает первый шаг к Возрождению и Свету.

И на него - этого Нового Человека - наши сегодняшние Надежды и Упования.

Вот что мне хотелось бы предпослать теперь в качестве идейного путеводителя к роману.

Париж, 19 декабря 1974 г.

ВЫСТУПЛЕНИЕ ПЕРЕД ГРУППОЙ СЕНАТОРОВ И КОНГРЕССМЕНОВ В ВАШИНГТОНЕ

После многих лет отчаянного единоборства с бездуховностью и насилием у себя на родине, мы, оказавшись за рубежом, лицом к лицу столкнулись с не менее сложной и к тому же весьма противоречивой действительностью, характерные черты которой - размытость нравственных, политических и социальных критериев, прагматический цинизм, интеллектуальная шигалевщина - заставили нас задуматься о средствах духовного самосохранения и борьбы за те идеалы, которые мы отстаивали дома.

В таких обстоятельствах естественно возникла мысль о создании принципиальной платформы для объединения всей существующей, как на Востоке, так и на Западе, интеллектуальной силы истинной демократии и антитоталитаризма. Так родился журнал „Континент", объединивший вокруг себя все компоненты этой силы в современном мире: лучших представителей духовной жизни внутри тоталитарных стран (Сахаров, Джилас), гуманитариев, живущих и работающих за рубежом (Некрасов, Синявский), выдающихся деятелей старой и новой эмиграции (Шмеман, Шаховская, Галич), изгнанников из Восточной Европы (Пахман, Чапский, Герлинг-Грудзинский, Гедройц), а также интеллектуалов Запада (Беллоу, Силоне, Кестлер, Конквест, Ионеско, Арон).

Журнал еще только начал жить, но у него уже появились, как непримиримые противники, так и искренние друзья, а это - лучшее доказательство его потенциальной жизнеспособности.

Чего же мы хотим и каковы наши цели?

Мы не можем позволить себе роскоши так называемой „лояльной оппозиции". Ибо это означает принципиальное признание абсолютно аморальной, противоестественной и никем не избранной системы и предполагает тактические разногласия с ее повседневной практикой. Опыт показывает, что такого рода „лояльная оппозиция" (а их в истории общественных движений было великое множество) в конце концов становится оппозицией хорошо направляемой и надежно контролируемой.

Но мы не можем позволить себе и роскоши политического экстремизма. Ибо опять-таки горчайший исторический опыт показывает, к каким необратимо трагическим последствиям приводит такой экстремизм народы и государства. В условиях же тоталитаризма катаклические изменения общества могут оказаться еще более кровавыми и даже эсхатологическими.

Поэтому в своей программе мы подчеркиваем прежде всего бескомпромиссное духовное сопротивление воинствующему насилию, в какие бы идеологические одежды оно ни рядилось и откуда, с какой стороны - черной, красной или коричневой - ни исходило. Может быть, в атмосфере скепсиса и прагматизма, разъедающего современный мир, подобная позиция покажется смешным пережитком моральной романтики давно минувших эпох, но другого пути у нас нет. И мы пойдем по этому пути до конца.