Когната (СИ) - Сальников Алексей Викторович

Тестером Константин замерил уровень заряда батареек. Обе за месяцы лежания разрядились только самую малость, каждой хватило бы еще раза на три-четыре. «Пойдет», — решил Константин и не смог не вспомнить, как его самого потыкали драконьим стилетом в шею и спину, и снова ощутил что-то вроде обиды, при очередном осознании того факта, что расковырять его не стоило никакого труда даже без включения у стилета боевого режима.

Прокравшись на кухню, наполнил фляжку водой из-под крана.

Он завел будильник, хотя и прикинул, что теперь, взволнованный сборами и завтрашним, а по факту уже сегодняшним днем, все равно не уснет. Однако вырубился внезапно и надежно, вот только что чувствовал тоску, что вряд ли будет спать, что сон совсем не идет, хотя стоило бы, — а будильник уже звонил, и Константин поспешил его заткнуть, дабы не беспокоить соседей.

Изумляясь тому, как стремительно прошел вечер, который в ожидании следующего дня должен был тянуться минута за минутой, он хромал в сторону работы, прикидывая, каково будет идти вот так же, но только не по тротуару, а по лесу. Ни разу после ранения ему не приходилось бывать на природе с рюкзаком, если не считать нескольких пикников, куда его привозили знакомые и откуда его, опять же, увозили. Но, как ни странно, гораздо больше его донимало любопытство. Драконы умели летать и дышать огнем, но этому они научались ближе к подростковому возрасту, а иногда чуть позже, но еще Константин слышал, что у них имелось одно врожденное свойство: удивительная фотографическая память на лица. Ему было интересно — узнает ли его девочка после тех секунд, что видела его три года назад. Сам-то Константин пребывал в уверенности, что уже не смог бы опознать ее среди других маленьких драконов, если бы он очутился в их толпе. Он помнил только такое светлоголовое мелкое существо, державшее ложку с зачерпнутым из стакана мороженым, пытавшееся поднести ее ко рту и не уронить.

Движимый не чувством долга перед государством, а именно любопытством, он торопливо доложил о своем прибытии дежурному, услышал, что полковник уже ждет и что все стоят на ушах по причине внезапных учений на границе с Зеркалом. У себя в кабинете он спешно вытащил кобуру и пистолет из сейфа, оттуда же вынул два стилета и вставил в них батарейки. Когда он собрался окончательно, то есть нацепил кобуру, а в нее поместил пистолет и стилеты, то почувствовал, насколько нелеп весь его наряд. Словно со стороны он увидел, что бессмысленно и декоративно увешан оружием. В собственных глазах он был чем-то вроде стены в усадьбе киношного помещика, где висели ружья, сабли, разве что трофеев в виде голов кабана и оленя не хватало.

Но адъютант полковника встретил его без примелькавшейся Константину иронии во взгляде. Скупо поприветствовал:

— Товарищ старший лейтенант, — и качнул головой в сторону кабинета полковника.

В кабинете горел верхний свет и были распахнуты все портьеры. Утреннее солнце, пересилив электричество, яркими широкими полосами лежало поперек длинного стола для совещаний, поперек дивана у стены.

Именно на этом диване в одной из полос света сидела девочка с не донесенной до рта чайной ложкой. Девочка ждала, когда лишняя сгущенка стечет с ложки в бело-голубую консервную банку и можно будет есть и не обляпаться.

Полковник сидел в своем кресле и выглядел слегка вымотанным. Вместо ответа на приветствие он показал ворох листов, изрисованных, очевидно, двусторонним красно-черным офицерским карандашом, и пояснил:

— Она жрет как лошадь. Она неугомонная. Я и забыл, каково это. Пришлось окно открыть, чтобы холодно стало, иначе она бы и не уснула. А с утра шторы убрать, чтобы она на солнце отогрелась и проснулась.

Константин понял, что узнал бы ее. В первый момент, когда он бросил на нее взгляд, решил, что она и не изменилась вовсе, даже будто и не подросла. Все на ней: платье, колготки, туфли, заколка в виде морской звезды во взлохмаченных волосах — было такого синего цвета, словно вещи замочили в драконьей крови. Из этой синевы выделялась серебряная вышивка с левой стороны, ближе к широкой лямке платья. Три иероглифа, обозначавшие фамилию девочки, которые Константин не мог разобрать, потому что был не слишком силен в геральдической иероглифике. И четвертый иероглиф, который означал одно и то же и у людей, и у драконов, а именно: «Родная». Аристократы, считая себя наследниками древней, ими же разрушенной империи, все еще читали иероглифы на старый лад — будто врачи и ученые, тащили слова из мертвого языка к себе, но не в обозначения химических элементов и биологических видов, а в имена своих наследников. Делали это не как обычные люди и драконы, которые облюбовали ряд древних имен под свои нужды да так почти и не меняли их веками, а проявляли изобретательность. И пусть иероглиф на платье девочки и можно было понять обычным образом, однако же читался он по-другому. Константин знал, каким образом.

В отличие от людей, волосы у драконов росли не по всему телу, а только брови у них были, и прически, ресницы еще, ну и у мужчин-драконов появлялось что-то вроде шершавости на лице. Того тонкого, едва заметного пуха, который слегка сиял на человеческих лицах, когда попадал в солнечные лучи, у драконов не имелось.

То, что драконы были словно окрашены в один ровный цвет, придавало их облику мертвенности или искусственности. Если и краснели они, то разом вспыхивало все лицо. Это нельзя было спрятать никаким гримом, поэтому диверсантов драконы предпочитали набирать из коллаборационистов-людей, ведь строй человеческой речи изобразить еще могли, а вот лица и руки их, будто сплошь покрытые гримом, спрятать было нельзя. А когда шарили по человеческим тылам сами, то старались передвигаться в сумерках, когда разница не так заметна издалека. Они и загаром покрывались сразу целиком, однотонным, если Константин правильно помнил из детства. Разве что пальцы у драконов белели при попытке что-нибудь удержать или что-нибудь сжать, а так их однотонный окрас невозможно было исказить ничем.

Прямые и жесткие драконьи волосы не поддавались завивке, поскольку не боялись жара, женщины- и девочки-драконы порой заплетали косички и косы разными диковинными способами, как, впрочем, и люди, но косы были больше признаком простолюдинок.

Девочка, которую занесло к ним, носила прямые длинные волосы, спадавшие на плечи, закрывавшие ее спину чуть ниже лопаток, челка у девочки была по брови, ровная, словно срезанная одним умелым взмахом очень острой сабли (из тех, какие водились у драконов в изобилии, и те любили ими помахать по поводу и без).

Именно поэтому девочка выглядела для Константина с непривычки (он давно не общался с драконами вживую) как довольно крупная пластмассовая кукла телесного цвета. Синева ее одежды, восковой лоск ее лица заставил Константина на миг опешить, а она подняла на него глаза и без всякого удивления заметила с драконьим акцентом и драконьей расстановкой слов в предложениях:

— А-а. Ты опять пришел. Ты надолго пропал. Человек, все это время где ты был? Мне сказали, что ты не сгореть мне дал. Но ты ни разу в гости не пришел. Это обидно было.

— Здравствуй, Когната, — сказал Константин.

Танк в лесу

Константин вспомнил, где и когда видел Максима Сергеевича, еще до того, как тот произнес почти те же слова, что и при их первой встрече.

— Вы бы еще колясочника приволокли, — заметил проводник, когда увидел, как Константин выбирается из машины, путаясь в полах дождевика, достает рюкзак, вешает его на себя. — Других уродов в вашем цирке не нашлось? Кончились?

— Ну почему же кончились? — спокойно ответил полковник, улыбаясь необожженной половиной лица. — Еще надолго хватит.

Константин с любопытством смотрел на проводника, ожидая, что и Максим Сергеевич узнает его, не много времени прошло. Лет пятнадцать — довольно ничтожный срок для взрослого человека. Да, Константин вырос, но довоенные одноклассники, учителя, бывшие соседи, — случайно встретив, распознавали в нем того самого, знакомого им Костю, даже после всего, что пережили во время войны, когда у них полно было своих забот, и потерь, и переживаний, чтобы думать еще и про соседа по парте, ученика, мальчика из дома дальше по улице.