Пентхаус - Александр Егоров

Все же я — суперский доктор, — подумал я сразу вслед за этим.

* * *

Она ушла. «Это было феерично», — сказала она на прощанье. Фееричной была и сумма в долларах.

Пересчитав деньги, я захлопываю крышку ноутбука. В таком виде он похож на черный ящик. «Ящик Пандорина», — называет его Лидка.

Работа кончена. Но остается какая-то недосказанность.

И потом, за то, что я сделал, не платят столько денег. Рынок есть рынок, и прайс на такие услуги должен существовать: любая замужняя дама внутренне согласится с этим.

Словом, Анжелочка могла бы поискать приключений и попроще. Нашла бы себе негра из ночного клуба, с черным членом, как оглобля. И второго, чтобы держал первого.

Пара гнедых, блин.

— Артем, вам как обычно — капуччино? — спрашивает Лидка.

— Сделай просто черный, — говорю я. — Покрепче.

Мы сидим с ней в приемной. Следующий гость записан на три часа, можно успеть пожрать. А то что-то я подустал на этот раз. Не так часто приходится делиться энергией с пациентами.

— Артем, — говорит Лида вдруг. — А вы правда ничего не боитесь?

Вопрос слишком прост, чтобы я мог ответить. Я пожимаю плечами. Чашка кофе дрожит в моей руке.

— Боюсь, конечно. Кто же не боится. Один хороший слив, и никто не отмажет.

— Я не о том, — прерывает Лида. — Это все я знаю. Я не о том.

Она вздыхает и умолкает. Я брал ее на работу именно для того, чтобы она вовремя останавливалась. Мне не нужны собеседники. Мне нужно, чтобы вовремя готовили кофе.

— А если не о том — ничего я не боюсь, — устало говорю я. — Некогда мне бояться. Мне бабло надо зарабатывать.

Бедняжка молчит. Она особенно красивая, когда ей грустно. Когда ей хочется сказать мне что-нибудь доброе, а она знает, что я этого не люблю.

— Может, вы лучше книгу напишете? — спрашивает она. — Знаете, есть такая серия, про психоанализ. Черненькие такие обложки. У одной мне название понравилось: «Внутренний космос».

Я глотаю кофе и улыбаюсь.

— Точно, это про нас, — говорю я. — Видишь, ничего нельзя придумать. Уже кто-то про все написал.

Лидка поднимает на меня глаза. «Да, это про нас», — как будто хочет сказать она. Только молчит.

— Лид, а кто у нас там на три записан? — спрашиваю я. — Новенький?

Она сверяется с органайзером:

— На первую консультацию. Михайлов Василий. Он уже звонил. У него такой низкий голос.

— Низкое мы любим, — откликаюсь я. — Нас хлебом не корми… да. Короче, так. Давай-ка ненадолго прикроемся. Сходим вместе пообедаем.

Лида кивает радостно. Переключает входящие на переадресацию, и мы отправляемся. В итальянском кафе за углом готовят превосходную лазанью. Михайлов Василий может пока заняться борщом.

* * *

— Очень приятно, — говорит Василий Михайлов, пожимая мне руку. Голос у него и вправду низкий, густой и уверенный. Сам же он высок и широк в плечах. И он — поп. То есть самый настоящий священник. В темной элегантной рясе, которую я ошибочно считаю сутаной. В темных же усах, с небольшой бородкой.

Оказывается, и меня еще можно удивить.

— Чем могу служить? — интересуюсь я.

Отец Василий не торопится с ответом. Он усаживается в кресло и с любопытством осматривается — и все это вежливо, ненапряжно. Не суетно.

— Скажу вам откровенно, не знаю, — наконец признается он.

Его ответ не так уж глуп. Те из клиентов, кто почестнее, именно с этого и начинают.

Но он же не клиент? Как это: клиент — и поп?

— Хм, — говорю я. — Мне бы не хотелось брать деньги зря. Тем более с вас.

Это — просто акт дружелюбия. Ему лет тридцать, так что, с учетом многотрудной его практики, мы ровесники.

— Полагаю, мне лично ваши услуги не понадобятся, — отвечает он.

«Еще бы», — думаю я.

А сам рассматриваю красивое распятие у него на шее. У священников (я где-то читал) есть свои модные гаджеты, одежда, даже свои кутюрье.

— Я наслышан о вашем методе, — начинает он. — От наших общих знакомых. И я видел вашу рекламу.

Он достает из кармашка рясы (оказывается, у рясы бывают кармашки) квадратик глянцевой бумаги:

СМЫСЛ ЖИЗНИ ВЕРНЕТСЯ.

КЛИНИКА АРТЕМА ПАНДОРИНА

И еще кое-что в этом роде. У меня была целая серия подобных флаеров. Не слишком креативно, зато недорого.

Повертев флаер в руке, он прячет его обратно. Интересно, где он его взял? В фитнес-клубе или в парикмахерской?

— Видите ли, я давно интересуюсь подобными вещами, — говорит он. — Со времен Академии. Тому, кто верует, нет нужды изучать психоанализ, и все же мы его изучаем. По нынешним временам это просто необходимо.

— Не то слово. Вы слышали? Экзорцизм уже официально лицензируется, как подвид народного целительства.

— Слышал, — кивает он. — Что поделать. Любая власть не от Бога. Слепые ведут слепых. Итог пути, в общем, понятен, но зачем же забегать вперед?

«А он не из догматиков, — думаю я. — Это радует».

— Но я хотел поговорить с вами о другом. — Он опускает веки, словно ищет слова внутри. — Оставим экзорцизм и отчитку. Все это темная практика, на грани ереси. С некоторых пор мне кажется: бесы вселяются в одержимых непосредственно перед процедурой…

— А вы видели одержимых?

— Видел. И даже сам пытался отчитывать. В своем приходе, в Петрозаводске.

Помимо воли, моя симпатия к нему крепнет. Мы с ним коллеги. Кроме того, он служил поблизости от тех мест, где я родился. При иных обстоятельствах мы могли бы стать друзьями.

Отец Василий по-прежнему не поднимает глаз. Ему не нужно мое участие.

— Итак, я хотел вас спросить: веруете ли вы в Бога?

— Я… сочувствующий, — говорю я.

— Это серьезнее, чем вы думаете. Господь не нуждается в сочувствии. Вера не принадлежит чувственным категориям. Вера — это вера. Вы не верите?

— Нет, — отвечаю я сухо. Отчего-то мне становится неуютно.

— Вы говорите правду. Это хорошо. — Отец Василий внезапно поднимает взгляд: теперь это можно, когда он знает, что я не лгу. — Откройте свое сердце вере. Откройте, Артем. Пока не поздно.

На солнце набегает тень — или мне только кажется?

— Да что же такое происходит? — изумляюсь я. — Неужели вы за этим и пришли, В-в… отец Василий? Я уважаю религию, но я не планирую отдаваться этому всерьез. С моим мироощущением все в порядке. Я не нуждаюсь в руководстве.

— Нет, Артем. Не всё в порядке, — говорит он. — «Смысл жизни вернется» — о чем это? Не много ли вы на себя берете?

Вот оно что. Я просто залез на чужую полянку.

— Я — врач, — отвечаю я. — В моих силах укреплять слабых. Как в целом, так и по частям.

— Вы укрепляете в них склонность ко злу. Ваш дар — это темный дар.

— Неправда. Это просто углубленный психоанализ. Я вижу их прошлое. Вижу все их тайны, даже те, о которых они никогда не расскажут, пусть даже это злые тайны… я просто открываю их файл, а потом редактирую.

— Вы ломаете их волю.

— Да нет же. Я разбиваю их скорлупу. Как у киндерсюрприза, знаете? Никогда не узнаешь, что там, внутри, пока не сломаешь.

— Зачем вам это? Зачем открывать дверь дьяволу? Ведь вы своими руками приводите зло в этот мир. Я знаю, я видел! — Василий блестит глазами и приподнимается в своем кресле. — Дьявол искушает их, и смеется, и овладевает их душами, и увлекает в ад!

— Некоторым только там и место, — шепчу я.

Следующие несколько минут мы сидим молча. Его лицо (я удивлен) пошло красными пятнами. Он тяжело дышит. «Такой вот катарсис», — думаю я.

Вероятно, я тоже выгляжу обескураженным.

— Господь услышит вас. Обратитесь к нему. Только зло не требует веры, а в добро обязательно нужно верить.

Это он хочет мне помочь. Но я качаю головой:

— Я бы непременно обратился. Если бы знал, о чем у него спросить. А так…

— Что — так?

— А так все, что вы говорите, похоже на баптистские проповеди по телевизору: «открываете дверь дьяволу…». Какие-то американизмы.

Он вздыхает.

— И еще, — продолжаю я. — У меня есть стойкое ощущение, что лично самому Господу нет до меня ровно никакого дела. Как и до всех нас, впрочем. Тогда зачем же вы пришли, спрашиваю я? Я и так плачу десятину ребятам из Минздрава. Вы хотите, чтоб я еще и на храм отстегивал?

— А вот это уже обидно, Артем, — говорит он вдруг. — Тут вы совсем не правы. Просто… когда вы вспомните о нашем разговоре, не было бы поздно.

Поднимаясь во весь немалый рост, он глядит мне в глаза:

— Я думал, вы умеете слушать. А вы слышите только себя.

Эти слова мне уже говорили раньше. Только доктор Литвак совсем не был похож на отца Василия. Радикально, по всем пунктам не похож.

И тогда и теперь я считал этот упрек несправедливым.

— Если надумаете о чем-либо спросить, обращайтесь, — говорит Василий. — Мой приход в Мытищах.

Я протягиваю ему руку, он — пожимает. И, отступив на шаг, обмахивает перстью — это благословение, понимаю я.