Эпидемия - Евгений Юрьевич Лукин

class="p1">В «консервную банку», как мы именовали попросту наш ангар, идти не хотелось — отдохнуть там просто не дадут. Дрыхнущий средь бела дня салабон — зрелище возмутительное и недопустимое, даже если он дрыхнет с разрешения начальства. Раскинули мы в бытовке две раскладушки и сыграли отбой.

— Лёх, — перед тем как провалиться в сон, пробормотал я. — А вдруг он тоже леший?

— Кто?

— Комбат.

— Да ну, фигня! — поразмыслив, отозвался Лёха, но, как мне почудилось, не слишком уверенно.

— А почему ты его тогда обморочить не можешь?

— Не знаю… Боюсь я его…

И вспомнилось мне бессмертное гоголевское: «…от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет».

* * *

Кому-то может показаться, будто мы в нашем ракетном дивизионе только и делали, что выгружали щебень, бетонировали, огребали внеочередные наряды и дурили проверяющих. Ну не без этого, понятно, — строящийся объект, вместо настоящих боевых изделий в капонирах стоят макеты, но, во-первых, с виду их хрен отличишь, а во-вторых, остальное-то все — действующее!

Мне как-то ближе были бетонные работы, нежели возня с аппаратурой. Ибо я и электроника суть вещи несовместные.

Так, однажды при моем непосредственном участии мы едва не пальнули (условно, конечно!) по вылезшему на вершину холма колхозному трактору, квалифицировав его как низколетящую малоскоростную цель, и в общем-то были правы. Трудно придумать нечто более низколетящее и менее скоростное.

Вот, скажем, кабина управления стартом. «Дед» Сапрыкин мыслит над выдвинутым из стенки блоком, а я стою рядом, готовый к услугам. В происходящем не понимаю ничегошеньки, твердо знаю одно: как только зеленый огонек на передней панели перестанет мигать и начнет гореть ровно, дело сделано — блок исправен.

— Отвертку принеси, — велит комбат. — На столе в бытовке…

С лязгом ссыпаюсь из напичканного электроникой вагончика по металлической лесенке. Несколько шагов — и я в бытовке (том самом закутке, который мы с Лёхой оформляли), беру со стола отвертку, возвращаюсь…

А «Дед»-то уже навеселе!

Когда успел?!

Вручаю инструмент и тупо смотрю, как неторопливые умные пальцы комбата в течение какой-нибудь минуты заставляют огонек возгореться ровным зеленым светом. И отвертка не потребовалась.

— На!.. — И «Дед» вручает мне отработавшую срок лампу. — В телевизор вставишь. В телевизоре она еще сгодится…

Вечером рассказываю обо всем в казарме.

— Ребята, — говорю. — А как это он?

— Так у него спирт в сейфе, — объясняют мне, снимая заднюю стенку с телевизора. — Ты еще ногу на верхнюю ступеньку ставил, а он уже ключик проворачивал. До секунды все рассчитано, понял?

Да-а, такого, пожалуй, обморочишь…

* * *

А Лёху Лешего, между прочим, к регламентным работам распоряжением комбата близко не подпускали. Черт знает почему, но в его присутствии все лампы выходили из параметров, а осциллограф начинал выдавать такие елки зеленые, что мама не горюй!

Дело рядовому Лешему нашлось другое.

В начале июля возле кишлака пробило какую-то там трубу, и вода, предназначенная для колхозных виноградников, принялась заболачивать территорию дивизиона. Командуй стартовой батареей не «Дед», а кто-нибудь другой, кинулся бы к председателю-узбеку и закатил грандиозный скандал, перемежая матерные тирады обвинениями политического характера вплоть до умышленного подрыва нашей обороноспособности. Испуганный председатель поклялся бы мамой, что завтра же все исправят, — ну и, как водится, оказался бы на поверку клятвопреступником.

Но тем-то и славен был майор Сапрыкин, что любую неприятность умел обращать во благо. Две страсти владели его душой: где б чего выпить и где б чего построить. Он мог простить неподшитый подворотничок и скверную выправку, но вид болтающегося без работы военнослужащего приводил его в неистовство.

Так что, сами понимаете, ругаться с протекшим на нас председателем майор не стал. Оглядев из-под низко надвинутого козырька отворившиеся хляби земные, он справедливо рассудил, что до осени трубу узбеки вряд ли починят, удовлетворенно крякнул и тут же отдал приказ: всех солдат (кроме тех, конечно, что несли боевое дежурство) бросить на дренажные работы. Воду отвели в овражек — и за капонирами в скором времени возникло буколическое озерцо, возле которого велено было разбить огород, отрядив для полива и охраны военнослужащего из местных (того самого стукача-узбека). И все лето на обеденном столе стартовиков алел, на зависть радиотехнической батарее, свежий — только что с грядки — помидорный салат.

Стоило, однако, первым плодам порозоветь, повадились туда наши «дедушки», и пришлось комбату сторожа сменить — как не оправдавшего доверия. Сторожем стал Лёха Леший.

Вот когда чудеса начались!

Территория части — три квадратных километра. Ну и как там, скажите, можно заблудиться? Тем не менее рядовой Горкуша чуть умом не тронулся, битый час пытаясь выйти к запруде и каждый раз оказываясь возле третьего капонира.

Тогда он поступил по-другому. Сразу после поверки подозвал Лёху.

— Ты, пугало огородное! Принесешь помидор, — велел он. — Самый большой. Самый красный. Положено «дедушке»! Понял, да?

— Так точно! — отчеканил тот и ничего не принес.

Я с тревогой ждал, чем кончится дело. Ничем не кончилось. Вечером все повторилось:

— Принесешь помидор! Понял, да? Понял, нет?

— Так точно, принесу!

* * *

Запруда. На вколоченной в грунт штакетине грозная фанерная табличка «Купаться запрещено». Искупался, стою на мостках в чем мать родила, отжимаю трусы. Огородный сторож Лёха сидит неподалеку, задумчиво подперев скулу кулаком.

— Слушай, Лёх! А ты каждый раз Горкуше память отшибаешь?

— Каждый раз… — вздыхает он.

— Но это ж замучишься! А нельзя так, чтоб враз и навсегда?

Лёха поднимает на меня медленно проясняющиеся глаза, но, похоже, последней моей фразы он не расслышал.

— А правду говорят, — спрашивает он, — что на пьяных даже радиация не действует?

— Говорят… А к чему это ты?

— Да понимаешь… В лес-то иногда и по пьянке забредали…

— И что?

— Трудней всего с такими… Начнешь его с пути сбивать, а он и сам уже сбился… Ну и, знаешь, случалось, выбирались…

— Из чащи?

— Ну да…

— А радиация-то тут при чем?.. А-а… — Я наконец догадываюсь, куда он клонит. — Ты про комбата, что ли, про нашего?

Внезапно, прерывая беседу, из-за отдаленного пригорка с грохотом вываливается бульдозер и в клубах белесой пыли направляется прямиком к запруде. Мне становится не по себе. Поговаривают, будто «Дед» садится иногда за рычаги и гоняет по территории.

Кошусь на Лёху. Тот спокоен. Стало быть, отставить! Тревога ложная.

Неспешно, с достоинством облачаюсь в трусы и панаму.

Бульдозер рычит, гремит, проваливается в ложбины и вскарабкивается на бугры. Медленно, с натугой гусеничный монстр одолевает оставшиеся двадцать метров. Останавливается. Дышит жаром. Наружу выбирается рядовой Наумович в радужных импортных плавках, а «шнурок»-бульдозерист остается в кабине.

— Снимать умеешь?

— Так точно! — Я принимаю протянутый