Эпидемия - Евгений Юрьевич Лукин

не мог остановиться.

По-моему, Лёха обиделся.

* * *

А потом выпал на нас майор Карапыш, замполит дивизиона. Портрета его я здесь приводить не буду, поскольку портрет в точности соответствовал фамилии. Карапыш — он и есть Карапыш.

Хотя нет, вру. Никак это не могло случиться потом. Случилось это как раз перед нашей вылазкой в виноградники. Поймал нас политрук на плацу, поставил по стойке «смирно» — и приступил к перевоспитанию. Зловеще, с присвистом:

— Вы что творите? Ваши отцы кровь на войне проливали, а вы тут религиозную пропаганду разводите! Кто из вас леший?

Какая ж это, интересно, сука стукнула? Не иначе тот «шнурок»-узбек.

— Я, товарищ майор!

Ошалел Карапыш. Не ожидал он столь прямого, а главное — бесстыдно-го ответа. Видя, как начальство хватает воздух ртом, я сообразил, что мы рискуем лишиться нашего замполита, и пришел на выручку:

— Фамилия у него такая, товарищ майор! Леший.

Лёха поспешно полез в нагрудный карман френчика и предъявил в доказательство военный билет.

Карапыш ошалел повторно.

А на следующий день мы, как я уже рассказывал, посетили колхозные виноградники — и больше к Лёхе политрук не цеплялся ни разу.

Зато прицепился однажды ко мне. Конечно! Коли не владеешь уличным гипнозом, всяк норовит обидеть…

— Надо нарисовать плакат, — поставил он меня перед фактом.

— Товарищ майор, я не умею.

— Нет такого слова в армии — «не умею». Какое у вас образование?

— Незаконченное высшее, товарищ майор!

— В школе преподавали?

— Так точно, товарищ майор! В сельской.

— Ну вот! А чего ж вы тогда?

У меня был только один выход, и я им воспользовался: решил выполнить работу хуже некуда. Старался как мог. Клянусь, даже из-под кисти Остапа Ибрагимовича Бендера не выползало ничего более уродливого: буквы кренились в обе стороны, наезжали друг на друга и тут же разбегались навсегда. Для вящей убедительности текст изобиловал помарками, кляксами и грубыми орфографическими ошибками. Я бы даже сказал, цинично грубыми.

— Ну вот! — жизнерадостно вскричал майор Карапыш, увидев мое творение. — А говорил: «не умею»!

И приказал повесить это убоище на стенд.

* * *

Проснулся я, как всегда, минут за пять до утренней побудки, только вот с ощущением смутного беспокойства. Лежал, не шевелясь, под простыней и тревожно прислушивался к себе. А уж когда дневальный гаркнул подъем и рядовой Леший, вопреки обыкновению, наравне со всеми скатился с койки, кинулся к своей тумбочке и принялся судорожно влезать в штанины, я окончательно осознал, что день нам предстоит необычный и непростой.

В строй мы с Лёхой стали одновременно.

— Чего это ты? — тихо спросил я.

— Не знаю, — с трепетом отозвался он. — Что-то предчувствие у меня какое-то…

Предчувствие, похоже, одолевало всех. Даже вышедший к нам старшина Лень и тот выглядел на этот раз не слишком самоуверенно.

— Отдохнули за месяц? — с нервозной ехидцей осведомился он. — Жирок вокруг пупка завязался?.. Будем жирок растрясать.

И приступил к поверке.

— Ребята, что случилось? — шепнул я.

— «Дед» из отпуска вернулся, — прошептали в ответ.

— Какой «дед»?

— «Дед» Сапрыкин. Командир батареи…

О комбате мы с Лёхой были уже наслышаны, хотя еще не видели ни разу. В отпуск он ушел в тот самый день, когда мы появились в дивизионе. Личность настолько легендарная, что воспринималась нами как какой-нибудь, я не знаю, фольклорный персонаж. Мифологический. Вроде того же лешего.

Кстати, прозвище «Дед» применительно к офицеру — верх уважения со стороны нижних чинов. Все равно что присвоенный поручику солдатский Георгиевский крест.

На общем построении я комбата хорошенько не разглядел. Такая возможность представилась мне лишь на огневой позиции. «Дед» был приземист и громоздок, как Вий. Из-под козырька офицерской фуражки виднелись крупный бугристый нос, жестко сложенные губы и нечеловечески широкий подбородок. Казалось, подведут сейчас к майору кого-либо в чем-то виноватого — и прозвучит глуховатый подземный голос: «Поднимите мне козырек…»

— Всем разойтись, кроме майского призыва…

И остались мы, девять салажат, перед этаким страшилищем.

— Хрен знает кого уже призывать стали… — проворчал комбат. — Хромые, очкастые… — Чуть запрокинув голову, оглядел обмершую шеренгу. Взгляд его остановился на Лёхе.

— Рядовой Леший! — немедленно отрапортовал тот.

— Леший, говоришь?.. Что умеешь?

— Ничего не умею, товарищ майор!

Искренний ответ, но безрассудный. Хотя, похоже, комбата он даже позабавил.

— Ну а конкретно… Что именно не умеешь? В карты играть умеешь?

И я увидел, как рядовой Леший побледнел.

— Никак н-нь… Т-то есть… Так точ-ч… э-э…

— Два наряда вне очереди!

— Есть два наряда вне очереди! — с облегчением выпалил рядовой Леший.

* * *

Да уж, майор майору рознь. Это вам не Карапыш какой-нибудь. Впечатлил он меня. Сильно впечатлил. Что до Лёхи — тот был просто подавлен. Таким я его еще не видел.

— Слушай, по-моему, он меня расколол…

— Кто? Комбат?

— Ну да… Насквозь видит…

— Через козырек?

Крякнул Лёха, с досадой тряхнул стриженой башкой. Башка у него была, кстати, клиновидная, чуть сплющенная с висков.

— И на хрен я соглашался? — горестно молвил он. — Глядишь, еще бы кто по той опушке прошел… развязал бы… Главное, сидит сейчас где-нибудь в забегаловке, пиво, небось, пьет, а тут за него…

И я наконец разозлился:

— Слышь! Лёх! Завязывай, да? Хватит уже, наигрались в лешего…

Он лишь печально покосился на меня и не ответил.

— Короче, ты! Цыган… — начал я с подковыркой.

— Я не цыган!

— Ладно, не цыган… Леший. А комбата надурить — слабó?

Лёха вздохнул:

— Надуришь такого…

— А чего он тебя про карты спрашивал?

— Ну так меня ж почему связали и бросили? — взвыл Лёха. — В карты я у них выиграл! А они говорят: мухлюешь!..

— Лешие?

— Лешие!

И я вновь восхитился, как он, зараза, выкручивается!

— На что играли хоть?

— На белок.

— А ты правда не мухлевал?

Помолчал, посопел:

— Да так… немножко…

И я даже сам не заметил, как вернулся в прежнюю колею.

— Слушай, — сказал я. — Вот ты говоришь: сидит пиво пьет… Ну этот… настоящий Лёха Леший… Так он же теперь никто, получается! И звать его никак! Паспорта нет, прописки нет, на работу хрен устроишься… Два года скрываться? Нет, уж лучше отслужить…

— С таким комбатом? Ну на фиг…

— А долг Родине отдать?

— Да иди ты…

* * *

— Оу! Ты! Боец!

Чисто инстинктивно оправил ремень, обернулся. В курилке сидел рядовой Наумович, а рядом с ним стояло пустое оцинкованное ведро. Устремленный в мою сторону взгляд старослужащего показался мне сильно озадаченным.

Предчувствуя недоброе, приблизился я к курилке.

— Сядь, — велел Наумович и похлопал по доске.

Деликатно присел.

Рядовой Наумович — тоже «дедушка», но в отличие от рядового Горкуши куда более