Коридор - Сергей Каледин

В старой, рассыпающейся записной книжке - по ней Липа прощалась с людьми, помогавшими ей в жизни,- она углядела почти стершийся карандашный телефон профессора Кисельмана, у которого лечилась, будучи курсисткой, и решила позвонить, просто так - отвести Душу. Кисельман был жив, говорил бодро и пригласил

Липу показаться ему. "Сколько мне осталось жить?" - спокойно спросила Липа профессора после осмотра. Ки-сельман отвечать на глупые вопросы не стал, а назначил ей своей властью огромную дозу рентгена и велел никому об этом не говорить.

Рентген так рентген. Липа махнула рукой и пошла облучаться.

На четвертом сеансе она почувствовала себя лучше, а еще через две недели стала прибавлять в весе. Скоро она забыла, что собиралась умирать. Кисельман денег не взял, объяснив, что расплатиться за спасение жизни никаких денег у нее не хватит. От смертельного рентгена у Липы на короткое время вылезли волосы на затылке, потом отросли, но очень жидкие, и было смешно смотреть, как она по привычке поводит запрокинутой назад головой, распуская по спине несуществующую теперь волосяную тяжесть.

Хрустальную брошь стала надевать Люся на занятия художественным свистом.

Ночью из Иванова позвонил Михаил Семеныч и, плача, сообщил, что совсем болен, Шурка его бьет...

Липа сразу же, ночью, понеслась на вокзал.

...Отец лежал один, грязный, не в себе. Дом был пустой, даже кадки с пальмой, куда Роман в детстве выливал из озорства горшок, и той не было. Липа не стала ничего выяснять, собрала в чемодан что осталось и на следующий день вдвоем с извозчиком на стуле принесла отца на четвертый этаж - лифт в Басманном, как всегда, не работал.

В Москве отец захулиганил. Во-первых, запретил называть последнюю свою жену, теперь уже бывшую, "Шуркой".

- Она мне - не так себе!.. Она мне жена венчанная!.. Александра Васильевна! И все тут! - Он стукнул слабой рукой по постели, выбив из одеяла легкую прозрачную пыль.- Глаше велеть вытрясти.

Липа послушно кивнула и в конце кивка уперлась взглядом в отцову руку. Ладонь была широкая, короткопалая с тупыми ногтями. Липа смотрела на свою руку: такая же, одна порода.

Отец полежал несколько секунд без слов, отдохнул от гнева и снова зашевелился.

- Икону - туда,- он вяло ткнул пальцем в угол, где висела подвенечная фотография Липы с мужем.- Тех снять!

- Это ж мы с Георгием, свадьба...

- Тогда перевесить... - В комнате икону держать не буду! - заупрямилась Липа.- Люся - комсомолка, Аня - пионерка, Роман - член партии! Хочешь - на кухню?

Отец, насупившись, промолчал - согласился.

- "Устав" сюда! - пробурчал он.

- Ты же не видишь ничего,- тихо огрызнулась Липа.

- Не твое дело. И кури меньше, пахнет мне. "Устав"!..

Липа полезла под кровать за чемоданом. Достала старинную книгу в кожаном тисненом переплете и с бронзовыми застежками.

- И образцы,- пробурчал отец.

- Раскомандовался!..- Липа опять заковырялась в чемодане.

Она положила на постель толстенный альбом с образцами - кусочками ткани,- рисунки и выделку которых отец сочинял почти всю жизнь.

Старик установил альбом с образцами у себя на груди, раскрыл его наугад и сквозь лупу посмотрел на яркие тряпочки. Подвигал лупой от себя, к себе, вправо, влево и закрыл альбом:

- Не вижу ни хрена! Спрячь.

Липа уложила образцы снова в чемодан, потянулась было за "Уставом", но отец отпихнул ее руку. Она застегнула чемодан, с визгом по линолеуму задвинула его под кровать и встала с пола, отряхивая колени.

Отец лежал лицом к стене.

- Шифоньер боком разверни,- не оборачиваясь, сказал он.- Для глаз спокойнее...

Липа ухватилась за край платяного шкафа и с грохотом повернула его, но неудачно: дверками вплотную к отцову спанью.

- Неверно поставила,- сказал Михаил Семеныч в стену.- Больше не тревожь, вечером Георгий придет - разворотите.

"Георгий? Почему Георгий?" - подумала Липа. Когда дело касалось тяжелого хозяйства: паковать, грузить, ворочать, переезжать - Липа о муже забывала, просто упускала его из вида. Всегда к брату, к Роману. ,, Хоть Георгий и не больной, не инвалид, а все-таки - к Роману. Мужа она в сложных делах в расчет не брала. Так уж повелось.

- Дура ты, Липа,- сказал вдруг уже задремавший отец.- И орден тебе дали, а все равно - дура!..

"Помнит!" - обрадовалась Липа, не успев удивиться и обидеться на "дуру". Недавно она получила награду, правда, не орден - значок "Ударник Метростроя". Отец тогда прислал поздравление, окорок и бочонок вишневки для Георгия.

В квартиру постучали.

- Марусенька!.. Откуда? Почему стучишь - звонок ведь?.. Входи, милая...

- Живой? - задохнувшимся голосом спросила Марья.

- Господи! - всплеснула Липа руками.- Конечно, живой, какой же! Раздевайся...

- Посижу,- Марья движением плеча отпихнула Липу, пытавшуюся снять с нее шубу, и тяжело опустилась на табуретку.- Думала, не успею...- Она захлопала себя по бокам. Липа протянула ей "Беломор", но Марья отвела ее руку и нашла все-таки свой "Казбек", покрутила папиросу в пальцах.- Георгий позвонил - я все бросила... У меня завтра доклад на бюро...

- Господи боже мой! - Липа всплеснула руками.- Это все Жоржик! Я ему категорически запретила звонить тебе...

- Догадалась! - Марья гневно выдохнула дым.- Отец помирает, а я - не знать!.. Рассказывай.

Липа вынесла из комнаты стул, села возле сестры,

вздохнула...

- ...Значит, все Шурка выгребла? - усмехнулась Марья, выпуская с шумом дым из ноздрей.- И пальму?

- Ее тоже, конечно, понять можно,- забормотала Липа,- ходила за ним десять лет, за стариком...

- Ли-па! - Марья так посмотрела на сестру, что та запнулась.- Чего несешь!.. Какой старик? Какие десять лет!.. Он на пенсии-то с прошлого года...

- Да я к тому, что ничего, Марусенька, слава богу, живой...

- Морду бить поеду! - решительно сказала Марья,- Чай попью и поеду. Посажу, заразу!

- Да ты что! - Липа схватилась за голову.- Мару-ся, я тебя умоляю!.., Ладно!.. Не ной... Подумаю.- Марья кивнула на верь: - Как он сейчас?

- Уснул. Утром был профессор..,

- Который? - строго перебила ее Марья.

- Вяткин, он сказал, что...

- Почему не Кисельман?

- Кисельман умер, Марусенька,- виновато заспешила Липа.- Да все обошлось. Я думала - удар, а ока-|залось, ничего страшного... - Лекарства? Все есть, не беспокойся, пожалуйста.

- Ну, ладно.- Марья замяла папиросу о спичечный коробок, положила окурок на сундук и встала.- Раздеться ведь надо. Ну, здравствуй, Липочка. Господи боже мой!..

Сестры обнялись и, как всегда при встрече, всплакнули...

Марья вытерла платком глаза и высморкалась.

- Не озорует еще? Ты, Липа, смотри, если блажить начнет, я его к себе заберу в совхоз.

- Да не беспокойся, ради бога, Марусенька, все хорошо будет.

- Значит... мне позвонить к себе надо, насчет бюро.- Марья взяла трубку телефона.- И еще что-то хотела сказать, из башки вылетело... Але, але... Не отвечают... Я тебе денег привезла, не забыть бы...

Липа заотнекивалась, но Марья протянула ей сумку, чтобы сама взяла в кошельке, и сделала командирское лицо.- Але, але, барышня, мне Поныри надо, Курской области...

- Чайку? - спросила Липа Марью после того, как

та повесила трубку. Марья кивнула.

- Устаешь, Марусенька?

- Не говори, Липа. С ног валюсь. Бегаю, бегаю, ору-ору, а толку. Какой я директор?! Я ведь баба городская. Конечно, партии видней, но...- Марья коротким резким жестом показала, что с этой темой - все.- В сумках посмотри, взяла, чего под рукой было... Липа, охая, заковырялась в сумках. Чай сели пить в маленькой комнате. Ехать обратно Марья Михайловна решила утром - на бюро все равно .не успеет, так хоть выспится в кой-то веки. На отца Марья взглянуть забыла. Жив и жив, слава богу. Бить морду Шурке Марья Михайловна раздумала.

За Михаилом Семенычем закрепили Липину с Георгием кровать, хотя у окна была другая, односпальная,- для Романа, если заночевывал. А заночевывал он часто, хотя и получил недавно собственную жилплощадь; Липа, сама никакой поздноты не боявшаяся, каждый раз умоляла брата поздно к себе не возвращаться: как-никак Фили - окраина.

Теперь отец лежал, утопленный в перине, за шифоньером на двухспальной кровати, а у окна возле комода жались на узкой койке Липа с Георгием. Георгий начал было ворчать: почему, мол, так, не по-людски, но Липа его тут же осадила: критиковать отца и все связанное с ним никому, кроме родственников по их линии, не дозволялось.

Но было действительно тесно, и потому, когда Георгий в очередной раз начал ворчать, Липа встала, выдернула из-под него второй матрац и улеглась на полу. В таком расположении, удобном для всех, и стали жить: отец за шифоньером, Георгий у окна, Липа на полу, кот у Липы в ногах; в маленькой комнате дочери и Глаша.

Роман приходил каждый вечер. И обязательно совал Липе деньги. Деньги Липа сначала брала, а потом наотрез отказалась, разрешив брату иногда приносить продукты.

Просто лежать и болеть Михаилу Семенычу было неинтересно, и по мере выздоровления он становился все невыносимей.