Тайна исхода - Уилл Адамс

— Это что?

— Библия, написанная в шесть колонок. Первая колонка — на древнееврейском, вторая — на греческом, а остальные — различные обработанные варианты. Это помогло другим исследователям сравнить разные версии. Но дело в том, что он в значительной мере опирался на свитки Мертвого моря.

— И ты думаешь, что они могли быть привезены сюда в этом кувшине?

— Такой возможности исключать нельзя.

Омар с трудом проглотил слюну.

— Ты же не думаешь, что мы можем найти… найти рукописи?

Нокс рассмеялся:

— Не нужно питать излишних надежд. Веришь ли, один из свитков представлял собой карту места, где спрятаны сокровища, и нацарапан на медной пластине. А остальные — на пергаменте или папирусе. Александрийский климат разрушил бы их еще века назад. Но есть и другое объяснение. Гораздо более интригующее. Во всяком случае, для меня.

— Продолжай.

— Мы не сомневаемся, что ессеи жили не только в Кумране, — сказал Нокс. — Иосиф Флавий,[9] например, упоминает ворота ессеев в Иерусалиме, а некоторые свитки излагают правила, по которым ессеям надлежит жить за пределами Кумрана. Поэтому другие общины наверняка существовали.

— Ты думаешь, здесь? В Александрии?

Нокс улыбнулся.

— Ты когда-нибудь слышал о терапевтах? — спросил он.

III

Преподобный Эрнст Петерсон незаметно дотронулся до брови. Он не любил, когда замечали, что он потел. Он не любил выказывать никаких признаков слабости. Пятьдесят два года, прямая спина, седеющие волосы, пронзительные глаза, орлиный профиль. С неизменной санкционированной версией Библии[10] в руках. Всегда в подобающем сану одеянии. Человек, который своей несгибаемой твердостью подчеркивает несокрушимую силу Господа. И все же предательский пот продолжал появляться. И дело было не во влажности темных и запутанных подземных лабиринтов. Он не мог справиться с волнением в преддверии предстоящего открытия.

Тридцать с лишним лет назад Петерсон был молодым преступником, мелким вором, постоянно не ладившим с законом. Однажды после ареста он клевал носом на скамейке в полицейском участке и поднял глаза на висевшую на стене репродукцию картины Генриха Хофмана,[11] изображавшей Христа. Внезапно его сердце забилось как сумасшедшее, будто в приступе неконтролируемой паники, и он необычайно ярко увидел всю никчемность своей жизни и ослепительный белый луч — настоящее прозрение. Когда все закончилось, он сполз со скамейки и стал искать, во что бы посмотреться. Он был уверен, что видение не могло не оставить отпечатка на его внешности — наверное, волосы поседели, кожа потемнела, а глаза выцвели. Однако никаких внешних изменений он не обнаружил. Но изменения произошли — он полностью изменился внутри. Ибо ни один человек, заглянувший в лицо Бога, не мог остаться прежним.

Он вновь дотронулся до брови, повернулся к Гриффину и спросил:

— Готовы?

— Да.

— Начинайте!

Он отступил назад, а Гриффин с Майклом вынули первый каменный блок из искусственной стены, за которой действительно скрывалось помещение, как и показывали приборы. Гриффин просунул руку с фонарем и посветил в него, выхватывая из тени яркие краски. Студенты не могли удержаться от взволнованных восклицаний. Но Петерсон знаком дал команду Натану и Майклу продолжать разбирать стену.

В Первой книге Царств сказано: «Господь смотрит не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце».[12] В ту ночь Господь заглянул ему в сердце. И Господь увидел в нем то, о чем сам Петерсон и не догадывался.

Скоро был расчищен достаточно большой проем, позволявший проникнуть в помещение. Гриффин уже собирался так и поступить, но Петерсон остановил его, удержав рукой за плечо.

— Нет, — сказал он, — первым войду я.

— Но это должен быть археолог!

— Первым войду я, — повторил Петерсон. Он оперся ладонью на край кладки и шагнул вперед.

В ту ночь он не просто преобразился — у него появилась цель. Из всех даров Господа это, наверное, было самым ценным. Путь пройден нелегкий. Он потратил годы на Туринскую плащаницу и Вуаль Вероники,[13] которые оказались средневековой фантазией. Но сомнение никогда не закрадывалось в его сердце, и он не допускал мысли о том, чтобы сдаться. Господь не возлагал столь важные миссии на случайных людей. И наконец в его руках оказался важный ключ, и он не жалел сил, чтобы добраться до истины. И вот теперь он находился всего в нескольких шагах. Он чувствовал это. Он знал это. Наступало время прозрения, неизбежное, как рассвет.

Он посветил вокруг себя фонарем. Комната насчитывала тридцать шагов в длину и десять в ширину. Все покрыто пылью. В пол врезана большая купальня с широкими ступенями, разделенная на две половины низкой каменной стеной, позволявшей членам общины входить нечистыми с одной стороны и выходить очищенными с другой. Стены покрыты штукатуркой с выцветшими древними росписями, изъеденными червями. На них виднелся слой грязи и паутина. Он щеткой расчистил один участок и посветил сбоку фонарем. Женщина в синем с ребенком на руках. От охвативших священника чувств проступили слезы.

— Преподобный! Смотрите!

Он обернулся и увидел Марсию, направлявшую луч фонаря на куполообразный потолок. На нем было изображено небо: пылающее оранжевое солнце в своей высшей точке, а вокруг созвездия желтых светил, кремовая полная луна, красные уголья планет. День и ночь вместе. Его душа наполнилась ликованием, и он упал на колени, испытывая чувство благоговения и восторга.

— Давайте возблагодарим Господа! — сказал он. Он обернулся и дождался, пока все студенты опустились на колени. Даже Гриффин последовал их примеру, поддавшись единому порыву группы.

— «А я знаю, Искупитель мой жив, — вскричал Петерсон, и его слова разнеслись по всей комнате, — и я знаю, Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога».[14] Да! — ликовал он. — Я во плоти моей узрю Бога.

IV

Нагиб Хуссейн направлялся писать отчет в полицейский участок Маллави, когда решил сначала заехать в Амарну и поспрашивать местных полицейских насчет пропажи девочки и заодно познакомиться с ними.

Туристический полицейский[15] валял дурака на мотоцикле, развлекая своего начальника и двух товарищей, пивших чай на деревянных скамейках под самодельным навесом от солнца. Он газовал, срываясь с места, и резко тормозил, поднимая задним колесом облака пыли и грязи. Нагиб вздохнул и решил проявить терпение. Отношения между службами здесь были очень натянутыми, и каждая считала себя главной. Он ждал, пока начальник обратит на него внимание, но тот демонстративно продолжал его не замечать. Чувствуя, что начинает злиться, Нагиб прошел вперед и остановился перед офицером. Тому уже ничего не оставалось, как взглянуть на него и спросить, по-прежнему продолжая сидеть:

— Да?

Нагиб кивнул на восточную гряду холмов и произнес:

— Я только что приехал из пустыни.

— Если вам за это платят…

— Один проводник вчера возил группу туристов. Они нашли девочку.

— Девочку? — нахмурился офицер. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду ее тело. Завернутое в мешковину.

Офицер поставил чашку и встал. Высокий, ухоженный, аккуратно подстриженный, с обработанными ногтями, роскошными усами и в форме с иголочки.

— Я ничего не слышал, — сказал он неожиданно серьезно и протянул руку: — Капитан Халед Осман, к вашим услугам.

— Инспектор Нагиб Хуссейн.

— Вы здесь недавно, инспектор? Я не помню, чтобы мы встречались.

— Шесть недель, — уточнил Нагиб. — До этого я служил в Минье.

— Похоже, вы там сильно кому-то насолили, если вас перевели сюда.

Нагиб хмыкнул, скривившись. Он расследовал появление военного оборудования на черном рынке и не закрыл дело, когда следы повели наверх, даже после более чем прозрачных намеков. Он ненавидел сложившиеся в Египте традиции коррупции.

— Мне сказали, что это повышение.

— Понимаю, — согласился Халед. — Мне тоже так сказали. — Он оглядел двор. — Выпьете с нами чаю?

Нагиб отрицательно покачал головой:

— Мне надо вернуться в участок. Просто решил заехать спросить, не слышали ли вы чего.

Халед тоже покачал головой:

— Мне очень жаль. Но я поспрашиваю, если хотите. Буду начеку.

— Спасибо, — поблагодарил Нагиб. — Я был бы очень признателен.

Он вернулся к своей «ладе» в хорошем настроении. Его жена всегда говорила, что немного учтивости решит массу проблем. Она оказалась права.

ГЛАВА 3

I

Гейл открыла свой «лендровер-дискавери» и забралась внутрь. Она посидела пару секунд не двигаясь, сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела на себя в зеркало заднего вида. Загар, платок и местная одежда обеспечивали ей нужную анонимность. Она вполне могла уехать, и никто бы не узнал, что она была здесь. Хотя это не совсем верно. Она бы знала.