Что сделает безумный скульптор из неживого камня? - Екатерина Ивина

всё новые признаки жизни. У Андрея не осталось никаких сомнений в том, что она обладает собственной волей. Время от времени мрамор начинал играть причудливыми, неестественными цветами, лишь отдалённо напоминавшими человеческую кожу. Он стоял посреди мастерской и с участившимся сердцебиением наблюдал за очередной метаморфозой. Правая щека скульптуры приобрела отвратительный салатовый оттенок, наводящий на мысли о разложении.

Андрей стал блуждать взглядом по комнате, как будто прежние работы могли выдать секрет того, что происходило сейчас. Сама собой подвернулась женская голова с длинными кудрями и лентами в волосах. Когда-то, много лет назад, с неё всё и началось.

Она появилась в сумбурный, неуместный, но очень правильный момент. В тот день с Андреем произошла череда отвратительно глупых неприятностей, на деле незначительных — для всех, кроме шестнадцатилетнего Андрея. Злоключения в школе завершила Дана, сестра Картина, с которой он встречался в последние годы учёбы. Дана Картина была полной противоположностью своего выдержанного, разумного брата — вечно готовая взорваться, появиться не вовремя, наперекосяк и не по плану, под завязку наполненная колким гневом, происходящим от какого-то необъяснимого внутреннего хаоса. Коля Картин, наивный дурак, вбил себе в голову, что это Стрела пагубно на неё влиял, и пронёс эту убеждённость через все студенческие годы. Андрею вспомнилась их беседа в Керавии. Они столкнулись в парке Децизий, когда Картин бежал на лекцию по криминалистике. Состоялся недолгий разговор с кучей сумбурных обвинений. Николай твердил, что Дина вышла за какого-то бездельника, регулярно оставляющего на ней синяки, стала выпивать и пристрастилась к курению эпсинтового табака, дающего короткие моменты экзальтации вперемежку с забвением, и единственно он, Андрей, этому виной. Андрею же казалось, что Николай слишком плохо знает свою сестру, а ведь она из тех, кто не нуждался ни в каком влиянии.

Будучи взрослым, вспоминать смешно, — было бы смешно, если бы что-то всерьёз изменилось. Типичный случай — снова с кем-то поругалась из-за пустяка, и теперь пытается сорвать урок. Взобралась на стол и стоит, ноги на ширине плеч, волосы чёрными тире, глаза чёрными дырами и ругается так, что сидящие на заднем ряду только смущённо изучают узоры половиц. Потом спрыгивает и — вон из класса. Старается помедленней, как бы гордо, но взвинчена — не получается. Стрела встаёт с места и летит за ней по коридору.

В спину возмущённые окрики, смех. Поворот, вправо, влево — вот она, свою истерику вбивает ботинками в подоконник, бледное лицо закрыла руками. Андрей осторожно подходит, за колени придерживает её, стаскивает с окна, отнимает ладони от зарёванных глаз, разжимает трясущиеся кулаки. «Отчего так плохо?» — рыдает, отмахивая неровно остриженные пряди.

Так и проходили последние классы своим тандемом вечно недовольных и высокомерных, думая, что нашли кого-то похожего на себя. То срывались, то язвительно высмеивали всё, на что падал взгляд. Стрела впервые тогда ощутил, но не мог описать словами ту неприязнь к затасканной повседневности, надевающий на человека нелепый костюм, положенный ему по роли, к обыденной болтовне, которая искажает его мысли, к внешней стороне жизни, которая настоятельно требовала доделки.

За полтора года до окончания школы дядя повёл его в гости к своему знакомому, бывшему скульптором. Старые друзья увлечённо болтали, а Андрея приковали к себе его работы. Стоило двум мужчинам замолчать, он набрасывался на скульптора с вопросами — а из чего, а почему, а как? В мыслях его начинала проклёвываться самая первая работа, пока ещё невнятная. Скульптор отвечал, лениво задерживая в воздухе чашку чая, потом, заметив немалый интерес, повёл Андрея в соседнюю комнату показать инструменты и слепки. Скоро Андрей сам приходил к нему, и его охотно учили, потом обзавёлся материалами и всем, что позволяло ему создавать небольшие статуэтки у себя дома.

Первый просвет в неясном будущем, и он же — начало их разногласий с Даной.

Может, просто совпадение, что именно тогда его стали упрекать. «Ты меня слышишь?», «Э-эй, отвлекись», «Смотри на меня», или ещё: «Ты как будто уходишь, ты где-то не здесь и не хочешь меня понять», — то с задумчивой грустью, то в истерике. «Откуда в тебе такое равнодушие? Тебя хоть что-то волнует?» — и под конец в сердцах: «Глубины Крэчич!2 Не человек, а каменный столб!», — а он к тому времени устал от её пока ещё подростковой драмы. Как-то раз на её месте Андрею померещилась кошмарно уродливая женщина. Стареющая толстуха вскидывала руки, назойливо тыкала ими в лицо Андрею, притворно рыдала, разрасталась так, что только её и можно было видеть и что-то требовала, требовала, требовала. Всё длилось доли секунды, но, похоже, отразилось на его лице. Дана смерила Андрея взглядом, полным сдерживаемой обиды и, вся трясущаяся, выбежала из комнаты, не слушая оправданий вслед. Потом, как обычно, вернулась, но всё уже произошло.

В тот день, который Андрей пытался припомнить во всех деталях, Дана сказала, что уходит от него. Одного этого было бы более, чем достаточно, однако на пороге дома его встретил отец, злобный, как огнедышащая птица Конца Времён. Он успел не только напиться в хлам, но и расколотить несколько его работ, которые никогда не любил и считал за баловство, о чём не стеснялся заявлять открыто, громко и непечатно. Отца можно было понять — первые скульптуры действительно никуда не годились и были дороги исключительно самому Андрею, особенно гигантская маска с ракушками вместо волос и татуировками по всей голове, о которой он до сих пор не мог вспомнить без смеси сожаления и стыда. В первые минуты перед его оцепенелым взглядом в расфокусе двоились черепки и осколки камня, рассыпанные по дощатому полу прихожей, потом он что-то кричал отцу, а что именно — сам не разбирал, потом пулей пробежал под его рукой, быстрее, к себе в комнату. Он знал, что плакать не положено, но в тот день не видел от слёз дальше протянутой руки. Андрей лежал на полу и прислушивался к грохоту, с которым отец пытался вломиться в дверь, предусмотрительно запертую на засов — уже не впервые.

Потом он увидел ту самую женщину, чей гипсовый лик сейчас смотрел на него с полки, — увидел со всей ясностью, доступной образу. Лишь отдалённо похожая на Дану, девушка выглядела как уроженки южных земель — тонкие, изгибистые черты её были характерны для этих жителей, и тёмные волосы падали на плечи, но кожа сохраняла мраморную бледность. Пряди вились мелкими кудрями, в них вплетались узкие