Что сделает безумный скульптор из неживого камня? - Екатерина Ивина

немного нелепыми, а лицо, обращённое вверх, выражать потерянность. По бокам, снизу и сверху от мизерной сцены, невидимо для человека разворачивалось основное действо. В разных положениях изгибались огромные фантастические создания, их волосы свободно переплетались наподобие осминожьих щупалец, отовсюду глядели присоски, перепонки, плавники, спиралевидные узоры на их коже. Сверху одно из созданий со скрученной раковиной на голове опустило чешуйчатую руку к самому занавесу, едва не доставая краями ладоней-плавников крошечного человека. Прекрасное лицо создания, женское, но более узкоглазое и востроносое, чем у людей, оглядывало сцену с лёгкой заинтересованностью. Головы ещё нескольких существ также были наполовину развёрнуты к сцене, будто увиденное зрелище мимоходом зацепило их внимание. Все они выглядели готовыми в следующий же миг уплыть дальше, и рты их приоткрывались в заливистом смехе. Остальные без остатка увлеклись собственной игрой сплетённых запястий, хвостов и водяных брызг.

За этой работой они и встретил Светлану Везорину. Она, в ту пору студентка с факультета живописи, однажды заглянула, вернее, легко вбежала к ним в мастерскую в компании нескольких друзей скульпторов. Четырёх из них Андрей знал по именам, ещё один определенно был с другого курса, сама Света училась на том же году, что и Стрела. Андрей ненадолго оторвался от работы. Он ещё не знал, что невысокая девушка с вырвиглазно-алыми волосами до плеч была той самой Светланой Везориной, чьи картины ему запомнились на недавней выставке «Будущее».

Вся компания смеялась над какой-то шуткой. Света зашла в залитую яркими лучами мастерскую, развернулась на паркете, шутливо раскинув руки в стороны, одним взглядом окинула выбеленные стены, окно без занавесок, шкафы с инструментами и незавершенные скульптуры, заполнявшие собой все помещение и вместе с тем расставленные достаточно свободно, чтобы никто не мешал друг другу работать. Она звучно рассмеялась:

— Ну, показывайте!

Кто-то за руку потащил её к одной из скульптур, но по пути взгляд Светы задержался на работе Андрея. Она резко остановилась, высвободила ладонь и неторопливо подошла к законченной сцене, стала внимательно разглядывать её, водя пальцами по подмостками и занавесу.

— Как ты её называешь? — она обернулась к Андрею.

— Закулисье, наверное.

— Закулисье… — Света задумчиво повела рукой, — А я бы назвала её «Притяжение Крэчич». Ты сам знаешь, что изобразил?

Он не ответил, слишком неопределённым пока было его объяснение, в большей степени интуитивное. Некоторые из своих фантазий он понимал сразу, некоторые только когда заканчивал работу, а часть для него самого оставались загадкой. Это был именно тот случай. Света же продолжала говорить, наклоняясь низко-низко над мраморной сценой.

— Это мой враг, — проговорила она полушутливо-полусерьёзно, обращаясь как бы к скульптуре, — Понимаешь? То, что привязывает.

Ребята переглянулись и обменялись неловкими улыбками. Один прошептал Андрею на ухо: «она странная». Светлана в последний раз отступила назад, вытянулась и осмотрела скульптуру с расстояния. Затем её внимание привлекло абстрактное изваяние в виде вычурного многоугольника с неравными гранями, перекрученного по продольной оси. Стрела создавал подобные вещи пачками. Тогда он был одержим идеей запечатлеть нечто далёкое от человеческого. Со всем отпущенным ему высокомерием он верил в то, что сможет найти формы, не повторённые нигде и никем, притом наполненные ощутимым смыслом и жизнью. Для этого он не нашёл ничего лучше, чем громоздить вычурные геометрические конструкции, напичканные вставками из всевозможных металлов, цветного стекла и кривых зеркал.

Застыв с открытым ртом и сосредоточенно водя пальцами в воздухе, Света рассматривала скульптуру, едва не дотрагиваясь до нее. Её удовольствие казалось почти физическим.

Следующие недели оказались богатыми на разговоры. Когда Света представилась, Андрей сразу припомнил самодельный павильон на выставке. В тот раз студенты с отделения живописи решили устроить нечто особенное. Совместными усилиями они переделали заброшенную оранжерею рядом со зданием галереи, придав ей сходство со старинной часовней, и сделали её пригодной для временного хранения картин. Они даже заменили стёкла на новые, украшенные витражными росписями. Идея витражей посетила именно Свету, она расписала примерно половину стёкол. В оранжерее вывесили работы горстки студентов, питавших особенное пристрастие к старому стилю 18–23 веков. Среди них Андрею запомнились несколько Светиных картины. Нравилось, как чёрные ветви в них ломаются на фоне серого неба, как сменяются изображения дождливых и залитых светом площадей, как храмы отражают лучи пестротой стеклянных розеток. Из конца в конец спешили прохожие, закутанные в плащи, позади их суматохи текли строгие жизни монастырей. Нарядные горожане подставляли свету бледные лица. Персонажи жанровых сцен глядели то с достоинством, то бесстыдно. Натюрморты с древними манускриптами увлекали картами звёздного неба, изображениями людей, из которых, как ветви в дереве, прорастали кровеносные сосуды и нервы. Тысячи красок соседствовали с кромешной чернотой, до предела напряжённой и сдержанной. Света рисовала так, будто её, закружившуюся, когда-то подняло над землёй выше самых высоких башен.

Они поступили в академию в один и тот же год. Занятия Света пропускала с завидной регулярностью. У неё была привычка пропадать на несколько дней, и никто не знал, куда. По её рассказам, ей нравилось бесцельно ходить по городу и впитывать его глазами. Она любила самые различные места, в том числе заброшенные и даже опасные, притом всегда возвращалась невредимой. Остальное время тратилось так же беспорядочно, если, конечно, не считать часы, проведённые за холстом. Слухи приписывали ей полную коллекцию пороков: вечера с реками алкоголя, вещества различного свойства, оргии и беспорядочные связи.

Поговаривали, что оставаться в Академии Светлане помогали деньги отца, её же эти сплетни лишь возмущали. Господин Герман Везорин любил дочь больше всего на свете и терпеливо сносил все её хулиганства, — не потому, что был ленив, а потому, что они с женой уже давно отчаялись что-либо ей запретить, — но в её учёбу не лез никогда, по крайней мере, она так утверждала. Оба раза в конце года она находилась на грани отчисления, и оба раза после показа работ её переводили на следующий курс. Часть картин она писала не в мастерской, а в своей комнате в общежитии, и занималась этим при самых разных обстоятельствах. Днём, посреди ночи, на рассвете — когда бы ни застало её «нужное настроение», Света садилась за холст и не отходила, пока не сделает всё возможное. Подчас она могла уйти к себе в самый разгар пьяных посиделок, доставала бумагу с карандашом и спешно зарисовывала очередную фантазию.

Он вспомнил, как это было. Мягкий утренний свет, выбеленные стены в её комнате, где она